— Так вы, дядя Филя, и компасом не пользуетесь… а, знаю, знаю! Вы идете по магнитным линиям Земли, как почтовый голубь, да?
— Вообще, я просто иду по земле. А широту посёлка Явас мы определим следующим строго научным методом: как только мы увидим, что справа от нас впадает в реку Вад речка Явас, значит, мы на на искомой широте! Потому что речка Явас протекает через благоуханные помойки посёлка Явас почти строго с востока на запад, то есть поперек нашего пути. Кроме того, если мы поплывем вниз по Ваду, все лагеря остаются у нас справа, они там, где растёт строевой лес, а не этот… э-э-э… утомительный камыш. А это нам на руку: прокул Йови, прокул перикуло!
— Вдали от Юпитера, вдали от опасности! — снова, совершенно машинально, перевел Бекренев. И вытер пот… Было душно и жарко, парило, как перед грозой… А с ног поднималась волна ледяного холода, видно, где-то, совсем рядом, били ключи…
— Стойте! — вдруг насторожилась Наташа. — Слышите? Там? Впереди? Кто-то в камышах возится… и хлюпает…
— Кабан? — встревожился Актяшкин.
— Пойду, что ли, посмотрю…, — сбросил с плеч мешок о. Савва.
— А почему вы? — обиделся дефективный подросток.
— Ну а кто же? Филе нельзя, без него мы тут все сгинем. Ты — малолетний вьюнош, Наташа — девица, Валерий Иванович… м-да… ему и подавно нельзя. Остаюсь я!
— Протестую! — возразил Бекренев. — Давайте, батюшка, соломинку потянем, чур, моя короткая…
Но батюшка, сам как малороссийский кабанюка, уже упорно пер вперед… И скоро вышел к болотному бочагу, в котором по хлюпающие ноздри завяз… Вовсе не кабан. А сам начальник Зубово-Полянского РО НКВД товарищ Мусягин Ф.К.
Конечно! То, что перед их глазами пускал в черной, зловонной болотной воде белые бульки именно этот верный рыцарь Партии и Революции (Наташа), он же местный сатрап (Бекренев), Дячка Няй-Няй (Филя), рекомый же, пастырь неправедный (о. Савва), а ровно волк позорный (дефективный подросток Маслаченко), они, разумеется, не ведали…
Просто перед ними, в черном, пронзительно воняющем тухлыми яйцами (ну, сероводородом) месиве тяжело ворочался человек в дочерна промокшей, заляпанной тиной военной форме… Учитывая местную специфику, вряд ли здесь можно было ожидать встретить лихого кавалериста или отважного летчика.
Человек то медленно, медленно погружался в трясину до самых своих пронзительно сиявших нечеловеческой злобой глаз, то, со стоном, вдруг приставая, раз за разом бросал своё тело к совсем недалёкому берегу, почти касаясь дрожащими кончиками пальцев, с которых тянулись нити черных, сгнивших водорослей, до тонкого ствола дрожащей всем телом болотной осинки… И каждый раз не дотягивался до спасения буквально чуть-чуть…
— Что же мы стоим?! — отчаянно вскрикнула Наташа. — Человек же гибнет, спасать надо!
— Тётя Наташа! — ухватил её за локоть дефективный подросток Маслаченко. — Знаете, звонит раз директор зоосада к пожарным: Спасите! Помогите! У нас в клетку со львами залез пьяный мильтон! А те ему и отвечают: Ещё чего, львы ваши, вот вы их сами и спасайте.
— Истинно рекоши, отрок! Устами сего невинного младенца, Наталья Юрьевна, глаголет истина! Без воли Божьей и волос с головы не упадет… а если бы была на то воля Его, то Он эту осинку-то поближе к оному посадил, логично? Или сразу послал бы ему сюда лестницу, как овна тучного пророку Аврааму взамен сына на жертвенник… Тем более, субъект оный вроде вовсе и не тонет, наверное, в хляби сей на чем-то там стоит, иначе давно бы утоп. Ну и пусть себе стоит и дальше. Пойдемте, не будем ему мешать!
— И вправду, Наташа! — присоединился к ним Бекренев. — Ну, вот вытащим мы его, и куда его потом девать? С собой тащить? Мы ведь не регулярная воинская часть, пленных не берем. Был бы тут лес, так мы бы его хоть к бревну привязали, и пусть себе шкандыбает, колоду за собой волоча, полегоньку до ближайшей зоны… А здесь, к чему его привяжешь?
— Аби эт воме! — согласился с ним Филипп Кондратьевич, приведя в качестве довода мудрый принцип античных римлян: Удались и извергни! Что в наши дни звучит как: Наплевать и забыть!
— Да у вас что, сердца нет? Он же мучается!! — всплеснула руками добрая девушка.
— И вправду, мучается человек… — согласился с нею Валерий Иванович. — Батюшка, оглянитесь по сторонам, тут доброго дрына нигде не лежит? Я ему хоть по голове тогда стукну, что ли…
— Ох, Валерий Иванович, да ведь это грех-то какой? — усомнился о. Савва.
— Да какой же грех, батюшка? Я ведь не убивать его собрался. А просто проведу этому страдальцу рауш-наркоз.
— Дивинум опус седаре долорум! — полностью признал Филя тот факт, что облегчать чужие страдания есть воистину благое дело.
И быть бы товарищу Мусягину в этом болоте как котенку, гуманно, безболезненно утоплену… (И не раз потом, и причём уже довольно скоро! он горько пожалеет, что этого не случилось! Недаром говорят, что Господь не делает, всё к лучшему!)
Но Наташа, оттолкнув дефективного подростка, уже отчаянно кинулась, раздувая на воде колоколом сарафан, на выручку незнакомому чекисту…
За ней, ни секунды не раздумывая, бросился Бекренев, вслед за ним в болотную топь прытко сиганул дефективный подросток Маслаченко и наконец, перекрестившись истово, усердно полез и о. Савва…
И наверное, утопла бы в этом болоте вся их странная компания, потому что дна под собою они не нашли (чекист действительно стоял кончиками пальцев на каком-то полусгнившем топляке!)…
Да только Филя, одним ударом выхваченного из-за спины топора свалив ближнюю осинку, как удочкой, вытащил с её помощью всех утопающих, одного за другим. Причем чекиста он вытащил самым последним, нехотя при этом вздыхая…
… Когда все, не попадая зуб на зуб, раздевшись до исподнего, теснились у костерка на крохотном островке среди топей, задал таки Бекренев весьма интересовавший его вопрос: какой черт загнал большого районного начальника в болото?
И услышал от него совершенно непонятный ответ:
— Кудеяры!
… Действительно, с самых давних времен пошаливали лихие людишки по берегам Парцы, в глухих подлясовских да закаргашинских лесах! Причем делали это столь умело, что нередко рядовая поездка на ярмарку или в соседнее село было предприятием смертельно опасным! «пишется духовное завещание, в семье плачь, прощаются, как с человеком, идущим на войну, потому что дороги наполнены разбойниками» (историк С. Соловьев).
Да что там дороги! В 1730 году от Рождества Христова со второго на третье февраля имеющиеся в Шацке хоромы воеводские были «зазжены и разбойно пограблены от некоторых пришлых неведомых злодеев…» О чем потерпевший шацкий воевода Карташов и бил челом, испрашивая прислать ему для изведения татей воинскую силу.
Любопытно, что присланный капитан Рогульский со своими драгунами изловил до десяти помещиков, «которые разбойничали купно с своими дворовыми людьми, нападали на чужие деревни, людишек смертно били и домы жгли». Этакие бароны-разбойники местного розлива.
Да не всегда удавалось так легко победить разбойничков: в августе 1756 года спасские крестьяне проявили полное неповиновение своим монастырским властям. Для усмирения бунта был послан отряд солдат под начальством капитана Северцева. Бунтовщики не только не испугались присланной воинской команды, но смело вышли навстречу солдатам, разоружили и избили их. Понадобились более крупные силы, чтобы усмирить непокорных крестьян, некоторые из которых успели скрыться в лесах.
Особенно много лихих людей, «утеклецов», прочих «слоняющихся людей» скрывалось в глухом Шацком залессном стане, в чащобах Каргашинских лесов, севернее Зубовой Поляны. В оврагах у них были пещеры, тайные земляные «городки», остатки которых сохранились до наших дней. «Кудеяры» держали в постоянном страхе жителей лесных деревень, регулярно собирали с них дань скотом, хлебом, одеждой.
Причем, «несколько разбойников придёт к крестьянину, и станут его мучить, и живого жечь, пожитки его на возы класть, а соседи всё слышат и видят, но из дворов своих не выйдут, и соседа от разбойников никогда не выручат».
