— Копыткин, двадцать лет. Статья. Да, тут целая семейка, отец, два брата расстреляны в тридцатом по одному делу. М-да. Убийство деревенских активистов в районе Астрахани. Как несовершеннолетнему, высшая мера заменена десятью годами. Характеристика. Подозрение в убийстве, лагерный бандитизм, нарушение режима, — Он вскочил и забегал по кабинету. — Это опасный враг. Искать! Перевернуть весь город, а найти…

Повторная поверка ничего не прибавила. В город были посланы оперативные группы. Фомину и Роеву начальник приказал до утра находиться в культурно-воспитательной части.

В лагере стихло. Туча прошла, и на небе тускло мерцали звёзды, брезжил рассвет, Фомин лежал на диване. Роев сидел за столом.

— Довольно странное совпадение. Оба беглеца из последнего вагона одного этапа.

— Вы их знаете? — поднялся Фомин.

— Нет. Они прибыли недавно. Большинство по делам — тяжёлый народ. Напрасно оставили всех в одной бригаде. В побеге одного ничего необыкновенного нет. Но куда девался второй, тут не скоро разберёшься. Если его убрали, никто не скажет.

— Почему могли убрать?

— Может быть, мешал или знал лишнее.

— Ужасно! — содрогнулся Фомин.

— Удивляться нечему. Всё худшее собрано здесь.

В дверь просунулось испуганное лицо дежурного надзирателя.

— В лагере пожар! — крикнул он.

Они выбежали из помещения.

Дровяной склад пылал, К месту пожара бежала лагерная администрация. Пока организовали тушение и сбили пламя, рассвело. В поджоге не было никакого сомнения.

Начальник отдавал последние распоряжения, К нему торопливо подошёл заведующий учётно-распределительным бюро и тихо доложил:

— У меня взлом. Похищен ряд документов, и в том числе личные дела беглецов. — Они переглянулись и бросились к конторке.

— Этим странным происшествиям, кажется, не будет конца, — проговорил Роев, подойдя к Фомину. — Пойдёмте в кабинет начальника, возможно, потребуемся.

Скоро пришёл и начальник. Он схватился за голову.

— Сегодня отправка, а тут такая кутерьма.

Его прервал дежурный с новым известием:

— Один из беглецов оказался на разводе.

— Который? — облегчённо вздохнул начальник.

— Назвался Крамелюком, а тот ли, кто его разберёт.

— Доставьте сюда и найдите оперуполномоченного, пусть тоже придёт, — распорядился начальник.

Крамелюк вошёл, остановился у порога.

— Проходите, садитесь, — кивнул начальник на стул.

Крамелюк, лениво переваливаясь, подошёл к столу и, усевшись, сладко зевнул. Но Фомин почувствовал в его тяжёлом взгляде напряжённую насторожённость. После анкетных вопросов, на которые тот отвечал бегло и точно, начальник перешёл к существу дела.

— Где вы были во время вечерних поверок? Где прятались всю эту ночь?

— Прятался? А чего мне прятаться? От кого? Передачку подкинули корешки, был бухой. Зачем напрашиваться на изолятор? Вот на поверку и не пошёл.

— Чепуха! Проверили все щели. Не морочьте голову, как вас там, Копыткин-Крамелюк? — повысил голос начальник.

— Ты вот что, начальничек! Жужжи медведю в ухо, а меня на басы не особенно бери, сорвёшься, — окрысился Крамелюк и с холодной насмешкой бросил — Проверяли все щели? Так что же, я с неба свалился?

Парень вёл себя оскорбительно. Начальник лагеря с облегчением передал дальнейшее расследование вошедшему оперуполномоченному.

— Вот бандюга! На такого нужны железные нервы, а у меня их уже нет. Износился, издёргался, — оправдываясь, проговорил он, когда уполномоченный ушёл с Крамелюком.

С утра началась подготовка заключённых к посадке на пароход. Фомин встретился с Роевым только к вечеру,

— Как там разобрались с Крамелюком? — поинтересовался он.

— Дело сложное и запутанное, — начал рассказывать Роев. — Непонятного в этой истории много, поджог склада — это, конечно, тактический приём для взлома и хищения документов. Предположения могут быть разные, но их надо подтвердить. Личность Крамелюка и его опьянение с вечера подтвердили многие. Но зачем тогда похищать личные дела? Ведь остальные бумаги не представляют никакой ценности. И момент точно подгадали. Всё складывается неудачно. Сегодня ночью посадка, а завтра уходит пароход, и концы этой истории могут легко затеряться.

«Днепрострой» вышел из Владивостока на рассвете. Когда обрывистые и скалистые берега слились в ровную коричневую полосу, пароход круто повернул на север и лёг курсом па Татарский пролив.

Наверху раздраили люки, в трюм хлынул чистый воздух, вытеснив смрад и табачный дым, скопившийся во время стоянки.

Где-то внизу постукивал гребной вал. Тихо плескались волны у железных бортов судна. В конце трюма струнный оркестр разучивал новую пьесу. За длинным, сколоченным наспех столом заключённые писали письма. Напротив Прохорова группа мужчин, собравшись в кружок, с раздирающей душу тоской напевала печальную мелодию.

Прохоров лежал на спине и невидящими глазами смотрел в потолок, повторяя: «Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело».

Грустный поток звуков уносил в далёкие, родные места, и он, сжимая веки, кусал губы.

Тыличенко отвернулся к стене. Исаак свесил ноги и нетерпеливо ёрзая, посматривал на товарищей. Наконец не выдержал:

— Вася! Ты брось считать заклёпки. А ты, Прохоров, чего смотришь на потолок? А ну, вставайте! Вот тут кое-что осталось, так пока не уволокли жулики или крысы, надо это съесть.

Он нарезал тоненькими ломтиками маленький кусок колбасы и приготовил два бутерброда.

— А соби? — поднял на него глаза Тыличенко.

— Ладно, ладно, ешь! — прикрикнул Исаак, — И потом разве ты не знаешь, что у меня болят зубы. — И он, сморщив лицо, схватился за щеку.

На другой стороне нар Прохоров увидел старичка, с которым столкнулся в тюрьме. Сейчас, окружённый группой людей, он снова читал евангелие и подолгу что-то разъяснял. Прохоров поразился, с каким вниманием и сочувствием слушали его окружающие. Из доносившихся фраз он уловил, что тот рассказывал о пришествии антихриста.

— И придёт он, как тать, ночью. И будет число его шестьсот шестьдесят шесть, — прочитал он таинственно-интригующим голосом.

— Эй ты, штундарь! — свесил голову с нар пожилой мужчина. — Хочешь читай, хочешь пой, а контру тут не разводи. Не то тряхну — и дух вон. Ишь ты, старая стерва. Думает, раз заключённый, так сразу и бросится на его приманку.

Послышались и другие недовольные голоса. Пока он спускался, люди, окружающие старика, быстро рассеялись по трюму.

Прохоров пошёл в свой угол и встретил там Фомина.

— Вы работали водителем? — спросил его воспитатель.

— Приходилось, — уклончиво ответил он.

— Организуются курсы трактористов. Заниматься будем на пароходе. Если согласны, могу записать. Только имейте в виду, работать придётся в тайге на морозе, условия тяЯжёлые.

Прохоров, не задумываясь, согласился.

— С тракторов начинал. Трудностей не боюсь. Физически здоров, если подхожу, пишите.

— Гражданин Фомин, це ж пишите и мене, — поднялся Вася. — Чи ломиком крутить, чи яку деталь отнести дюже горазд. На деревне трошки помогал трактористам, немного получалось.

— Возьмите Тыличенко, гражданин Фомин, — попросил Прохоров. — Я берусь помочь ему.

— Ну что же, можно включить и Тыличенко. Но учтите — курсы краткосрочные и придётся усиленно заниматься…

— А как же дядя Исаак? — спохватился Вася.

— Идите, идите, мальчики. Вам это нужно, у вас всё впереди. А мне уж куда с моими годами. Будете трактористами, может, меня куда-нибудь к себе. Ну там масло заливать, гайки крутить, я разве знаю? Что же делать? — бормотал он взволнованно.

— Тоди не пиду и я, — заявил Тыличенко.

— Он не пидет. Ох и надоел он мне. — Кац представил всё так, словно Вася связывает его по рукам и ногам.

Сбитый с толку непривычно жестокими словами Каца, Вася потоптался и, отвернувшись от Исаака, покорно согласился.

Занятия в кружке трактористов проходили успешно. Тыличенко учился упорно, хотя и тЯжело постигал теорию. Ему помогал Прохоров.