Если — по Фурманову — станица Полтавская — «одна из гнуснейших станиц», то что же с ней, «гнуснейшей» и делать, если не уничтожить?.. Так и поступили позже — выслали всех ее жителей поголовно. И не только эту станицу, но и весь благодатный край перетрясли и перетасовали. А как же иначе, если эта «упитанно-сытая, полудикая кулацкая Кубань рычала в негодовании»… Такая вот логика человека, считавшего себя писателем. Такая вот «литература» — инструкция и «оправдание» геноцида и чудовищных безобразий Гражданской войны… Но даже этот идеологически абсолютно зашоренный человек не мог не отметить достоинств обреченных на гибель повстанцев, скрывавшихся в приазовских камышах: «Действовали белые партизаны окрестных станиц, прекрасно знающие местность и, надо сказать, дравшиеся великолепно, — была налицо удивительная стойкость, спокойствие и мужество».

Рябоконю посвящены лишь два небольших очерка кубанского атамана в изгнании Вячеслава Науменко «Василий Федорович Рябоконь», написанный в эмиграции, и Петра Кирия «Тайный остров Рябоконя», опубликованный в газетах Кубани в наши дни. Первый, как понятно, восторженный, представляющий Рябоконя как выдающегося повстанческого вождя, который «заслужил, чтобы имя его навсегда было запечатлено в истории родного войска и было бы записано на страницах ее наряду с теми, кто выковывал славу казачью». И все бы ничего, если бы не погибло само войско и продолжилась его славная история… Записывать его имя оказалось некуда. Выпали куда-то страницы истории.

Современный же очерк местного самодеятельного автора представляет Рябоконя все с тех же ортодоксальных «пролетарских» позиций, и это печально, поскольку после новой «демократической» революции многое открылось как в прошлом, так и в настоящем, и наступило время взглянуть на Рябоконя и события той поры более объективно. А представление Рябоконя «героем-злодеем» свидетельствует лишь об интеллектуальной немощи автора и капитуляции пред сложностью мировоззренческих основ происходившего тогда и происходящего в наши дни.

Это тем более досадно, что наконец-то наступило время, когда обнажилась жалкая философия бунтовщиков-революционе-ров, выявлена природа бунта души и разума, всеми неисчислимыми человеческими жертвами и пережитыми страданиями доказавшая, что по самой природе своей она не устанавливает социальной справедливости, так как имеет не социальную, а духовно-мировоззренческую природу. Ведь это русским самосознанием уже давно прозрено. И, как ни странно, задолго до трагических и кровавых событий: «Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются, наконец, глупые дети, что хоть и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдержавшие. Обливаясь глупыми слезами своими, они сознаются, наконец, что создавший их бунтовщиками, без сомнения, хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства и в конце концов, сама же всегда и отомстит за него…»

Казалось бы, именно такое время признания и глупых слез теперь наступило. Но люди в каком-то непростительном неведении и беспечности готовы вновь направить жизнь по такому же, если не более суровому, кругу испытаний, словно опыт пережитого не имеет для них никакого значения. Казалось бы, пришла пора, когда они, как нашалившие школьники, должны признать, что на тех началах, на которых они строили жизнь, жизнь человеческая не стоит. Но не смиренными и посрамленными школьниками, а гордыми «строителями» они снова вполне искренне выставляют себя. После всего пережитого и вопреки всем фактам. Ошибся великий писатель, не предусмотрел, что в душах человека в результате насилий могут произойти такие изменения, когда он будет уже не в силах дать себе отчет. Но это только усугубляет положение и заставляет всерьез подумать о нашем дальнейшем земном существовании вообще…

Зачем ты, Боже, караешь нас недомыслием и неведением?..

Защита теперь столь запоздало советского строя, как уникального уклада жизни, вовсе не означает оправдания тех безобразий, которые творились именем советской власти в двадцатые годы. Не эти безобразия, не террор и репрессии образовали, в конце концов, советский уклад жизни, а народная воля и пробудившаяся энергия людей. К сожалению, это простое и очевидное положение остается пока по сути не постигнутым, что сказалось и в очерке Петра Кирия о Рябоконе.

Может быть, были и другие попытки обратиться к этому, удивительно притягательному облику, будоражащему умы и души людей, его знавших или слышавших о нем. Уроженец хутора Лебеди, житель хутора Протичка Захар Иванович Беспалько, сообщивший мне чрезвычайно важные свидетельства о Рябоконе, рассказал, как они, мальчишки, мечтали написать о нем повесть. Был у них в школе задиристый паренек Федя Рябо-конь, который предлагал: «Давайте напишем книгу о Рябоконе!» Не написали. Видно, жизнь закрутила так, что школьные мечты потонули в ней.

Летом 1997 года в редакции краснодарской газеты «Казачьи вести» раздался звонок из Франции. Старческий женский голос сообщил, что у них в семье есть рукопись о Рябоконе. Было дано обещание переправить ее на Кубань, прислать или передать с туристами. Но прошло время, и больше никаких вестей из Франции об этой рукописи не пришло…

В подконтрольной, лукавой литературе память о Рябоконе не удержалась. Сохранилась она в легендах о нем и в преданиях. Да еще в песне, поистине народной, надрывной песне не только собственно о нем, но и печальной участи всего края. Я выловил эту песню в Москве, привезенную в равнодушную столицу тоскующими по родине кубанцами.

Интересна сама история создания песни. Удивительно, что даже в песне имя Рябоконя все так же скрывается. Как говорили исполнители, его заменили на имя Рябовола, дабы песня могла звучать прилюдно.

Николай Степанович Рябовол, председатель Кубанской краевой Рады, погибший от рук, по всей видимости, деникинцев в 1919 году в Ростове-на-Дону, тоже был человеком примечательным, по-своему понимавший интересы родного края. Он пал жертвой самостийничества. В самый решающий и трагический период борьбы на юге России Рябовол выражал волю кубанских самостийников, отстаивая право на отдельную, самостоятельную Кубанскую армию, в то время как А.И.Деникин требовал полного подчинения кубанцев Добровольческой армии. Личностью же эпической, легендарной Рябовол, безусловно, не был. Он был чиновник, политик, выражающий идеологию самостийничества, для народа оказавшейся гибельной.

Да, трагическая смерть Рябовола глубоко взволновала кубанцев, как и всякое коварное убийство. На его смерть Дмитрий Петренко написал песню. Трудно теперь сказать, действительно ли она пелась, или же осталась лишь стихотворным откликом. Но очевидно, что текст Петренко со временем приобрел иное значение. Примечательные изменения внес в песню народ, а главное — вместо Рябовола песня стала посвящаться Ря-боконю. Может быть, сыграло свою роль созвучие фамилий.

В песне Петренко:

Обычная жалоба на то, что словом невозможно выразить безутешное горе заменена в песне народной обобщением большой поэтической силы, где с гибелью своего героя Кубань лишается всего — самого образа выражения, лишается слова, голоса, а значит и смысла своего бытия… Так можно сказать лишь о человеке, действительно выражавшем и воплощавшем народные понятия, кому было ведомо нечто такое, что большинству людей оставалось недоступным.