Глушков понимал, нужно оказать помощь и поддержать настроение больного. Но как? Ему не приходилось делать перевязки даже простого пореза. Но было Ясно одно — ему поручены машины и люди. Значит, надо чинить и сломанную ногу Барановского. Он с решительностью отбросил телогрейку.

— Откуда ты взял, что никто не поможет? Да это разве перелом? Вот за Байкалом, на лесоповале, одного парня подмяло. До посёлка сто вёрст. Что делать? Ну и пришлось мне за хирурга. Через шесть месяцев плясал. А ты — некому.

— Нет, верно? — обрадовался Барановский.

— А что? Только ты потерпи, — усмехнулся Аркадий и сразу же начал распоряжаться. — Лишние на улицу. Ты, Прохоров, открой мой чемодан, там в углу бутылка и чистая рубаха. Нашёл? Дай спирт сюда! Теперь оторви от Ящика две доски! Вон те, боковые. Оторви от рубахи рукава и дай сюда!

Он вымыл спиртом руки, протёр осторожно ногу больному, налил пол кружки и подал Барановскому.

— На, выпей. Другого лекарства нет.

Дощечки он примерил по ноге, подготовил шнурки.

— А вата? — напомнил Прохоров.

— Да, вата! — спохватился Аркадий. — Дай Васину телогрейку, она чистая. — Он разрезал её на полоски. — Ну как, взяло? — наклонился он к Барановскому и показал глазами Прохорову: мол, готовься.

Нога распухла и посинела. Нужно было поставить всё на свое место. Аркадий волновался, но не показывал виду. Он налил себе спирта, выпил, позвал Тыличенко.

— Вася, ты подержишь Митьку. Ты, Прохоров, будешь тянуть осторожно за ступню, а я поставлю на место кости и закреплю лубки. Ну а тебе, Митька, придётся маленько потерпеть.

Наконец нога была в лубках и хорошо забинтована.

— Ну, что же делать будем, Аркадий? — спрашивали трактористы, толпясь у избушки.

— Как что? Ехать! — спокойно отвечал тот.

— На машине Тыличенко стучит бортовая, да и Митька?..

— Пока стучит — поедем. Развалится, тогда будем думать. А Барановскому придётся терпеть. Теперь не так страшно.

На самой вершине перевала рассыпался бортовой подшипник на тракторе Тыличенко. Аркадий долго ходил вокруг машины, слушал вой ветра и смотрел, как бушевала метель. Надо было решить, что делать. Задерживать колонну нельзя: в домике лежал Барановский. Отправить больного с одной машиной опасно: в любой момент могли рассыпаться гусеницы. А вдруг наледь? Пропадёт парень. Бросить трактор, который должен был решать судьбу проезда, — преступление.

Глушков поднялся в домик.

— Трактор будем ремонтировать.

— Как?..

— Чем?..

— Кто?..

— Мы! — бросил жёстко Глушков и открыл Ящик с инструментами.

Трактористы переглянулись и замолчали. Прохоров, не поднимая глаз, тихо спросил:

— А Барановский?

— Трактора сейчас же пойдут дальше. Останутся двое. Отремонтируют машину и сразу пригонят её на Мякит.

— Кто это сунется голыми руками в картер [с маслом? — загалдели в один голос трактористы.

— Я! — спокойно ответил Глушков и посмотрел на Тыличенко. — А Вася останется со мной и поможет. — Этого никто не ожидал. Тыличенко потянул носом.

— Да ты, Вася, не бойся. Не заморожу, — улыбнулся Аркадий. — Машина твоя, посажу тебя на мотор, там тепло. Давай забирай с тракторов капоты, тулупы, продовольствие и доски, приспособим навес — Он повернулся к Прохорову — А ты отвечаешь за машины. Барановского доставить в Мякит хоть на себе. Понял? О нас не беспокойся, приедем. — Он открыл дверь и начал выбрасывать инструменты и всё остальное. — Ну, не теряйте время! Пошёл! — распорядился он и соскочил на снег.

Трактора легко побежали по спуску, оставив в ревущей метели две чёрные фигуры.

Только на вторые сутки добрались Тыличенко с Глушковым до Мякита. Встречать их вышли все жители посёлка. Пожилой прораб дорожного строительства подошёл к Глушкову.

— Знаешь ли ты, сынок? Это больше, нежели героизм. Это… это… — он не мог подобрать подходящего слова, — это невозможное.

— Да ну… — смутился Аркадий. — Мы просто с Васей отремонтировали машину. — Он повернулся и увидел спину Васи.

Сквозь выжжённую шерсть на спине из собачьего тулупа проглядывали пятна, похожие на смеющееся старческое лицо.

— Вася, тебе больше не придётся мерзнуть и мучить себя. Будь рад тому, если успеешь удивить хлопцев на Среднекане хотя бы своим гарным воротником…

— Да зачим мени вона, та бисова шуба? Трошки потаскаю, а потом рукавицы зшием, — пробурчал смущённо Вася и, разглаживая опалённые края высокого воротника, направился к бараку.

Дни заметно прибывали. Морозный туман сменила хмарь пороши. А с обеда запуржило. За-топтанные тропинки побелели. Колея дороги наморщилась от сугробов. У конебазы появились табунки куропаток, они паслись там, как домашние птицы.

Мело неделю, потом небо очистилось и выглянуло солнце. Вершины сопок как будто стали ещё выше. Появились признаки цинги. Всё чаще встречались мундштуки папирос с багровыми пятнами, как от губной помады.

Первым в бараке заболел Самсонов. У него кровоточили дёсны. Он совсем обленился.

В воскресенье спали долго. В окна проглядывал голубой чистый свет. Белоглазов поднялся, затопил печь и разбинтовал ногу. Ногти сошли, пальцы затягивались красноватой кожицей, а большой оставался чёрным. Ходить было трудно. Он надевал пыжиковые носки Колосова и с трудом передвигался по бараку. В нём просыпался невольный страх.

Надо было заниматься прибором, провести опыты с промывкой песков, чтобы определить нужный уклон шлюза. Да и весна приближалась. Возможно, предстояло пойти в поисковую партию. А он тут возится с ногой. А если ещё прихватит цинга? С его почти постельным режимом это немудрено.

Резать, и всё. Но кто это сделает? Краснов обещал привезти какого-то врача. Но возьмётся ли ещё? Пропал сон, Анатолий нервничал, подолгу смотрел на ногу и растерянно щурил глаза.

Проснулся Колосов и начал тормошить Самсонова.

— Валерка, вставай! Ты что, действительно хочешь, чтобы тебя скрутила цинга?

— Брат Юрка, ты никогда не догадаешься, чего я хочу, — донёсся из тулупа глухой, безразличный голос. — Никогда. Ты слишком ограничен. Лучше отстань.

— Говори. Так и быть, услужу, только поднимайся.

— Есть услуги, которые не забываются. Сделай любезность, устрой, — проговорил Самсонов с насторожившей всех серьёзностью.

— Не морочь голову, говори.

— Попроси Игорька, пусть он отдубасит тебя так, чтобы я зарыдал от сострадания.

— Положим, попрошу, но что это тебе даст?

— Удовлетворение. Ты больше не потянешь меня за собой, А ещё мне хочется проснуться в Москве.

— Неужели это всё, на что ты способен?

Тот повернулся на другой бок и уже сонно промычал:

— К сожалению, человек способен только брать неограниченно, а даёт не больше того, что имеет.

С Валеркой творилось что-то неладное. Беспечный увалень и добряк начинал задумываться о Москве. Колосов вскочил. Под левой коленкой резанула острая боль и, прокатившись по сухожилию, затихла. Он задрал штанину и посмотрел. Нет, внешне всё было нормально, да и боль быстро прошла.

У барака остановилась подвода, и вошёл разрумянившийся от мороза Краснов.

— Принимайте гостей. Больным приготовиться! — шутливо проговорил он, переступая порог. За ним вошла женщина в собачьей шубе, в шапке, закутанная до глаз шарфом.

— Доктор? — обрадованно поднялся Белоглазов. — Спасибо, Михаил Степанович. А я уже затосковал.

— Ну как же? Обещал, вот и привёз. — Краснов снял полушубок и, лукаво посмеиваясь, сел к столу. Врач, оставшись в одной меховой безрукавке, повернулась к ним лицом.

— Нина Ивановна! — заорал Колосов ошалело. — Не ожидал!

— Ну хватит, хватит меня крутить, я всё же не куль с солью. Дай поздороваться с Толей.

— Юрка, не задуши доктора. А то и верно, облапил, как медведь, — улыбнулся Краснов.

Колосов спохватился.

— Простите, Нина Ивановна, наверное, сделал больно? Это от полноты чувств. — Он виновато замолчал.