И пошло-поехало. Началась цепная реакция знакомств. Я продлил алмаатинскую часть командировки, благо это было в моей власти, и в пятницу 5 октября решил поставить эксперимент на себе - посмотреть за один день, точнее за двенадцать часов, три таганских спектакля. Два из них, по меньшей мере, - "Павшие и живые" днем и "Антимиры" в 22.30, - большой эмоциональной силы. А между ними - в 19.30 - "Пугачёв". Между вечерним и ночным спектаклями было часа полтора закулнсья. На Хмеля, с которым, естественно, познакомился в числе первых, я в тот вечер написал даже что-то вроде эпиграммы:

Он органичен, как орган,

в движеньях - пластика и плавность,

естествен в главном и не главном

и несерьёзен ни на гран.

Потом появятся ещё полтора десятка таких вот стишат. О Высоцком, в частности, в подражание песне для "Доброго человека... ", довольно злая:

Шагают бараны. Хрясь!

Топают скотски!

Песню для их создаст

Тот же.

(всегда тот же, одни и тот же, неизменный и одинаковый, господа)

Тот же

Высоцкий!

Вполне допускаю, что хреновина эта была написана ночью после "Антимиров". Голова раскалывалась. Таганские спектакли требуют зрительского соучастия, это верно. Три спектакля за 12 часов - для ненормального (вроде меня) зрителя - это едва переносимо. А актёрам каково?! По крайней мере трое - Высоцкий, Хмель и Таня Жукова - работали во всех трёх спектаклях. Как они после себя чувствовали, не знаю. С Таней вообще познакомился много позже, уже в Москве... А седьмого, в воскресенье, гастроли заканчивались. Закрывали их "Десятью днями...".

На ура спектакль прошёл. Этому спектаклю на широченной дворцовой сцене было где развернуться.

Цветов в начале октября в Алма-Ате ещё много - сцена после спектакля стала похожа на клумбу. Все были радостно возбуждены. Вот в тот вечер по пути из дворца в гостиницу кто-то из актёров (кажется, всё тот же Смехов) представил меня Любимову как человека, которому этот театр интересен (рассказали про трехспектаклевый эксперимент), и журналиста, от которого пользы, наверное, не будет, а вреда - точно. И Юрий Петрович тогда же в том пятнадцатиминутном разговоре, отнюдь не светском, сделал мне воистину королевский подарок, предложив приходить в театр когда хочу! На репетиции и спектакли!

Я, естественно, не преминул воспользоваться редкостной этой удачей и, смею думать, что любимовские, вообще таганские репетиции помогли мне, как это ни странно, в репортерской, вообще литературной и особенно редакторской работе, которая подразумевает подобие режиссуры. Я уж не говорю о том, что встречи с Таганкой накоротке и интеллектуально и нравственно развивали - это самоочевидно.

На следующий день мы разъехались: таганцы - в Москву, я - в Ташкент, а затем в Душанбе, продолжить работу по теме. Вскоре вернулся в столицу - Таганка сезон как раз открывает. Кусок отпуска ещё оставался. Стал ходить но утрам на репетиции старых спектаклей, прогонявшихся перед показом в новом сезоне.

Одной из первых таких репетиций была репетиция "Гамлета", не очень ладная. Во всяком случае, в ходе её Любимов несколько раз выскакивал на сцену и начинал показывать актёрам, как нужно работать в той или иной мизансцене. Вот тогда раз и навсегда простил я ему "испорченного" некогда Сирано, убедился, что и актёр в нем живёт не меньшего класса, чем режиссёр...

В тот день он не столько объяснял, сколько показывал. Подменял Л.А.Штейнрайха - Полония. Высоцкого - Гамлета гонял в хвост и в гриву. Валере Иванову (Иванову-Таганскому!) - Лаэрту тоже досталось. Но больше всего Любимов поразил меня, разъясняя Наташе Сайко смысл песен Офелии ("Ты что, забыла?"). И вышел па сцену, и занял её место у подвижного занавеса, и повёл диалог... И не прошло минуты, как мы, присутствовавшие в зале, забыли (забыли!), что перед нами немолодой уже, далеко за пятьдесят, мужчина в выцветающей джинсовке. Это была Офелия - растерянная, с почти раздавленной психикой, кроткая, что совсем уж не свойственно было Юрию Петровичу. Все, в том числе участники спектакля, завороженно следили за его действиями. Он отыграл сцену - минуты три. Спросил: поняла? Наташа кивнула. В зале кто-то зааплодировал. Юрий Петрович спрыгнул со сцены. Репетиция продолжалась. Уже на хорошем настрое, в хорошим ритме, и спектакль вечером прошёл отлично.

Спустя пару дней я пришёл на такую же репетицию спектакля "Послушайте!" и в первый раз подал голос. Прогон шёл из рук вон плохо. Кубики валились у актеров из рук. Шаповалову балалайку вовремя не дали в частушечной сцене. Кто-то опаздывал с выходами, кто то наоборот, вылезал вперед чуть раньше, чем надо.

Любимов реагировал па это далеко не так остро, как тремя днями раньше на "проколы" в "Гамлете", не очень вмешивался в ход репетиции и второй режиссёр - вислоусый Борис Алексеевич Глаголин. Возмущенью моему не было предела и после репетиции я подошёл к ним, не без труда преодолев бог весть откуда взявшуюся застенчивость. (Все 12 лет знакомства робел перед Любимовым как перед глыбой, глыбищей таланта; в такой степени больше, кажется, ни перед кем - ни в Театре, ни вне.) Не помню, какие точно слова говорил тогда, но смысл таков, что спектакль вечером надо заменять, что ждёт провал. Юрий Петрович сказал: "Всё будет в порядке, вот увидите", - и ушёл, в тот день он куда-то торопился. Мы остались с Борисом один на один, и я продолжал убеждать его: "Поймите, этот спектакль не может идти средне. Это всегда бенефис, всегда дерби. Вы бывали на ипподроме? Представьте, что в день розыгрыша самых главных призов наездники вдруг выедут на дорожку на неподготовленных, нечищенных лошадях, в грязных, мятых камзолах, чёрт знает в каких экипажах! А для Таганки "Послушайте!" - это всегда дерби, всегда самый важный спектакль!.." Борис согласно кивал, потом повторил любимовское: "Всё будет в порядке", - и добавил: "А в прошлом году дерби Гугенотка выиграла. Колоссально!" Как рыбак рыбака, лошадник издалека увидел лошадника... А спектакль вечером и правда прошёл без сучка без задоринки. Возвращаясь после спектакля, Борис продолжил мою беговую параллель и поучающе изрек, что накануне приза конники не гоняют лошадь во всю прыть; так и актёру на репетиции не надо раскрываться полностью, форсировать звук или что там ещё...

О том, как Юрий Петрович и его помощники работали над новыми спектаклями, расскажу отдельно - эта глава о встречах. Походив в театр этак с месячишко, я закомплексовал: неудобно, должен же от меня быть какой-то толк, какая-то отдача... Ещё в Душанбе во время командировки написал очень неплохую даже но сегодняшним меркам небольшую статейку под заголовком "В Алма-Ате на Таганке" - не столько об успешных гастролях, сколько об "Антимирах" - как спектакле открытой формы, видоизменяющимся по мере того, как меняются, взрослея и развиваясь, автор и сам театр. Многое из того, что было в той статье, повторено так или иначе в этой рукописи, поэтому не буду приводить ее целиком, лишь два фрагмента.

... Кажется, Любимов и его ребята нашли свой философский камень - универсальное средство возвращать молодость старым спектаклям... Силу чудовищного эмоционального воздействия спектакль пронес через огромную сцену, через частокол микрофонов, через годы.

И только утром я сообразил, что этой ночью видел совсем не тот спектакль, что восемь лет назад. И тот - и не тот!

В тех, давних "Антимирах" не было и не могло быть ни "Исповеди", ни "Песни акына", ни "Рощи", ни "Благодарения"... Они ещё не были написаны.