Это были не птичьи гнезда — в тех всегда есть что-то земное, что-то обжитое, они имитируют цвет листвы, и в них видятся затраченные усилия. Все эти плотные, матово-белые мотки, выросшие среди веток с игольчатыми листьями, были гнездами походного шелкопряда: это такие лесные бабочки, их гусеницы ползут одна за другой, тысячными вереницами, вверх и вниз по стволам сосен.

Но теперь Сара хотела подниматься на вершину холма к разрушенной церкви не со стороны деревни и не по тропинке среди густого сосняка, а по открытому, поросшему травой склону.

Не было больше вокруг нас мириад трепещущих веток, мириад сосновых игл, гусениц, дроздов, улиток, каштанов и их зеленой кожуры, корней, гнезд; здесь, возле Стража, мы находились в таком голом и неприступном месте, что забывали, с каким трудом поднялись сюда; казалось, в это место можно только спланировать, приземлиться.

Солнце излучало ровный, широко разливающийся свет. Но даже это торжествующее солнце казалось отсюда каким-то далеким, словно было найдено во время раскопок небесными археологами.

Так мы и стояли среди света и тишины; под нами теснились холмы с их зелеными склонами, кое-где тронутыми золотом по верхушкам каштановых рощ, а напротив были горы. Внушительные и грозные, отсюда они казались безмерно далекими; и выстроившиеся в ряд вершины, одни приплюснутые, другие в форме правильной пирамиды, воспринимались бессвязными сигналами неведомых миров, которых нельзя достичь за одну-единственную жизнь.

Эти колонны, по-видимому, остались от древнего храма, построенного здесь задолго до церкви на открытой солнцу вершине холма, вершине, которая, если представить себе окружность, образованную горами, раскаленной мглистой полосой моря и радиально расходящимися холмами, оказывалась как раз в центре этой окружности.

В этих местах никогда не было посевов, это были сплошь провалы, крутизна, непроницаемая тень, колючий ежевичник, полный диких зверей и коварных гадюк. Здесь, в величественных декорациях неба и иссохшей земли, справляли свадьбу сосна и утес, поток и пещера, ежевичник и груда камней. Не раз, наверное, долгая засуха губила все кругом, сводила целыми кустами ромашки, мальву, шиповник, а форели в бурливых реках судорожно ловили ртом воздух. Внезапные, нежданные ливни тоже грозили гибелью на крутых, оползающих склонах. Здесь, в храме, находившемся в центре окружности, очерченной горами и морем, молились, чтобы солнце шествовало по своей небесной дуге, чтобы дождь шел, когда его ждут, чтобы ночные небеса по-прежнему наполнялись светом луны и звезд.

Религия того, кто построил эти колонны и изваял эту капитель, наверное, была такой же, как у древних народов, поклонявшихся дубу и луне, народов, чьи предания я переписывал и комментировал этой осенью для книги, которую так и не закончил.

Как на плоскогорьях Кавказа, на утесах Ирландии, так и здесь некий безвестный народ, не создавший ни городов, ни империй, воздвиг свой собственный, изящный и загадочный, символ благоговения перед величием вселенной.

Эти колонны вновь открыло свету землетрясение. В деревне еще рассказывали об этом: ранним утром на исходе зимы, когда в церкви на вершине холма служили мессу, случилось землетрясение пострашнее тех ежегодных, от которых слышится гул и кругом разверзаются трещины, — более мощное и яростное. Весь холм обрушился, крыша церкви обвалилась и разлетелась на мелкие куски, стены зашатались и во многих местах осыпались; около сотни прихожан погибло.

Так, среди осыпавшихся стен, открылись свету эти колонны, остатки храма, построенного здесь еще до храма христианского, который христиане замуровали, похоронили среди своих камней.

На капителях были изваяны фантастические звери и лица. От некоторых лиц остались лишь удлиненные пустые глаза, космы волос, тонкая, как тростинка, шея; мало-помалу камень взял верх над изъязвившим его резцом: это, очевидно, были лица, но могли быть и листья неведомых деревьев, крылья голубки или чаши для вина.

Только у того, кого Сара назвала Стражем, черты оставались нетронутыми: удлиненные глаза с пустым взглядом, тонкий нос и пышные волосы, перехваченные на лбу повязкой.

Однажды утром пошел первый дождь, внезапный и шумный, он лил час или чуть больше. Оставив на столе раскрытую книгу и разложенные записи, я вышел из дома.

13 октября

Сегодня в небе и над вдающимися в море утесами висит мгла; и заметно, что путь солнца в небе стал более пологим. Мгла и пологое движение солнца вдвоем захватывают волны у волнорезов и прибрежных скал и окрашивают их в густой и теплый пепельно-розовый цвет, словно морские сады и огороды запестрели множеством цветов, оставив торжествовать на земле лишь блекнущий, тусклый цвет листьев и опадающих плодов.

А волны вздымаются все выше. Свет на небе стал иным, но шторм не утихает.

Тропинка тонула в грязи. Но солнце уже снова показалось из-за белых продолговатых, сплющенных небом облаков.

Мы с Сарой шли по тропинке, огибая лужи, ступая по краям, где земля была посуше. Сосны и ели блестели после дождя. На поверхности листьев самых высоких кустов мы могли разглядеть отдельные редкие капли, круглые и прозрачные, они колыхались, медленно сползали по листу и наконец падали на землю.

Мы неспешно двинулись вдоль тропинки. Дорогу, поднимавшуюся от побережья, нельзя было узнать: дождь вынес на нее мириады сухих сосновых игл, сплошь застелил ими да так и оставил, скрыв под ними серый асфальт, — сожженные солнцем, но размягченные дождевой водой, скользкие, они стали почти нежными на ощупь. Они не скопились кучками, по обочинам, а покрывали проезжую часть, и на большом протяжении; вся эта масса бросала снизу яркий влажный отсвет, достигавший вереницы высоченных сосен, которые стояли по сторонам дороги и сплетали над нею свои ветки, покрывая ее куполом из матово-зеленой хвои, пронизанным солнечными лучами.

Теперь дорога опять изменилась: понизу она слабо отливала блеклым пурпуром, словно виноградник или персиковый сад в цвету; с верхушек сосен на нее падали игольчатые проблески света. Сара двигалась с какой-то изумившей меня почтительной медлительностью, словно находилась на месте, где было явлено чудо.

Мы пришли и остановились перед Стражем; Сара тут же показала мне на его глаза, в углублении которых остались капельки дождя, точно они расцвели крохотными цветами.

Длинные сплющенные облака вдруг раздвинулись, закрыв почти все небо, по траве и по нашим лицам пронеслось дуновение тьмы. Упали первые капли дождя, но Сара не побежала, даже не подумала укрыться в хижине. Капли были хлесткие, но теплые, и она не сдвинулась с места, наблюдая, как меняются глаза и все лицо Стража под действием этого дождя.

Пришлось взять ее за руку и тряхнуть, чтобы заставить вернуться, когда обрушился ливень; и мы побежали, прикрывая голову руками.

На бегу я успевал увидеть сыплющиеся на землю узкие листочки остролиста, лопнувшую зеленую кожуру и кое-где поблескивающие бока каштанов; а впереди — Сару с ее короткими рыжими волосами, ее мальчишеской спиной, ее шагом, более четким и быстрым, чем мой.

Именно в эти дни, в середине октября, Сара впервые попросила оставить ее одну. Вдвоем мы обшарили весь лес, объединенные желанием увидеть кабанов на воле. Но Сара искала другое. И Страж уже начал разъединять нас. Я хорошо помню, как в тот день, ближе к вечеру, мы собирали ежевику; одни ягоды росли густо, сплошь облепляя ветку, так что достать их было нетрудно, другие по одной выглядывали из мелких зубчатых листьев на концах длинных веток, вися в воздухе над обрывом; тогда приходилось ложиться и протягивать руку в пустоту, чтобы достать их.

Какое-то время мы шли вместе: я срывал ягоды с кустов, росших вдоль тропинки, и бросал их в берет, который нес в руке, словно попрошайка; Сара не раз и не два уходила вперед; я видел, как она ползет по краю обрыва, чтобы своей костлявой рукой сорвать ягоды, которым, казалось, суждено было качаться в пустоте, пока они не засохнут.