— Как подумаю, что наверху у кого-то ружье, жутко становится. Господи, что у меня за работа?! — плачется привратница.

Перцы не откликаются. Федерико тоже.

Где-то далеко комиссар полиции читает:

— Вы знали, что... — Но мозг его сверлит все та же мысль о бывшей мятежной колонии и ее загадочной реке.

Лучо Ящерица на Веле и Артуро Рак на Атале въезжают в центр, проскакивают мимо обувных аквариумов, пуленепробиваемых банковских витрин, автомобили оглушают их гудками, водители посылают куда подальше: старые перечницы, путаются под колесами, да при этом на двоих у них всего три руки. Чтобы добраться до виа Бессико, надо пересечь площадь, где ревут и мчатся по кругу встречные потоки машин, следующих таинственным правилам движения. Лучо осаживает Велу и останавливается в раздумье: одна рука на руле, другой почесывает поясницу, в точности как Джон Уэйн в одном из своих фильмов. Артуро следует его примеру, правда, поясницу ему почесать нечем, и потому протез болтается без дела.

— По-моему, надо переходить по тем полоскам, — говорит он.

— Это для пешеходов! — оскорбляется Вела. — Ну, решайтесь же.

— А если попадем под колеса? — беспокоится Атала, которая недавно перенесла перелом педали.

— Будем прорываться, — заявляет Артуро.

Прежде чем Лучо успевает его удержать, он бросается наперерез машинам. Первым на его пути возникает автомобиль Сандри. Рэмбо Три жмет на тормоз кашалота и разражается яростными воплями; будь у него на капоте пушка, он бы задал этому наглецу жару, но за ним выстроились в ряд другие Сандри, они тоже сигналят и кричат:

— Да проезжай же, дубина!

И Артуро проскальзывает, лишь на волосок избежав столкновения с японским «Макарамото» (его ведет робот в кожаной куртке), затем протискивается между двумя мотоциклистками-модистками в комбинезонах, прижимается щекой к крылу рейсового автобуса № 21, расталкивает две машины, еще один рывок — и он приземляется у подножия памятника Кадорне, где замирает, будто выброшенный кораблекрушением на остров, вокруг которого вихрем вьется хоровод акул. А вдалеке Лучо стремится к нему, ведя Велу под уздцы.

Появляется полицейский на мотоцикле.

— Я все видел! Вы что, спятили? Кто так пересекает площадь?!

— А как ее пересекать? — надсадно кричит Рак.

— В ваши годы дома сидеть надо! — рявкает полицейский, не в силах сдержать раздражения, оттого что все нормальные люди в отпусках, а он вынужден париться на работе.

— Не указывайте мне, где сидеть!

— А я говорю, вы староваты для того, чтоб кататься по центру на велосипеде.

Тем временем Лучо попал в западню между двумя встречными автобусами.

— Значит, по-вашему, пожилых людей запирать надо?! — кипятится Рак. — Нет такого закона!

Полицейский принимает внушительную позу — руки в боки, ни дать ни взять амфора.

— Прошу не повышать голос!

— Вокруг черт знает что творится, а вы мне рот затыкаете! Да идите вы...

Из-за громовых выхлопов проезжающего автомобиля полицейскому так и не суждено узнать, куда он должен идти.

— Что?! — переходит в наступление страж беспорядка. — А ну-ка покажите руку! Ага! Протез! Вы не имеете права ездить на велосипеде. Это опасно как для вас, так и для окружающих.

— Я не за карточным столом лишился руки, а на производстве!

— Меня это не касается! — (Страж беспорядка всегда найдет себе что-нибудь, что его не касается.)

— Вместо того чтоб цепляться к моей руке, шевелите лучше своими, вам за это платят!

Регулировщик оскорблен. Меж тем Лучо уже на подступах к ним борется с водоворотом немецких автомобилей. Подъезжает полицейский фургон, страж беспорядка указывает на Артуро и громко требует:

— Отправьте этого полоумного домой, а то, не ровен час, его задавят!

Рак тщетно трясет клешней, призывая друга на помощь.

Последним усилием Лучо обходит Фиата-таракана и прорывается на пешеходный островок возле памятника Кадорне; велосипед выскальзывает у него из рук и с грохотом падает. Слышится отчаянный крик Велы и рев полицейского:

— Полюбуйтесь, еще один! Богадельню тут устроили!

Лучо, поднимая Велу, краем глаза замечает фургон, увозящий Аталу и Артуро. Он остается в одиночестве среди насмешливо гудящих автомобилей.

В это время в парадном вестибюле «Демократа», стоя на ковре цвета бильярдного сукна, Волчонок после пятой неудачной попытки пробиться к главному редактору издает трубный непристойный звук перед присяжным привратником газеты. В этой части книги отношения персонажей с представителями властей складываются крайне неблагоприятно: спасаясь от привратника, Волчонок с размаху бьет в низ живота входящего субъекта в оранжевом жилете.

— Черт побери! — вырывается у субъекта (от репортера можно было ожидать и чего похлеще).

— Ты журналист? — мгновенно переходит к делу Волчонок.

— А ты кто такой?

— Друг Леоне Льва.

— Леоне... тот... которому стреляли? — (Удар в столь чувствительное место, видимо, сказывается на синтаксисе.)

— Вот именно, тот самый.

Хамелеон переводит дух и тут же вдохновляется заголовком: «Мы беседуем с юным другом убитого», однако, припомнив рой кавычек Тормозилы, решает, что лучше не надо, ибо это может быть воспринято как «нытье». И все же...

— Пошли, угощу тебя лимонадом.

— А ты случаем не дон Педро? — в лоб спрашивает Волчонок, немало повидавший на своем веку.

Они усаживаются в баре, поставив перед собой два стакана с прохладительным напитком, точнее — с лимонадом. Хамелеон добавляет в свой стакан сахару, чтобы вышел газ: он страдает язвой. Волчонок заглатывает все пузырьки и выстреливает собеседнику в лицо отрыжкой.

— Ну, что ты раскопал? — приступает к допросу комиссар Волчонок.

Карлолеон отмалчивается.

— Хотите, скажу, почему Леоне оказался там, господин журналист? Я его хорошо знал...

Карлолеон отпивает глоток лимонада, многоопытно улыбаясь. Он стремится подражать Роберту Митчуму, но по тому, как в желудке бурлит лимонад, выходит, скорее, а-ля Луи Армстронг. Он задумчиво покашливает. Затем нравоучительно, с достоинством произносит:

— Что ты в этом смыслишь, малыш?..

Волчонок фыркает.

— В мире много всяких извращений.

Научись сперва лимонад пить, а потом уж говори, думает Волчонок.

— Послушай, — осведомляется Карлолеон, — ты за своим другом в последнее время ничего странного не замечал?

— За ним нет. А за тобой замечаю.

— И все же, может, он был чем-то угнетен... подавлен?

— Думаешь, раз с окраины, значит, «на игле сидел»? Все вы так думаете, — вздыхает Волчонок.

Хамелеон мысленно набрасывает критическую статейку, но тут мимо проходит его коллега, хроникер, известный полицейским участкам и желтой прессе тем, что укладывает трупы в нужную позу и не боится даже Великого Свинтуса.

— Эй, Хамелеон, я нашел тут старую вырезку из газеты. Оказывается, почтенный Сандри десять лет назад был замешан в разных неблаговидных делишках, в частности — торговле оружием. Но выкрутился. А сын у него тоже любит пошутить. Скажем, время от времени он появляется в ночном клубе и открывает стрельбу — просто так, чтобы разрядить обстановку. Естественно, все семейство так вооружено, что могло бы прокатиться по центру на танке. Вот, взгляни...

Хамелеон читает: июль 1975 года. Тогда он сам надавал бы оплеух любому, кого встретил бы с «Демократом» в руках. Волчонок же, примиренец по натуре, как ни в чем не бывало мотает все на ус.

Прочтя, Хамелеон сокрушенно вздыхает.

— Решительный поворот в расследовании? — выдает заголовок на три колонки Волчонок.

— Обычный допотопный хвостизм, — пренебрежительно роняет Хамелеон.

— Это что, новое ругательство? — любопытствует Волчонок.

Хамелеон спешит сменить тему:

— Послушай, ты знаешь, с кем был дружен Леоне?

— А как же! Во-первых, со мной. Потом — с Лючией, он с ней жил, с Бобром, водопроводчиком, с Джаньони, стоппером.