Всюду белели обсыпанные мукой стволы деревьев, а под ними валялись разорванные и выколоченные мешки. На припудренной земле чернели большие и маленькие следы медвежьей семейки. Рузов уже бегал с мешком и выбирал пригоршнями из белых бугорков муку, перемешивая остальное с землёй.

Шулин резко остановился, опёрся на ствол ружья и, сдерживая раздражение, зло засмеялся:

— Дерьмо! Какое же редчайшее дерьмо! Что с ним делать? — Он тихо подошёл к бухгалтеру, ползающему на коленках, и взял его за воротник. — Может быть, любезный, разъяснишь товарищам, что ты тут делаешь?

— Я? Собрал немного для женщин, — запинаясь, пролепетал тот и, облизнув усы, втянул в плечи круглую голову.

— Для женщин? Да ты ещё и лжец!

Шулин позвал Космачёва.

— Возьми эту муку, — не оборачиваясь, показал он на бухгалтера, — раздели на три части. Одну оставишь в лабазе, остальное разделишь между больными и женщинами. Всё, что удастся собрать, поделишь таким же порядком. — Он нахмурился. — Что есть у нас из продовольствия, включая неприкосновенный запас?

— Два Ящика тушёнки, сыр, шоколад… — начал перечислять лоцман.

— Половину всего оставить в лабазе. Сколько соли? Остался ли спирт?

— Соли с полфунта. А спирт только ваш.

— Оставить всё.

— А как же мы? Пять дней сидим на одной рыбе, — проговорил пожилой строитель.

— А как же они? — Глаза Шулина возмущённо блеснули. — Может быть, больные, голодные, рассчитывая на этот склад, доплетутся. Погибать им тут? До населённых пунктов ещё сотни километров.

— Кто они?

— Разведчики, случайные путники. Это тайга, и такие её законы. А мы? Сейчас лето, протянем и на рыбе. — Шулин пошёл к лабазу.

…Ниже опасного порога Шулин объявил днёвку. Люди ремонтировали кунгасы, чинили одежду, приводили себя в порядок и отдыхали. Николаев лежал у костра и устало смотрел на седой вал порога, пересекающий Бохапчу во всю её ширину.

Пороги «трубы» тянулись километров на пять. Это было сплошное нагромождение камней. Снизу порог не казался таким грозным, как сверху, когда перед глазами высились два отвесных скалистых берега, а между ними с неистовым рёвом неслась лавина воды.

Николай потянулся. Во всём теле чувствовалась болезненная усталость. Да и что удивительного? Только кунгасов семь потоплено, а сколько аварий и ремонтов? За двадцать дней сплава одежда сгнила и расползлась. А лица? На кого они все стали похожи? Он посмотрел на свои распухшие руки, сжал пальцы и поморщился. Они казались чужими. Ещё и продукты кончились…

Костёр еле дымился. Ребята все разбрелись. Коля хотел подложить дров, но их не было, надо идти в лес. По всему берегу тлели костры. Под кусками марли чернели фигуры спящих людей, только кое-где несколько человек склонились над своими рюкзаками и какой-то мужчина стирал брезентовый плащ. Колосов с удочкой, перепрыгивая с камня на камень, пробирался к омуту.

Николай углубился в лес. Где-то совсем рядом затрещал сучок и послышались странные звуки. Кто-то, сдерживая дыхание, тихо стонал. Мало ли в тайге всякого зверя? Пока он пришёл в себя, стон перешёл в тихое рыдание, и он узнал голос Жени,

Что могло случиться? Неужели её опять обидели? — мелькнуло в голове. Он прошёл несколько шагов и на полянке увидел Женю. Она лежала и плакала.

— Женя, что с вами?

Она вскрикнула:

— Это вы, Николай? Как же вы меня напугали, — проговорила она, вытирая косынкой слёзы.

— Что всё же случилось?

Женя подбежала к лиственнице и, обхватив шершавый ствол, прижалась к нему щекой.

— Вам очень тяжело, Женя?

— Очень, но не нужно об этом, а то опять расплачусь. Обещайте никому, не говорить.

— Обещаю.

Николай ушёл. На берегу он увидел Колосова в довольно странной позе. Он лежал на еле виднеющемся над водой камне и смотрел в воду. И вдруг, рванувшись вперёд, упал в воду и скрылся с головой. Николай бросился на помощь, но тот уже вынырнул и быстро поплыл в сторону омута. Только сейчас он рассмотрел конец торчавшего над водой удилища. Оно подпрыгивало и, покачиваясь, уплывало к середине.

Колосов догнал поплавок и дёрнул. Удилище дрогнуло, согнулось, но тут же тихо всплыло.

— Разве так можно? Тут и проволока не выдержит, — упрекнул Николай.

— Лез бы сам, а то ещё учит. Из Москвы все снасти тащил, — пробурчал обиженно Юрка, вылезая из воды. — Ну и ленки, одному просто невозможно.

Прыгая по камням, они добрались до гладкой скалы, выступающей из воды. Колосов насадил кузнечика и забросил крючок. Сразу же со всех сторон торпедами метнулись на наживу ленки. На крючке уже билась крупная рыба. Она поворачивалась белым брюхом, колотила по воде хвостом.

Колосов стал подводить её к камню.

— Сразу падай животом и зажимай коленями, — шептал он, не спуская глаз с рыбы.

Николай не увлекался рыбной ловлей, но яростное сопротивление сильного ленка вызвало и у него непонятную дрожь. Он уже нетерпеливо метался по камню, приноравливаясь, как лучше упасть. Но рыба сама кинулась вперёд и оказалась на камне. Николаев бросился на неё грудью, но та, ударившись о его подбородок, оказалась в омуте и ещё долго шла верхом, рассекая тихую гладь воды.

— Несчастный сапог, разве так удержишь? — накинулся на него Юрка, но, посмотрев, расхохотался. Николай сидел в воде, размазывая по щекам серебристые блёстки чешуи.

— Держи удочку. Только хорошо выводи. Будь спокоен, у меня не уйдёт. — Колосов помог подняться приятелю, передал ему удилище и снял рубашку. — Давай вместе!

Николай забросил крючок, и сразу же всё повторилось. Когда ленок показался над камнем, Юрка упал на него и прикрыл рубашкой.

— Учись, пока я жив! — Он радостно вытаскивал оглушённого золотистого хищника.

Рыба клевала жадно. Прозрачная вода Бохапчи просматривалась до дна даже в глубоких местах.

— Забавное дело, — признался Николай, забрасывая удочку.

— Забавное дело? Несчастный, как ты можешь так говорить? — возмутился Юрка. — «Забавное» — худшего слова и не придумаешь. Это же сама жизнь. Эх, сколько бы дал за пару часов такой рыбалки понимающий рыболов? А художник, поэт?

Всю обратную дорогу Колосов посвящал Кольку в рыбацкую веру.

— Нет, ты подожди! Посмотри на этого героя. У него оборваны губы, из желудка торчит конец лески. Сколько раз он попадался и уходил израненный и избитый, но не отступил. Он отчаянный, и борьба с ним приятна. А красота здесь какая! Нет, Колька, если тебя не захватит своеобразие Севера, тебе тут всё скоро надоест.

— О чем спор? — спросил Белоглазов, встречая их у костра. — Рыба? Неужели сейчас наловили? Ну кто бы мог подумать?

Где-то в верховьях прошли дожди. Река помутнела и вздулась.

Над Бохапчой поползли облака, накрапывал дождь. Николай снял с огня котелок с ухой и поставил рядом с Анатолием.

Колосов рассказывал о Рузове.

— А хорош ревматик! Не побоялся рвануть один через сопки. А это — минимум километров двадцать. Тут и Толька вытянул бы ноги, а он хоть бы что…

— Ну его к чёрту! — загремел мисками Николаев. — Мне самому, когда увидел белый вал, а над ним радужную арку, показалось, что это ворота на тот свет.

— По тебе это совсем не было заметно, — Колосов откусил кусочек лепёшки и швырнул в воду. — Тьфу! Сплошная земля и хвоя. Не лезет. — Он сморщился и запил ухой.

— Лепёшечки, конечно, на любителя. — Николаев пожевал и выплюнул в костёр. — Как это ты, Толька, их есть можешь?

Белоглазов тем временем взял Ещё лепёшку.

— В них есть калории, а раз так, значит, съедобно. Рекомендую тренировать желудок. Вкус — это условность и привычка. Ну кто бы мог подумать, что вы такие неженки?

— Мне кажется, на Сергеевских было куда хуже, но всё обошлось. Вот там я действительно перепугался, — вспоминал Колосов. — Когда кунгас Васильева, обгоняя, ударил нас, я и не понял, как оказался на корме. Смотрю, их кунгас подбросило — аж за бурун. Глазами ищу его, а он уже крутится перед нашим носом. А мы летим прямо на него. Тут и душа в пятки. Думаю, крышка. Наше счастье, что не перевернуло, а заклинило между камней и поставило на попа. А то навернЯка была бы могила. Да, тогда я струхнул…