Да! Мы, коммунисты, для победы нашего дела действительно, за ценой не постоим. И не пожалеем жизни… Только… Своей жизни! Собственной.

Натка недолго и прожила на этом прекрасном белом свете, но одно она знала точно: советские люди, это же самое дорогое достояние Советского Союза. И, если для того, чтобы спасти хоть одного советского человека, ей нужно будет умереть дважды… Трижды. Много раз! Она на такой размен была заведомо согласна.

Пускай она больна и бредит… Но она хорошо запомнит весь этот бред! И всё потом подробно сообщит, Куда Надо, Кому Следует. А уж там, тот, Кто Надо, разберется по совести. Потому что Партия не ошибается. Никогда!

Теплая и сильная рука обняла её за плечи…

— Наташа, не волнуйтесь! Мы, в любом случае, их победим! Если для этого придётся пойти на жёсткие меры, неприятные, кровавые — какие угодно — мы на них пойдём! Мы их победим в любом случае! Мы ведь же отморозки. (Отморозок — особый сорт крепкого самогона, полученный путем вымораживания в нем воды.) Реальные. Поверь. Мы победим в этой войне! Наша личная жизнь и благополучие теперь не имеет для нас ни малейшего значения — мы ведь уже умерли… Второй раз нас убить будет довольно сложно… Хе-хе. Поэтому пусть заранее вешаются! Как говаривал поручик Михаил Зощенко: запасайтесь гробами, сволочи! Мы уже идем к вам!

Натка тихо улыбнулась, сквозь внезапно прилившие к глазам слезы:

— А я и не боюсь! С тобой, я ничего и никого не боюсь!

Поднимаясь по врезанной в крутой берег деревянной лестничке от маленькой, сколоченной из белеющей березовой корой жердей пристани, фактически мостков, наподобие тех, с которых в прибрежных деревушках бабы полощут стиранное белье, Бекренев сначала не сообразил, что он видит перед собой…

Восемь человек в новеньких, с иголочки, черных арестантских бушлатах с красными повязками на рукавах как будто отплясывали на дороге какой-то безумный танец.

Присмотревшись, Валерий Иванович увидел, что они не пляшут, а бьют: палками, досками с гвоздями, месят тяжелыми сапогами лежащих в набухающей кровью грязи скорчившихся, прикрывающих голову и живот окровавленных людей… Наконец, один из красноповязочников, как видно, утомившись, рухнул на одного из несчастных и стал яростно и злобно грызть его шею своими сахарно-белыми, быстро окрасившимися красным, зубами.

— А, поймали наконец!

Обернувшись назад, Бекренев увидел поднимающегося вслед за ними катерного механика.

— Что, никак побегушников поймали? — стараясь из последних сил сохранять спокойствие, спросил Валерий Иванович.

— Да что вы! — махнул рукой тот. — С побегушниками вообще разговор был бы короткий! Вот, построили тут два Фан Фаныча плотик, и хотели по Ваду до Мокши доплыть, весной еще… Ну, ВОХР на мой катер прыгнула, догна-а-али… Те, руки в гору. Так вохровцы одному три пули в руки вогнали, а другого пожалели, только две ему всадили!

Механик по доброму улыбнулся:

— Потом заставили их плот по берегу тащить…

— Простреленными руками? — уточнил Бекренев.

— Ага. А они, фофаны, не могут, вот потеха-то… тогда вохра взяла, да их руки под мой винт сунула! Просто посмотреть захотели, что, мол, будет? Представляете, в лохмы измочалило.

— А потом что с ними сталось? — каким-то неживым голосом спросила Наташа. Таким неживым, что Бекрнев предостерегающе схватил её за плечо.

— Да что сталось? Ничего… Головы для отчета пилой двуручной отпилили, с собой взяли. Рук-то нет, дактилоскопию не снимешь! а остальное в речку сбросили, пусть раки жируют…

— Их застрелили? — зачем-то уточнила Наташа.

— Почто?! — удивился механик. Посмотрел на неё внимательно, повторил, особо для тупых горожан: — Я же говорю, головы им пилой отпилили… Да ведь Фан Фанычам все одно пропадать было: что на пятисотке при выполнении нормы, что при трехсотке при невыполнении, что на гарантийке, когда двести граммов хлебушка без всякого приварка дают! Конец-то один, Загиб Иванович! Единственное, что при выполнении нормы (это тридцать четыре дерева в день на трех человек — срубить, очистить от сучьев и коры и распилить на балансы установленной длины) не раз вспотеть успеешь, покуда не загнешься…

— А когда им… пилили… вы сами где были?

— Вестимо где! Помогал пилить. Что же я, буду просто так стоять, когда другие работают? — удивился механик.

— Ясно… а этих… за что казнят?

— Загонщики они! Тут приехал к нам в Барашево чин один из самой Москвы! Понимаете? Из самой столицы! Ну, начальство решило его порадовать, охоту устроить… Выгнали зека и стали те дичь сгонять… Да начальник московский дичь стрелять не стал: говорит, негуманно это и не спортивно! А эти двое каким-то образом живого зайца поймали, да и давай его драть: шкурку содрали, и жрут прямо сырым. Начальник московский увидал, да возмутился: варвары, варвары, говорит! Наказать, говорит, их, только гуманно… Да вы не волнуйтесь! Наши зэка народ привычный! Давеча я сам смеялся до слёз: бьет козел палкой отрядного зэка, а сам его при этом спрашивает: Кто тебя бьет? Не знаю, — говорит, гражданин начальник. А тот не унимается: Ну, а может быть я тебя бью? Подумай хорошенько! — Нет, говорит, не вы меня бьете, гражданин начальник. — Ну, а кто же тогда?! — опять спрашивает козёл. — Не знаю, гражданин начальник. Упал я сам, ушибся… Ха-ха-ха, вот у нас какие шакалы дрессированные.

— А кто такие эти козлы? — все тем же голосом спросила Натка.

— О! Это свои… бывшие коммунисты, мелкие и средние чекисты и, вообще, — бывшие доверенные люди Советской власти. Все они сосланы в мордовские лагеря за должностные преступления, — взятки, растраты и превышение власти по должности. Последнее у многих выразилось в том, что они самочинно расстреливали людей. Один из таких сосланных за превышение власти — Сорокин, (вон, видите? который зэка грыз!), сопровождая заключенных по железной дороге, расстрелял несколько десятков человек из-за того, что они, по его объяснению, взбунтовались; в действительности, они лишь настойчиво требовали в дороге воды и хлеба… Ишь, чего захотели! Зэка обязан страдать!

— И что же, они теперь тоже лес валят?

— Еще чего! занимают административно-хозяйственные должности в разных отделах и подотделах лагеря. Они свободно выходят, катаются по вечерам на лодках, причем гребут для них простые зэка. Руками последних для них создана постоянная спортивная площадка, а зимой устраиваются ледяные горки для катаний на салазках и каток. Они играют в футбол, ходят каждый день в театр, слушают музыку. У них есть так называемый «клуб вольнонаемных служащих»; в нем радио-комната, комната для шахматной и шашечной игры, комната для игры в пинг-понг, библиотека-читальня, ресторан. Зэка из бывших коммунистов и чекистов посещают его наравне с вольнонаемными служащими. Да они и так питаются совсем иначе, чем обыкновенные заключенные. В среднем, каждый из них получает по тридцать рублей в месяц на питание, причем прислуга, кухарка, дрова и прочее даются беЗплатно, а продукты — по себестоимости. Кроме того, они и сами берут сколько хотят из пищевых продуктов. Питаются они или в ресторане «клуба вольнонаемных», или дома, где им готовят кухарки из интеллигентных «каэрок» (одна из них была княжна Гагарина). Далее: если рядовому зэка за нелегальное свидание с женщиной полагается от 14-ти до 30-ти суток карцера (на первый раз, а потом от полугода до года штрафного изолятора), то эти открыто водят заключенных «каэрок» к себе в комнаты и там уже делают с ними что хотят. Те молчат, чтобы не попасть на тяжелые работы в лесу и верную смерть… Неплохо устроились! Да ведь и не надолго! Осудят такого деятеля на три года — глядишь, через год он уже и на свободу с чистой совестью…

— Думаю, вот прямо здесь можно и начинать…, — задумчиво произнесла Наташа.

… Увлеченные любимым делом перевоспитания, или, если хотите, перековки, козлы не заметили приближения путников. И даже поначалу не очень-то пошли на сотрудничество! Но, когда Бекренев для установления чисто дружеского контакта по — докторски ловко сломал пресловутому Сорокину в локте правую руку, то они как-то враз шибко присмирели. Чем существо более жестокое, тем оно более трусливое, это как закон природы. Наташа не велела их мучить, подобно тому, как они мучили свои безответные жертвы. Поэтому их, оступившихся коммунистов-ленинцев, вместе с разговорчивым трудолюбивым механиком, просто уложили лицом вниз на дорогу и проломили им одной из их дубин, подобранной на дороге, аккуратно выстриженные лагерным парикмахером затылки… За исключением Сорокина — ему дрын запихали прямо в глотку, вышибив его великолепные зубы. Чтобы больше не кусался.