Далее Яковлев признает: «В то же время либерально-демократические позиции и вовсе противоречили политическим принципам партии. Я цомню эти метания — потрафить всем, понравиться тем и другим. Приведу только один пример. Сразу же после статьи в “Коммунисте” секретарь ЦК Демичев принял членов редколлегии этого журнала (“Молодой гвардии”). Разговор продолжался более двух часов. Иванов, Федоров, Солоухин, Чивилихин, Лобанов, Фирсов говорили Демичеву, что позиция защиты патриотизма в журнале верная, а потому им непонятны обвинения, что линия идет вразрез с линией ЦК».

Да, позиция «Русской партии внутри КПСС» была уже настолько сильна, что мы не только не сдались на окрик из теоретического журнала партии, но еще и решительно потребовали объяснений от самого секретаря ЦК. И в результате, Демичев практически вынужден был дезавуировать статью в «Коммунисте». Яковлев вспоминает: «Трудно сказать, что повлияло на секретаря ЦК: то ли клятвы визитеров в своей верности линии ЦК, то ли указания «сверху», то ли забота о собственном выживании, только Демичев заверил их, что антипартийной линию журнала никто не называл, никакого документа в ЦК о неправильной линии журнала не существует… Что касается борьбы с буржуазной идеологией и защиты патриотизма, то эта линия заслуживает полной поддержки».

Указания Демичеву «сверху», естественно были — мы могли уже убеждать членов Политбюро и самого генсека.

Тем более, что особо и убеждать-то его не пришлось. Статья «О ценностях относительных и вечных» ему сразу понравилась. Конечно, ему на нее «они» потом стали капать, пугать его каким-то якобы подтекстом, якобы намеками.

А он? Увы, при всем моем уважении к Брежневу, я не могу сказать, что он был, как Сталин решителен. Ему положили на стол программу, которая ему понравилась. А ведь перед этим «они» исподтишка все время именно и обвиняли-то его в том, что у него нет программы. Именно на этом играли, противопоставляя ему сначала «Железного Шурика» Шелепина, потом Романова и Гришина. Так схватись за понравившуюся программу. Вызови этих смелых и умных молодых людей, поручи им ее доработать, расширить. Тебе Провидение в помощь. К тебе помощники сами пришли. Такой тебе Господень подарок. Но, увы, Брежнев запомнил имя, посоветовал Черненко взять имя на заметку для «кадрового резерва». Но все это как-то бюрократически, с оглядкой как бы кого не обидеть из стоящих в бесконечной очереди на повышение партийных работников. Очень соблюдением порядка в этой длинной парточереди за привилегиями Брежнев дорожил. Вот и угодил с нею в «застой». Потому что по очереди приходили серенькие ненашевы-невашевы и тормозили развитие страны и общества.

Нет, не решился Брежнев круто повернуть руль.

Но, во всяком случае, чего-то мы все-таки добились. Мы крепко держали в своих руках каналы закрытой информации. И о «собственном выживании» любому секретарю ЦК уже теперь надо было подумать, прежде чем вызывать недовольство «Русской партии внутри КПСС», ибо это теперь стало игрой с огнем. Маятник качнулся в русскую сторону. Это поняли все аппаратчики.

После победного визита в ЦК «Молодая гвардия» почувствовала свою силу, и весь русский лагерь не только не притих, а, напротив, стал напирать жестче, наступательней и обоснованней. Мы видели, что в закулисье партии Яковлев уже морально умер — уже сыгранная фигура, которой надо лишь помочь упасть, как перезрелому подгнившему плоду. Мы, русские в контрпропаганде, сделали правильные выводы после прямой схватки и избавились от мягкотелости, от обтекаемых формул, стараясь в закрытых сводках для Политбюро четче и без обиняков показывать, кто ведет разрушительную работу в стране. Песенка Яковлева была спета. Но самодовольный авантюрист еще даже обольщался, что его повысят — наконец, то сделают зав. Отделом. Перенадеялся на влиятельность «Иудейской партии внутри КПСС», напирал на свою знаковую борьбу с антисемитизмом, и сам сдуру распространил про себя слух, что был главным закоперщиком и редактором статьи в «Коммунисте». А итог? в русских кругах открыто острили, что кандидат исторических наук Семанов с «Ценностями относительными и вечными» оказался лучшим теоретиком, чем занимающий не свой стул, образованный на краткосрочных масонских курсах в Америке, липовый доктор исторических наук Яковлев.

И уж, конечно, все эти остроты гебешными и партийными спецслужбами, как положено, оперативно доводились до ушей Андропова и членов Политбюро. Сам Яковлев вспоминает, как от него в испуге отвернулись даже единомышленники-евреи: «Арбатов, мы с ним играли на бильярде, сказал мне: “Тебе, Саша надеяться не на что. Тебя не утвердят”. Тогда мы были с Арбатовым в “никаких отношениях”. Это потом стали друзьями. Тем же вечером Александр Бовин с присущей ему прямотой сказал: “Ты, Саша, не расстраивайся, мы тоже подложили дерьма в твой карман”. Надо полагать, соответственно настроили Андропова».

Но Яковлев не был бы Яковлевым, если бы сдался. Он решил всем все-таки показать, какой он умный. Доказать, что его напрасно русская закулиса смешала с грязью, что он, не хуже Троцкого, обладает красноречием и умеет переубеждать.

15 ноября 1972-го года он опубликовал в «ихней» «Литературной газете» обширную статью на разворот «Против антиисторизма», подписанную жирными буквами «А.Н. Яковлев». Этого-то то мы и ждали.

Про статью Дементьева сам Яковлев потом цинично объяснял: «Статья Дементьева была полна лукавства. Это очевидно. Но тогда нельзя было обойтись без использования марксистских банальностей. И, тем не менее, несмотря на искусственную оболочку…». Про собственноручное творение, хотя рука была одна, он объясняет то же самое: «Моя статья, как и статья Дементьева, была выдержана в стиле марксистской фразеологии. Я обильно ссылался на Маркса и Ленина, и все ради одной идеи — в острой форме предупреждал общество о нарастающей опасности великодержавного шовинизма, местного национализма и антисемитизма».

Понятно, почему Яковлев так настойчиво себя выставляет Борцом с антисемитизмом — это для «жидойствующего» как клятва: «я свой», «я «весь ваш».

Вся статья была образцом двурушничества и ползучей конвергенции. Ища поддержки в определенных кругах, он как только не заигрывал с «интеллигенцией», как только ее не ублажал. Отбарабанив, как пономарь, довольно бессвязные цитаты из В.И. Ленина и… Л.И. Брежнева, то есть «отметившись».

Прямо конвергенцию Яковлев не пропагандировал. Но в первом «информативном» разделе своей статьи, «свернутом» по принципу талмудистской (= сионистской) конфеты, где информативное ядовитое содержание формально завернуто в якобы отрицающую его (= прикрывающую) обложку, Яковлев пересказывал даже — «предшественника нынешних теоретиков конвергенции Вернера Зомбарта, уверявшего, что класс образуется на основе убеждения групп людей в их общности». То есть показывал свою полную посвященность в еврейский «самиздат».

Затем Яковлев цинично обрушивался на концепцию «истоков», которая, мол, дремуче не признает «сторонников “интеллектуализма”». То есть тех «интеллектуалов», взгляды которых он подобострастно пространно изложил. Он возмущался: «По адресу сторонников “интеллектуализма” мечутся громы и молнии, а сами они именуются не иначе как “разлагатели национального духа”». И обрушивался на «Лобанова, Кожинова, Семанова и других апологетов охотнорядчества».

Передергивает и лжет Яковлев — антисемитизма ни Лобанов, ни Кожинов, ни Семанов вообще не касались. Великодержавным шовинизмом и, тем более, охотнорядством они не щеголяли. Однако на воре шапка горит. Передергивая Лобанова, а, тем паче, скрупулезно научно выверенного — чтобы не подкопаешься! — Семанова, приписывая им «антисемитизм» и «охотнорядство», Яковлев невольно сам раскрывался. Невольно показывал, что, как и все «жидовствующие», больше всего боится панически ненавистного им черно-злато-белого знамени Союза Русского Народа, и прояснял свою отщепенческую, продажную, подлую по отношению к русскому народу и Отечеству позицию.