Досада Кэррингтона была безмерной. Кокетливые взгляды, кудахтанье и чириканье вывели его из себя. Но сбежал он не потому, что ему мешали сосредоточиться на работе. А потому, что ему нестерпимо хотелось прикоснуться к Долли. И теперь он сидел здесь, злясь на полный штиль так же, как недавно злился на шторм.
И все из-за нее.
Он взял ручку, нарисовал голову, клюв и глаз курицы, добавил гребешок и перья, карандаш в крыльях, грудь и кельтскую татуировку. Странно, что пять женщин могли шуметь как пятьдесят. Еще страннее, что этот адский шум не мешал ему различать голос Долли.
Но самое странное то, что это вовсе не странно. Долли Грэхем перевернула его мир вверх тормашками. И сломала даже то, что до сих пор не ломалось ни разу.
Его концентрацию. Умение собираться. И фанатичное стремление к успеху.
Как эта пародия на женщину, этот беспризорник, эта взрослая маленькая девочка сумела испортить ему жизнь? Нет. Как она сумела сделать так, что он сам испортил себе жизнь? Принял участие в дурацкой детской игре, которой не видно конца. Пришел на вечеринку исключительно ради развлечения. И поселился в сумасшедшем доме, где нет никаких правил, кроме капризов Долли.
И все из-за нее.
Почему он решил, что справится со своей задачей, если на время переедет к ней и окажется в атмосфере, напоминающей помесь карнавала с мультфильмом? И что из этого вышло? Он сунул в рюкзак работу как попало. Влез в серые шерстяные шорты на красные спортивные трусы. Натянул белую майку. Напялил дорогие кроссовки «Найк», не зашнуровав их и даже не надев носки.
Что бы подумали многочисленные клиенты фирмы, если бы застали его в конторе? Что он либо пьян вдребезги, либо наглотался наркотиков. Многие женщины, с которыми он встречался, заплатили бы немалые деньги за возможность полюбоваться человеком, который настолько изменил своим жизненным правилам.
Он заглавными буквами написал на переплете блокнота «НЕУДАЧНИК», затем снова вернулся к курам, подрисовал им длинные когти на тощих трехпалых лапах и добавил штаны по колено.
Если бы его сейчас видел отец! Сын, который никогда его не разочаровывал, в котором не было ни одного изъяна, который тщательно рассчитывал свои шаги и шествовал от успеха к успеху… Этот сын потерял голову из-за такой же непутевой женщины, какой была его бунтарка-мать, не желавшая жить так, как требовал отец.
Бунтарка. Это слово как нельзя лучше подходит Долли — от проколотых ушей до фланелевых пижам, которые она носит вместо деловых костюмов. Алекс фыркнул. Фланелевые пижамы не годятся даже для спальни. Но когда Долли забиралась к нему в постель, на ней не было ничего другого.
Она ничем не напоминала знакомых ему женщин, и Алекс не знал, что с ней делать. Его знакомые женщины не носили белье из фильмов Уолта Диснея. Не ели овсяные лепешки руками и не слизывали с пальцев сироп, смеясь над историями, которые он рассказывал за завтраком. Не спали в окружении плюшевого зоопарка при свете десятка ночников, под переливающейся морской звездой, изображенной на потолке, выглядевшем, как дно океана.
Алекс застонал. О Господи, и зачем его нога ступила в ее спальню! Она обманом заставила его плыть по ее опасным водам, уговорила нырнуть в неизвестность головой вперед. Он сделал и то и другое и пошел ко дну как камень. И сейчас утопал в сомнениях.
Играя в ее детские игры, он натворил кучу глупостей и потерял уйму времени. И за три недели не продвинулся ни на шаг, подумал Алекс, изучая изображенного им петуха в строгом ошейнике и путах на обеих лапах.
Если называть вещи своими именами, то он сделал два шага назад. Судя по количеству записей в блокноте. Прошел час, а что он сделал за это время? Ничего. Только нарисовал каких-то несчастных кур и петуха.
— Алекс…
Он резко поднял глаза и увидел на пороге Долли, которая терла носок одного грубого черного ботинка о голенище другого. Алекс не слышал, как открылась дверь. Черт побери, и стука он тоже не слышал!
— Я пришла в неподходящее время? — неуверенно спросила она.
У Алекса свело внутренности. Он молча покачал головой, бросил блокнот на стол и положил сверху ручку. Ручка откатилась в сторону и остановилась между двумя птицами. Он быстро перевернул блокнот обложкой вверх и наконец ответил:
— Сегодня вечером я уже сделал все глупости, на которые был способен.
Она застенчиво улыбнулась и пригладила волосы сначала справа, а потом слева.
— Я бы не стала приходить. Просто хотела попросить прощения. За шум и все остальное. Мы немножко… разошлись. — Долли шмыгнула носом. — Мне очень жаль.
Разошлись? Слишком мягко сказано… Алекс прогнал эту мысль и откинулся на спинку высокого кожаного кресла. Сейчас его интересует не прошлое, а настоящее.
— Как ты меня нашла? Откуда ты узнала, куда я уехал?
Она покрутила руками у талии, а потом сложила пальцы. Язык жестов сказал ему правду, а ровный голос подтвердил ее:
— Алекс, ты очень предсказуем. Если ты не дома — значит, в спортивном зале или в офисе.
Дома… Живот Алекса напрягся и превратился в комок ноющих нервов.
— Кроме того, — быстро добавила Долли, не дав ему сказать, что он в ее квартире лишь временный гость, — я ехала за тобой.
Алекс положил руки на подлокотники кресла. Его пальцы продавили глубокие отверстия в темно-коричневой кордовской коже. Он сумел удержаться и не спросить почему, хотя изнывал от любопытства.
— У всех перестроенных зданий есть одна особенность. — Она робко шагнула в кабинет. — Строители любят оставлять в неизменности как можно больше элементов первоначального плана. — Она сделала еще один шаг, на этот раз более решительно. — Дверь в подвал никогда не запиралась, и я этим воспользовалась. Я надеялась, что ты не будешь возражать. — Она сделала третий шаг, самый дерзкий из всех, наконец оказалась внутри и осторожно закрыла за собой дверь. — Или будешь?
— Что буду? — Он даже не помнил, о чем она говорила. Только знал, что Долли здесь и что теперь можно перевести дух. Уф…
— Будешь возражать. Потому что сделанное мною можно квалифицировать как проникновение со взломом. — Она пожала плечами и склонила голову набок. — В конце концов, ты блюститель закона и все такое прочее.
Он махнул рукой.
— Я сам виноват. Мне следовало убедиться, что дверь заперта.
— Теперь она действительно заперта.
— Хорошо, — только и пробормотал он, видя, что худышка Долли оперлась спиной о массивную дверь его кабинета.
Ее узкие плечи и стройные бедра не прикрывали и половины декоративной панели. Она ребенок. И в то же время зрелая женщина. В ней есть все, чего он так хотел и чего старательно избегал.
— Так вот, я пришла попросить прощения за шум. Мы мешали тебе работать…
— Ты уже сделала это.
— Да, сделала. Или нет?
Ее неуверенность заинтриговала Алекса. До сих пор Долли не стесняясь говорила ему, чего она хочет.
— Долли, это твоя квартира. Ты можешь шуметь там, как хочешь и сколько тебе вздумается.
— Ну, ты же тоже живешь там. Я уже забыла, что ты живешь со мной не так долго, как Лиззи. Ей понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к моей… — Долли беспомощно взмахнула руками, а потом сунула их в задние карманы зеленых солдатских брюк, — потребности в шуме, если можно так выразиться.
— Тебе необходим этот шум? — спросил Алекс, хотя на самом деле он хотел получить ответ на вопрос, как Долли сумела забыть, что он живет в ее квартире всего несколько дней. Ну, недель.
Она опять шмыгнула носом.
— Дело не столько в шуме, сколько в общении. В… компании.
В общении… На сей раз он задумался. О том, что Долли находится в окружении живых существ двадцать четыре часа в сутки. Учитывая обитателей моря.
— Не понимаю, как ты умудряешься жить в этом… зоопарке.
— Алекс, я была младшей из шести детей. И действительно выросла в зоопарке. — Сказав это, Долли улыбнулась, и Алекс понял, что она ни о чем не жалеет.
Он взял ручку и постучал ею по картонной обложке блокнота.
