— Почему же тогда их фамилии Атабаевы, а не Мамышевы?

— Потому что ты на женщину смотришь, как бай.

— О, глупая! Меня с баем спутала. Да был ли у меня за всю жизнь хоть один верблюд?

— Ну хорошо, хорошо, хватит болтать, лучше подумай о невестке. Кого выбрать?

Атабай с улыбкой посмотрел на жену, но в глазах его появились колючие искорки.

— Ты себя считаешь мудрейшей из мудрых, а многого не понимаешь.

— Что же это я не понимаю?

— Не понимаешь, что времена изменились.

— Если бы не изменились времена, кем бы мы сейчас были? По-твоему выходит, если изменились времена, сыновья должны быть одинокими?

— Аман — взрослый человек, коммунист, на фронтах воевал, овдовел. Он смотрит на жизнь немножко иначе, чем ты. Да в этом вопросе, думаю, и не нуждается в опекунах. То, что нравится нам, может совсем не понравиться ему. Я верю, что он сам сделает все как надо.

Тут старуха завопила так, что ее услышал и Нурджан в своей комнате.

— Не твоя ли вера мешает нам до сих пор сделать доброе дело? Ты, как маятник, качаешься туда-сюда, туда-сюда… Думай как хочешь, а я исполню свой материнский долг и завтра же иду сватать девушку.

— К кому?

— Мало ли хороших семей? Я имею в виду Човдуровых.

— Айгюль, конечно, хорошая девушка, но нравится ли она Нурджану?

— Понравится…

— Нурджан же у нее под началом, да и моложе он. — Атабай вдруг повернулся к дверям. — Нурджан, иди сюда!

— Да подожди ты, — зашептала Мамыш, но Нурджан, завязывая галстук, уже вышел из своей комнаты.

— Что скажешь? — спросил он отца.

— Мать хочет женить тебя, ты не знал об этом?

Не придавая большого значения этим словам, Нурджан шутливо возразил:

— Ай, отец, у мамы много выдумок: наверно, хочет испытать тебя. Она же хорошо знает, что я не ребенок.

Мамыш поняла слова Нурджана по-своему и радостно залепетала:

— Знаю, сынок, знаю: это и не дает мне покоя. Невесту я тебе нашла. Как хороша Айгюль, дочь Човдуровых! Какая стройная, красивая, а характер — лучше не найдешь! Я уже заводила речь о свадьбе, Тыллагюзель, кажется, не против. По-моему, и Айгюль стремится замуж. — Заметив, что Нурджан улыбается, Мамыш еще больше воодушевилась: — Знаешь, отец, от него только и слышишь: Айгюль да Айгюль. Работа у них одна, интересы одни, может, и характерами сойдутся.

Уверенная, что сын слушает с полным сочувствием, Мамыш стала всесторонне обсуждать вопрос.

— Конечно, Айгюль — начальник, привыкла, видно, не советоваться, а приказывать. Попробует и Нурджана прибрать к рукам, но он не из тех, кто сделается рабом своей жены… Придет к нам Айгюль и наполнит светом наши комнаты, а Нурджан сам станет начальником над начальником. А главное, подумайте только, как давно я не баюкала ребенка! Пеленать малютку, нянчить его — какое это счастье! Слышишь отец, тебя он назовет дедушкой, заберется на руки, а меня — бабушкой и повиснет у меня на шее. Смотри, Нурджан, не говори потом, что не слышал: первого внучонка я возьму себе в сыновья и назову его Нуннаджаном. Так и знай.

Может быть, потому, что Айгюль была старше Нурджана и по возрасту и по должности, никогда ему не приходилось думать о ней с волнением. Айгюль и Ольга… Да разве их можно сравнивать! И Нурджан резко перебил мать:

— Ты все это обдумала, мама, или говоришь просто так, от нечего делать?

Увлеченная своими планами, Мамыш не почувствовала недовольства в его словах.

— Сынок, ты же меня знаешь, я сто раз отмерю — раз отрежу. Кажется, в мыслях своих перебрала не меньше ста девушек, но лучше Човдуровой не нашла! Я бы почувствовала себя на седьмом небе, если бы вы с Айгюль по утрам просыпались в одном доме.

Нурджан спокойно сказал:

— Мы и дальше с Айгюль будем вместе работать, будем поддерживать друг друга…

— Правильно, сынок!

— Но только… в одном доме просыпаться не будем.

Мамыш ахнула, словно оборвалась веревка и ведро полетело в колодец.

— Почему? — глухо спросила она.

— Потому что я не ребенок. Давно прошли те времена, когда родители решали за детей, с кем им жить. Ты пойми, мама, я всегда буду благодарен за все, что ты сделала для меня, и сам сделаю все, чтобы ты была счастливой. Но свою семейную жизнь я уж сам как-нибудь устрою.

— Почему? — с дрожью в голосе повторила Мамыш.

— Твои желания с моими не сходятся.

— Но где же ты найдешь девушку лучше Айгюль?

— Не беспокойся об этом! Не нужно тебе об этом заботиться.

Старуху бросило в жар, а тут еще Атабай подлил масла в огонь.

— Я же говорил тебе: времена другие!

Всплеснув руками, Мамыш напустилась на мужа:

— Это ты всегда настраиваешь против меня сыновей! Если бы не ты, я давно нянчила бы внучонка! Аману тоже ничего не втолкуешь из-за тебя! Оба в отца пошли. Разве Нурджану не пора жениться? Слава богу, мы не беднее других. На что мы нужны, если не будет потомка у сына твоего? Что же мне, так и умереть, не увидев внука?

Атабай, привыкший за долгую жизнь к причитаниям жены, спокойно улыбался, но Нурджан не выдержал:

— Ну зачем ты кричишь? Чем виноват отец?

Теперь Мамыш обрушилась на сына:

— Если бы твой отец был человеком, ты бы не подмешал отравы в мою пищу! Почему ты не хочешь понять, что мать не желает тебе плохого? Не потому ли поворачиваешься к нам спиной, что выучил букварь, что зарабатываешь какие-то там гроши? Подумаешь, какая важная птица!

— Мама, перестань ворошить старую солому!

— Ну вот, начинается: «У тебя старые мысли, у тебя старые понятия…» Разве я говорю, чтоб ты взял старую деву шестидесяти лет или заставляю взять вторую жену? Уговариваю тебя идти на молебен в мечеть или на поклонение к святому? Или сказала — возьми талисман у ишана? Это ты на каждом шагу хвалишься, что комсомолец, что вступаешь в партию. Разве комсомол велит не разговаривать со старшими? Разве партия советует сторониться отца и матери? Хоть и не такие грамотные, как ты, но читаем газеты. Везде пишут, что нужно уважать старших, чтобы не вышло по пословице: «Не послушаешься старшего — раскаешься». Если не хочешь слушать слов, которые идут из моего сердца, если я тебе кажусь лишней, — старуха всхлипнула, — тогда скажи: «Живи сама по себе, как знаешь!» И я как-нибудь проживу, государство меня не бросит…

Нурджану стало жаль мать.

— Ну что ты говоришь? Разве я чем-нибудь обидел тебя?

Вытирая глаза, Мамыш снова всхлипнула:

— Если вправду жалеешь — готовься к свадьбе.

Атабая привела в раздражение вся эта сцена.

— Если ты так одинока, Мамыш, что не можешь прожить без невестки, жени меня. Меня жени!

Мамыш показала мужу сразу оба кулака.

— На тебе, возьми жену! Видно, с жиру бесишься, не знаешь, что несешь… Дня два подержать тебя без чаю и хлеба, иначе бы заговорил.

Атабай не унимался.

— Я бы показал тебе, кто бесится с жиру, да жаль, у нас в доме плетки нет.

— Если бы ты умел держать в руке плетку, и Мамыш умела бы держать язык за зубами.

— Золотые слова.

— Ты покажи себя мужчиной: образумь хоть сына.

Нурджан опередил отца.

— Знаешь что, мама, рано или поздно и Аман и я приведем невесток в твой дом. Но только не тех, которых ты хочешь, а тех, кого мы полюбим.

— Кто знает, кого вы приведете? Может, вертихвостку, может, такую, что и меня выживет из дома? Может, какую-нибудь гордячку, которая не захочет знаться с соседями, или болтушку, которая будет трещать целый день?

Атабай быстро подхватил:

— Да что там говорить! Не каждому достается умная жена, вроде Мамыш, которая подумает над каждым словом раньше, чем скажет.

— Ты бы хоть помолчал! — крикнула Мамыш и снова принялась перечислять все беды, угрожающие ее дому. — Может, приведете бесстыдницу, которая оседлает и отца и мать? Может, русскую или армянку, которая не будет понимать, что ей говоришь…

У Атабая сверкнули глаза. На этот раз он заговорил серьезно.

— Ты сама-то понимаешь, что мелет твой язык? Плюешь в бороду тому, кто накормил тебя! Если бы не русский народ, ты бы давно истлела, как червивое дерево! Если ты этого не понимаешь, так пойми, что дети будут жить не для тебя, а для себя. Правильно Нурджан упрекает тебя за отсталость. Ты так гордишься своим бестолковым языком, что не отдаешь себе отчета, куда он тебя заводит… А ты, Нурджан, не слушай эти глупости. Бери ту, какая полюбится. Полюбишь русскую — бери русскую.