Вернулась мамка Оленка. Она поставила вёдра а, посмотрев на противень, ахнула.

— Да ты что, парень, неужто всё слопал?

— Ага. Я как-то и не заметил. Они же как пух, сожмёшь — и нету, — простодушно улыбнулся Самсонов.

— Пух, пух, а чем я мужиков кормить буду?

— Надо нажарить, я помогу, — с готовностью ответил он.

— Ничего не сделаешь, придётся. Не захворал бы ты, — забеспокоилась мамка.

— Заболею? Что вы, мамаша, в самый раз. Я могу ещё заглянуть, тогда посмотрите. А пышки у вас… — Он не договорил, а только закатил глаза и сделал такое довольное лицо, что она расхохоталась.

— Нет, сынок, дальше стола я тебя больше не пущу. Не разорвёт тебя, так артель разбежится. А мне моего старика осенью вывозить надо.

Из отделения старателей донеслись громкие голоса и хохот. Оленка сбросила шубу и заглянула туда в дверь.

— Что разгалделись, мужики? — спросила она притворно строго.

— От Прошки письмо! Объехал он Михал Михалыча, — ответил Митяй, — Провёз на его нартах золото и сдал в кассу в Нагаево, а уполномоченному просил передать расписку о сдаче золота. — Старатели смеялись.

— Ну иди, иди. Тебя, кроме постели, ничего не интересует, — подтолкнул Самсонова к выходу Колосов и прошёл в смежную комнату,

— Ты что, заболел? — спросил Колосов, поглядывая на хмурое лицо Николая, когда они вышли из барака.

— Нездоровится, — прохрипел тот и натянул шапку на глаза. Только у поворота тропинки к радиостанции шепнул Юрке — Женя получила телеграмму. Он выехал.

— Пошли к ней. Может, чем-нибудь надо помочь.

— Нет, не могу, занят, — проговорил он глухо и торопливо ушёл.

— Ребята! Женя получила извещение. Он едет, — сообщил Колосов приятелям. — А чем она будет его угощать? Давайте утащим у Валерки налимов и отнесём. Самсонов не похудеет. Может быть, Мишка, ты? — подморгнул он Могилевскому и засмеялся — Они у него под топчаном. Только надо осторожней. Услышит — умрёт, а не отдаст. Это ему за оладьи, О телеграмме ни звука, это тайна, можно подвести Кольку.

Мишка побежал в барак, а парни не спеша направились к Жене.

Девушка радостно встретила ребят. В комнате было уютно. Вторую кровать она приспособила под кушетку. Повесила занавески, драпировки.

Михаил вывернулся вперёд и вывалил налимов на кушетку.

— Это вам, Женечка. Если поджарить, вполне съедобно, — хлопнул он рукой по мешку.

Женя поблагодарила и, взглянув на подарок, весело засмеялась.

— Мне кажется, удобней было бы выколачивать мешок на дворе и совсем не обязательно вываливать всё это на чистое покрывало.

Мишка покраснел. Колосов собрал рыбу и выбросил в тамбур.

— О чём разговор, всё на месте. Нечего её баловать, полежала и хватит, — засмеялся он весело и обнял Могилевского.

— Какие вы славные. Спасибо вам за внимание, — сердечно говорила Жепя, помогая им снимать полушубки.

Она угостила ребят голубичным вареньем и домашней настойкой.

Ребята уже отвыкли от чистой скатерти, домашнего уюта и чувствовали себя скованно. А кроме того, тот человек, которого она ждала, как бы уже становился между ними и девушкой. Да и Женя была озабочена и рассеянна.

Колосов смотрел на её руки. Они были белые-белые. Тонкие пальцы просвечивались. Женя за это время сильно похудела и была такой хрупкой, что, думалось, неосторожно тронь — и сломается, как статуэтка.

Мишка сидел с ней рядом и был, как никогда, серьёзен и молчалив. После болезни он резко изменился. В лице появилось что-то вдумчивое, мягкое и даже робкое. Поглядывая на девушку, он глотал слюну, собираясь что-то сказать, но только краснел.

Белоглазов, очевидно, был занят своими мыслями. Казалось, он не слушал ребят и не видел девушки. Он машинально съел всю банку варенья и, когда уже там не оставалось ничего, всё Ещё продолжал звенеть ложкой, щурясь на замёрзшее стекло окошка и забавно хлопая ресницами.

Юрий болтал за всех. Он старался вызвать Женю на откровенный разговор, но она отмалчивалась.

Нарты, как шуга о закраины льда, прошуршали по сухому снегу мимо барака. Белоглазов надел шапку и попросил Юрку заправить шарф под воротник. Могилевский всё ещё продолжал беспечно болтать с третьим попутчиком, инженером Луниным.

— Какая несёрьезность, Мишка, — проворчал Белоглазов, — нарты уже ушли. Одевайся, надо спешить.

— Одну минуту! — беззаботно улыбнулся Могилевский и стал собираться.

В это же утро уезжал и Гермоген. Он пришёл в барак попрощаться. Колосов, увидев его коренастую фигуру в двери, бросился навстречу.

— Ну что, догор, значит, и ты поехал? Скорей возвращайся. За юртой я посмотрю, — говорил он, заботливо поправляя его кухлянку.

Старик неловко обнял его и наклонился к уху:

— Мясо есть, маленький люди забывай нехорошо, корми надо. Старика тоже помни маленько.

— Дед, а дед! Твоя понимай много есть. Как мороз, шибко сердитый? — подлаживаясь под речь Якута, шутливо спросил Мишка.

Гермоген открыл дверь и долго смотрел вверх и по сторонам, как бы проникая взглядом за пределы тумана. Потянул носом холодный воздух. Внимательно оглядел одежду парней, посмотрел на обувь и, вынув из зубов трубку, покачал головой:

— Олешки бежать много есть. Люди бежать столько нету. Пускать нарты вперёд — нехорошо.

— Зато холод будет нас подгонять, а мы нарты нагонять. Вот и будет тепло. — И Могилевский засмеялся.

— Мороз как волк. Впереди олешки ходи нету, позади много броди есть. Плохо смеяться над старым люди, — Старик вышел. За ним Анатолий и Юрий.

— Ты, пожалуйста, займись грохотами, вернусь — помогу, Размеры записаны в твоей тетради, Ну, будь здоров, иди к старику. Смотри, как он ревниво поглядывает. — Белоглазов хлопнул его по плечу и, подтолкнув к старику, пошёл к берегу. У перекрёстка дорог под берегом подождал Мишу и Лунина. Вниз по Колыме уходила малонакатанная колея на Сеймчан, покрывшаяся за ночь кристаллическим ковриком снежинок. Вверх тянулся свежий след, пробороздив в рисунках мороза гладкий отпечаток полозьев нарт.

День только занимался. Здесь казалось значительно холодней, да и туман лежал плотнее, чем в посёлке. Из серого мрака донеслись шаги. Голос Могилевского прозвучал глухо:

— Ну и морозец. Да тут, кажется, ещё и тянет.

— Странно, мёртвый туман, а чувствуется течение воздуха, — невнятно отозвался Лунин.

Стужа просочилась через одежду. В неестественно глухих голосах парней и в звенящей тишине мороза было что-то торжественно-жуткое.

— Мы ещё посмотрим, чьи ноги быстрее ходи есть. Рванули! — бесшабашно выкрикнул Могилевский и закрыл лицо шарфом.

Бравирование Мишки обеспокоило Анатолия. Он подошёл к нему, поправил шапку и, перекинув за шею ремешок от рукавиц, прикрикнул:

— Довольно паясничать! Вернись домой или прекрати фиглярство! Старик не болтает напрасно! Нарты придётся нагонять. Не думаю, что они далеко, но договоримся: прислушиваться к шагам. Не отставать и не терять друг друга из виду. В случае чего сразу подавать голос.

Лунин натянул рукавицы и двинулся первым.

— Теперь ты, Мишка!

— Нет, я за тобой. Не переношу, когда наступают на пятки.

— Тогда не тянись и иди как можно ближе. — Белоглазов поднял воротник, опустил шапку до бровей, оставив только щёлочку для глаз, и тронулся за Луниным.

— Шагай! Шагай! Шагай! — выговаривал под ногами снег, как бы подгоняя.

День так и не наступил. За серым рассветом уже наползали сумерки вечера. Стало Ещё холодней. Дорога повернула круто налево. Значит, уже миновали устье ключа Горелого, а нарт так и не было слышно. За изгибом реки высокие берега раздвинулись, и потянуло леденящим холодом. Туман стал ещё гуще, и дорога сразу же терялась из виду, сливаясь с дымчатой мглой,

Под ногами с грохотом разорвало лёд, и тревожный гул разбегающихся трещин предупредил об опасности наледи. Белоглазов остановился и прислушался.

Где-то совсем рядом, за стеной тумана, зычно шагал Лунин, позади, шаркая ногами, плёлся Могилевский.