— Спасибо.

— Пока же вам придется вести в седьмых две группы. Это временно, вы понимаете.

— И в восьмых — по две группы?

— Это как вы договоритесь с Лидией Александровной.

— А где Лидия Александровна?

— Лидия Александровна болеет. Грипп. Можно надеяться, что на следующей неделе…

Звонок. Света досадует. Ей не нужны ни полная ставка, ни тем более объединенные группы в старших классах. Там половина учеников не успевает. Света медленно поднимается к себе, по пути обдумывая план урока. На каникулах «ее» дети должны были составить рассказ о том, как встречали они Новый год. «Чужие» дети, доставшиеся ей в наследство от Инги, вряд ли способны импровизировать. Придется читать по учебнику.

Вздохнув, Света открывает дверь. Класс пуст. Она садится и ждет. Потом спускается в учительскую. Завуч извиняется, что не предупредила (впрочем, Светлана Петровна могла и сама догадаться): объединенная группа собралась в бывшем кабинете Инги. Света мчится на пятый этаж. Объединенная группа уже расползлась по школе. Света собирает ее с помощью Ростислава Письмана, послушного мальчика с неправильной дикцией и сочным, недавно созревшим баритоном.

— Тише, Слава, не баси!

Света, почти равнодушная к детям, за что–то любит маленького, щуплого Письмана, однако считает долгом скрывать от него свое расположение.

— По тебе консерватория плачет.

— Мне медведь на ухо наступил, — картавит мальчик по–английски.

Класс собран. Света садится к столу, ищет в памяти английский эквивалент русской метафоры, дословно переведенной отличником из ее группы, не находит, досадует на себя, завуча, Ингу, Лидию Александровну и начинает урок.

Легкость покинула Свету. Мысли впитались в настроение, как в почву, увлажнив ее. Света расстроена и рассержена. Она плохой педагог. Она толком не знает своего предмета. Она почти не любит детей. Ей не хочется любить их. Их перед ней — сорок голов. Сидят по трое за партой, девочки с девочками, мальчики с мальчиками… Это седьмой… А в восьмом, наверное, другая картина. Ах, как хорошо, что не десятые достались ей в наследство! Завуч верно оценивает Светин уровень. Что касается денег…

Деньги не могут обрадовать. Даже в пересчете на пирожные они не радуют Свету, которая в десятый раз молча, взглядом пересчитывает детей, сидящих перед ней по трое за партой. Что–то не так в этом регулярном строю. Ах, да! На «камчатке» четыре крупные девочки теснятся за одной партой, а у окна, отвернувшись к нему, одна–одинешенька, имея соседом огромный ранец, сидит маленькая, как воробей, «не Светина» девчонка и улыбается странной улыбкой.

— Девочки на задней парте! Кто–нибудь, пересядьте к… Как тебя зовут?

— Света.

— Пересядь к Свете, — требует Света, обращаясь к правой подружке.

«Танец маленьких безногих лебедей», — проносится в голове, озадаченной ситуацией.

— Не буду.

— Что такое? Why?²

— Не пересяду.

Света мнется. Она плохой педагог, но воспитатель она еще худший. Ростислав Письман, поместившийся на первой парте, лихорадочно листает словарь. Вот он нашел, что искал, пошевелил губами, читая, вытянул шею и громко шепнул привставшей Свете:

— She stinks. They don’t want, because she’s stinking³.

— Present Continuous, Slava? — машинально переспрашивает Света, чувствуя, как ею овладевает злоба, а точнее, жалость. — If you can…⁴

— Present Indefinite, — шепот Письмана срывается в петушиный дискант. — She does it in Present Indefinite⁵.

— Shut up!⁶ — кричит девочка с задней парты.

Мальчик роется в словаре. Облачко зловония долетает до учительского стола. Учительница привстает открыть форточку, но тут же садится, покраснев. «Ты хочешь выйти?» — спрашивает она взглядом у девчонки. Та безмятежно крутит головой, продолжая улыбаться.

— Open your books⁷, — говорит Света, отвернувшись к окну.

Ей нехорошо.

— Четвертый урок. Слова в рамке. «To leave». «To live». «To love». Present Indefinite. Who can compose the sentence using all these words?⁸

Никто не может. Звенит звонок.

Зима в лихорадке. Температура воздуха колеблется в течение суток от нуля градусов до минус десяти и ниже. Ночью и утром трещит мороз; к полудню из ничего, из пустоты, кажется, раскручивается свирепая метель, южный ветер проносится тараном вдоль Пулковского меридиана, сгребая необильный урожай сухого снега в ледяные ямы; на миг мелькнет голубой лоскут над давящейся толпой туч; тучи сомкнутся, уплотняясь; повалят крупные, липкие, бесформенные хлопья; пометавшись у земли, успокоятся и лягут под ноги прохожим, ничем не напоминая снег. К вечеру стихнет южный ветер, чуть выше поднимется облачность, оттепель войдет в недолгие права; обманно пахнет весной…

Если уроки заканчиваются рано, Света торопится покинуть гимназию до наступления вечерней оттепели. «Уж лучше метель, чем мокрые ноги, — выбирает Света и оставляет тетради пятого класса в столе. — Проверю завтра за «пустой час»”. Ни у кого из учителей нет такого количества «окон», как у нее. Пожалуй, это неудобно при полной загрузке, которую пообещала завуч. Света не верит обещаниям. Но, как знать, может быть, на этот раз…

О таком или примерно о таком тяжело думает Света, идя по направлению к трамвайной остановке. Ветер чуть не сбивает ее с ног. Колючая крупка засыпает глаза. Ветер дует слева, поэтому Света при ходьбе отворачивает голову направо, как пристяжная, и еле переставляет ноги. Иногда Света бывает благодарна пурге, заставляющей ее отворачивать голову. Слева от Светы, символически поддерживая ее под локоток, вышагивает длинноногий коренник — новый учитель физкультуры, человек молодой и сверх меры разговорчивый, что очень докучает Свете, особенно в тех нередких случаях, когда левая пристяжная (например, Инга) не впряжена в эту сомнительного достоинства «тройку». Ходить парой мучительно для Светы. Она не знает, о чем ей говорить с коренником в отсутствие симметрии. Она не понимает, что нужно от нее этому представительному мужчине, дорога к дому для которого пролегает через ближайшую станцию метро, по широкому людному проспекту, отнюдь не совпадая со Светиной извилистой — переулочки да проходные дворы — тропкой. Света и понимать не хочет, ленится хоть на минутку задуматься над причинами, по которым ее уж не в первый раз провожают полдороги до трамвая… нет, дотягивает три четверти дороги… похоже, нас не распрягут до самой остановки… вот тут тебе короче выйдет на проспект… Нет, проскочили!

— Вам на трамвай, Сережа? — спрашивает Света, с усилием повернув голову. Снег не дает глядеть. Расслышав слова подтверждения, она разводит руками, правой указывая направление своему спутнику: «вон через тот двор!», а левой (замерзающей в секунду, стоит вынуть ее из кармана) — свое, к набережной (потом, закрывая варежкой глаза, к мосту — на мост, замотав лицо шарфом, согнувшись вдвое, — через мост, считая лапы фонарей, быстро перебирая ногами, но не продвигаясь вперед ни на шаг дальше, чем позволяет южный ветер, — на площадь, на поле, где мечется вечный огонь… на каменную Садовую, а там и Невский, но можно пройти парком, в парке тихо, готовится оттепель)…

— А я через мост, мне так удобнее, — прощается Света с учителем физкультуры и скрывается в метели.

В парке много гуляющих. Маленькие яркие дети бегают между деревьев, выписывая петлистые траектории. Белый лужок кажется еще белее от мелькания цветовых пятен. Дети звенят голосами. Близятся сумерки, время суток, когда окрестное воронье, собравшись на вечернюю спевку, заглушит детский хор звуками унылого гимна, краски потемнеют и растворятся в сизой мгле; детей уведут, зажгутся фонари, погаснут окна во дворце, и парк опять превратится в дорогу, по которой удобно и приятно возвращаться — домой.

Света часто бывает здесь перед сумерками. Она знает в лицо старуху, сидящую в боковой аллее спиной к пруду, лишнему и нелепому в зимнем пейзаже, как бомбовая воронка, не засыпанная парковым архитектором из непонятных, дальних каких–то расчетов. Летом старуха запомнилась Свете своим плащом, почти таким же, как плащ самой Светы, купленный давно, мамой, и относящийся к классу «молодежных моделей» (учитывая, что понятие «молодость» в ряде случаев совпадает с понятием «худоба»). Капюшон плаща был всегда опущен, что превращало неподвижную старуху в невидимку для всех, кроме Светы, которую неприятно тревожило это летнее привидение в сером саване с чужого плеча.