И вдруг, минуты не прошло, другой поворот, другая тема:

"Лицом к деревне"

    заданье дано, -

за гусли,

    поэты-други!

Поймите ж -

    лицо у меня

        одно -

оно лицо,

    а не флюгер.

А в лицо ему клака сыплет проклятия, как те эстеты предреволюционные. И лица - те же, и речевые обороты привычные:

Трагедия Маяковского - это трагедия нигилистической интеллигенции, - бубнит один.

- Вас не понимают рабочие и крестьяне, - вторит другой. Чем парируют эти привычные доводы таганские Маяковские? Фрагментами его же стихов и статей.

- Советское, пролетарское, настоящее искусство должно быть понятно широким массам. Да или нет?!

- И да, и нет.

Да, но с коррективами на время и пропаганду. Искусство не рождается массовым, оно массовым становится в результате суммы усилий... Чем лучше книга, тем больше она опережает события... Массовость - это итог нашей борьбы, а не рубашка, в которой родятся счастливые книги какого-нибудь литературного гения...

- Классики - Пушкин, Толстой - понятны массам. Да или нет!?

- И да, и нет.

Пушкин был понятен целиком только своему классу, тому обществу, языком которого он говорил, тому обществу, понятиями и эмоциями которого он оперировал.

Понимала ли Пушкина крестьянская масса его времени, - неизвестно, по маленькой причине - неумению её читать.

Как же нужно сегодня, нам, читать Маяковского - и поэзию, и статьи, и пьесы! И как редко - по куче причин - мы к нему обращаемся. Театр это сделал за нас. Приведённый кусок дискуссионной статьи, преподанный средствами театра, заставляет думать и тех, на кого Владим Владимыч и не рассчитывал. Не рассчитывал, что для нас (вспомните: светлое будущее в "Клопе" датируется уже давно прошедшим 1979 годом!) актуальны будут такие его строки:

Человечья гордость,

    смирись и улягся!

Человеки эти -

    на кои они ляд!

Человек

    постепенно

         становится кляксой

На огромных

    важных

         бумажных нолях...

Бумажищи

    в портфель

          умещаются еле,

белозубую

    обнажают кайму.

Скоро

    люди

           на жительство

                 влезут в портфели,

а бумаги

    наши квартиры займут.

Или вот это:

Ухо в метр

    - никак не менее -

за начальством

    ходит сзади,

чтоб, услышав

    ихне

         мнение,

завтра

    это же сказать им.

Если ж

    старший

           сменит мнение,

он

    усвоит

                мненье старшино:

- Мненье

    это не именье,

Потерять его

    не страшно.

Последние два стиха произносит в спектакле, естественно, Смирнов. Произносит органично, даже несколько с вызовом: а вот я такой! на том и выбился! а вы мне ещё позавидуете, и ваш Маяковский тоже!..

"О месте поэта в рабочем строю" дискутирует Маяковский Смехова и Шаповалова с тщедушным и внешне совершенно безвредным фининспектором - Джабраиловым. Настолько безвредным, что может "даже ямбом подсюсюкнуть", не ямбом, конечно, но произнести одну-две строфы известного стихотворения, переводя его в диалог, и оттенить важность произносимого самим Маяковским - и про хрестоматийную добычу радия, и про то (эту реплику подаёт Шаповалов), что:

Происходит

    страшнейшая из амортизации

- амортизация

    сердца и души.

А коль так, то поэт неумолимо приближается к концу, к выстрелу в том давнем апреле.

И ещё важно, на каком фоне диалог происходит. Кубики - универсальный строительный материал; сейчас из них выстроено три ряда канцелярских столов, из-за которых торчат "герои" ненаписанной поэмы "Плохо" и написанного стихотворения "Служака". Оно звучит в спектакле почти целиком.

Появились

    молодые

превоспитанные люди,

Мопров знаки золотые

им

    увенчивают груди.

Парт-комар

    из МКК

не подточит

    парню

       носа:

к сроку

    вписана

       строка

проф-

    и парт-

         и прочих взносов

Честен он,

    как честен вол.

В место

    в собственное

        вросся

и не видит

     ничего

дальше

    собственного носа.

Коммунизм

    по книгам сдав,

перевызубривши "измы",

он

    покончил навсегда

с мыслями

    о коммунизме.

Что заглядывать далече?!

Циркуляр

    сиди

        и жди.

- Нам, мол,

    с вами

         думать неча,

если

    думают вожди.

В спектакле были заняты совсем молодые Высоцкий, Колокольников, Смехов (фото сверху), Т.Лукьянова и даже А.Калягин (внизу)...

На углу театра осталась как память конструкция, воспроизводившаяся в таганских программках.

... И опять рычит, разевает пасть Зверя. И опять звучит над залом фанфарное суесловие величальной мелодии сталинских времён. Такие корни? Или может, в "Боже, царя храни"? А крона, она до сих пор кусается... И театр все свои средства воздействия присовокупляет к талантливейшим стихам, чтобы нас заставить мыслить политически. II поэтически: тема-то - искусство!

Не так просто отрешиться от этой темы.

С хвостом годов

я становлюсь подобием

чудовищ

ископаемо - хвостатых...

Цепляюсь за прошлое. Дня за три до последнего просмотра "Послушайте!" (11 февраля 1985 г.) узнал от Глаголина, что Шаповалов и Шацкая уже репетируют в "Современнике", что подали заявления об уходе из театра Смехов, Хмельницкий, Демидова, а Лёня Филатов и Давид Боровский уже не работают.

В антракте зашёл я в артистическую. Всё подтвердилось. Более того, "Шопен" показал письмо, адресованное ему А.В.Эфросом. Письмо вполне корректное. Смысл его: или надо работать, дисциплинированно работать, или - уходить из театра. На Хмеля уже висел приказ: уволить но статье 31 (собственное желание), но, в отличие от Филатова, он будет продолжать играть старые спектакли, которые без него не идут - "Доброго...", "10 дней...", "Маяковского"...