Света возвращалась домой в кромешной тьме. Ни один фонарь на площади не горел, и только слабый отсвет от зашторенных окон на сером снегу газонов помогал ей не терять дорогу. Она безумно устала, к тому же на выходе из гимназии у нее сломался каблук, и она уже не шла, а плыла, как челнок в бурю, какими–то нырками, а не шагами продвигаясь вперед.

Подходя к дому, Света еще издали заметила высокого мужчину, расхаживающего взад–вперед возле ее парадной. Усталость не помешала ей испугаться. Она вздрогнула и остановилась. Остановился и мужчина. Он глядел прямо на нее, но не был похож ни на кого из тех, кто мог бы ожидать ее тут в этот час. Света успокоилась. Мужчина — молоденький, незнакомый — улыбнулся как–то по–детски, только что она подошла к нему, и так же смешно, по–детски оглянулся на дверь Светиной парадной. Дверь распахнулась. Оттуда навстречу Свете выбежала высокая полная женщина в платке и мужской куртке подпояской. Она была похожа…

— Светка! — сказала женщина. — Как ты поздно с работы! Мы уже три часа…

— Ася… — Света не верила глазам. — Как же? Почему не позвонила?

Она оступилась и чуть не упала. Взрослый мальчик подхватил ее сзади:

— Здравствуйте, тетя Света.

— Павлик?.. Ты стал великаном… Ну, пойдемте, пойдемте…

— Какой этаж? — спросил Павлик и побежал вверх по лестнице.

Женщины вошли в лифт. Тут одна из них заплакала бесшумно, смахивая мелкие слезы варежкой. Света, уже пришедшая в себя от неожиданности ночного приезда людей, которых давно не существовало для нее в реальной жизни, окончательно поверила, что плачущая немолодая женщина в платке и мужской куртке — это Ася Кирсанова, единственная ее подруга, та, что в последней новогодней открытке приписала на полях, косо: «В будущее я смотрю с ужасом». А Света забыла поздравить ее с Новым годом, и вот они уже проехали третий этаж, и лифт сейчас остановится, и — господи! — какой длинный, какой невозможно длинный этот день! Наверное, он так никогда и не кончится…

— Что случилось? — спросила Света, когда остановился лифт, и дала Асе платок.

— Ты только не волнуйся, — переставая плакать, прошептала Ася. — Мы не очень надолго… Я боялась, что ты переехала. Больше нам не к кому, Светка. Похоже, ты наша последняя надежда.

— Да что случилось?! — рассердилась Света, выталкивая Асю из лифта.

Павлик топтался на площадке и глядел на них, улыбаясь натянутой взрослой улыбкой.

— Тихо, — сказала Ася, оглядывая площадку. — Павлик, он…

— Я — дезертир, — сказал Павлик очень громко. — Тетя Света, я дезертировал из рядов российской армии. Я к вам приехал скрываться от карающей руки закона. Не прогоните?

— Тихо, Павлик, — сказала Света, отпирая дверь. — Ничего страшного не случилось еще, чтоб так орать. Проходите, мойте руки. Сейчас будем ужинать. Я ничего не ела целый день.

— Мы всего привезли, — заторопилась Ася. — Ах, боже мой, сумка! Павлик, быстро вниз за сумкой! Нет, я сама, сейчас! — Она рванулась на площадку.

Света удержала ее:

— Не сходи с ума. Чего ты боишься? Его тут ни одна душа не знает. Иди принеси сумку, Павел.

Мальчик побежал за сумкой и вскоре вернулся. Света включила телевизор. Начинался ночной выпуск российских «Вестей». Диктор перечислял сюжеты предстоящих пятнадцати минут эфирного времени.

— Выключи, — попросила Ася. — Не могу всего этого слышать. Как ты живешь? — Она оглядела комнату. Мамина кровать стояла неубранная. На полу лежала раскрытая книга. — Все так же.

В коридоре под ногами хрустело. Света включила свет.

— Что у тебя с зеркалом?.. Павлик, не разувайся!..

— Не знаю, — совсем не удивилась Света, поглядев на разбитое трюмо. — Утром все было в порядке. Наверное, само. От старости. Это еще довоенное… Или…

— А где Полина Алексеевна? — спросила Ася и стала распаковывать сумку.

— Мама умерла летом.

— Рак?

— Рак.

Они поговорили о том, где похоронили Светину маму, и об Асиных родителях, которые умерли еще раньше. Павлик слонялся по комнате, пока его не позвали ужинать. Ноги его не помещались под маленьким кухонным столиком. Мать сунула ему тарелку в руки и прогнала обратно в комнату, к телевизору. По телевизору теперь показывали американскую комедию. Ася почти ничего не ела, а Света уплетала гречу, перемешанную с Асиной тушенкой, за обе щеки. Она с детства обожала тушенку.

— Добавки, Павлик? — крикнула Ася сыну.

Павлик принес пустую тарелку, покачал головой и встал в дверях, прислонившись к косяку.

— Мне добавки! — сказала Света, подмигнув Павлику. — И можно без хлеба.

— У вас в Петербурге грузчиком можно устроиться без прописки? — спросил Павлик.

— Иди в комнату, — приказала мать. — Закрой дверь.

— Павел, пожалуйста, — жизнерадостно сказала Света, облизав с двух сторон ложку, — пока чайник не закипел, подмети пол в коридоре. Веник и совок в углу. Руками только не трогай, а то порежешься.

Павлик пошел подметать.

— До лета, Света, — сказала Ася, отвечая на вопрос, который и не собиралась задавать ей Света. — Летом я отправлю его в Прибалтику. У нас там… Ну, неважно…

— У меня родственники есть в Белоруссии, — задумалась Света. — Где–то валяется письмо, я давно должна была разыскать.

— Нет, пусть едет в Прибалтику! — почти крикнула Ася. — В Прибалтику, в Германию, в Америку!.. Ах, ну почему, почему я не вышла замуж за еврея? Помнишь, был на третьем курсе такой Фима Гликман? Как он за мной ухаживал!

— Как Павел, Ася?

— Отлично! Молодая жена, маленькая дочь, седая роскошная борода и ни гроша за душой. Пьет.

— Он знает?

— Даже я не знаю, поняла? Только ты знаешь. Только ты.

— Поняла. Я… Асенька, ты не обижайся, но — почему вы довели до этого? Я плохо знаю жизнь, но, кажется… Кажется, большинство как–то устраивается?

— Потому что когда–нибудь, раз–два, и оказываешься в меньшинстве. Потому что не поступил в институт и скрыл от всех. Потому что гордый. Потому что…

— Потому что я трус, тетя Света, — сказал Павлик, войдя с совком, полным осколков. — Где у вас ведро?

— Под раковиной. Это, по–моему, не совсем трусость, — робко начала Света, раскаиваясь, что спросила больше, чем нужно.

— Да он не в том смысле, Мышка! — вступила мать, опять прогнав сына из кухни. — Он, видите ли, трус оттого, что побоялся руку сломать накануне призыва. Денис ему предлагал свои услуги. А наш боли испугался. Он вот в каком смысле трус. А так он смелый–пресмелый… Ты только посмотри на него!

Павлик стоял посреди коридора и гляделся в слепое зеркало трюмо. Там еще удерживался в верхнем углу маленький острый осколок. Павлик подвел палец под осколок и стал вытаскивать… Через мгновение он уже отсасывал кровь из глубокого пореза. Ася не видела, она сидела спиной к выходу, а Света видела и мысленно застонала от боли, которую, стерпев, не убрав с лица натянутой взрослой улыбки, испытывал этот совсем чужой мальчик. Когда она в последний раз видела его, ему было, кажется, двенадцать. Такой тихий, послушный был ребенок и очень походил на отца. Теперь же ничего общего. Теперь Павлик был похож на… И не на Асю…

Павлик был похож на всех, кого когда–либо любила Света. Стоял и стоял перед пустым зеркалом, посасывая палец. Боль так и окатила Свету, жгучая, как запретное воспоминание. Не было сил терпеть, и надо было что–нибудь делать.

— Павел, ты не мог бы вынести мусор? Я тебе сейчас покажу из окна помойку. Вон туда, за горку и направо. Только не испугайся кошек. Они могут выскочить из бачка, как ракеты. Со мной однажды чуть инфаркт не случился.

Павлик молча взял ведро и пошел выносить. Света с Асей стояли у окна и смотрели, как он идет по двору: медленно, ссутулившись, раскачивая легкое полупустое ведро, тускло белевшее в свете дворового фонаря. На обратной дороге Павлик немного покружил по двору, забрался на сломанную горку, постоял на вершине ее, потом решительно спрыгнул, подхватил ведро и зашагал к дому.