Было почти одиннадцать часов вечера, когда шлюпки вернулись на борт. Донесение, полученное мной, пробудило мое сильнейшее любопытство. С нетерпением я ждал утра и еще прежде рассвета был на берегу с баркасом и офицерской шлюпкой. Весьма скоро в бухточку пришла пирога с островитянами. Они пришли с севера, где, как мы предположили, находится их деревня. Вскоре к ним присоединилась вторая пирога, и мы насчитали двадцать одного туземца.

В их числе были хозяева хижин, у которых подарки мсье де Лангля вызвали доверие к нам, однако среди них не было ни одной женщины, и мы заключили, что они очень ревнивы. Мы слышали, как в лесу лаяли собаки, — эти животные, по всей вероятности, оставались с женщинами. Наши охотники хотели пойти туда, однако островитяне настоятельно просили нас воздержаться от прогулки в то место, где раздавался собачий лай. В намерении задать им важные вопросы и желая вызвать их доверие, я приказал ни в чем им не перечить.

Мсье де Лангль почти со всеми своими офицерами прибыл на берег вскоре после меня и прежде начала нашей беседы с островитянами. Ей предшествовало вручение разнообразных подарков. Нам показалось, что они придают значение лишь полезным вещам: железо и ткани они ставили выше всего остального. Ценность металлов они понимают так же, как мы: они предпочитали серебро меди, медь — железу, и так далее.

Они очень бедны. Лишь у троих или четверых были серебряные серьги, украшенные синими бусами, в точности такие же, как обнаруженные нами в захоронении возле бухты Терней, которые я принял за браслеты. Другие их скромные украшения были медными, как и в гробнице. Их курительные трубки и огнива были, похоже, китайского или японского изготовления. Первые были из белой меди с искусной отделкой.

Указав рукой на запад, они дали нам понять, что синяя нанка, из которой были шиты одежды некоторых из них, бусы и огниво происходят из страны маньчжуров: имя этого народа они произносили в точности так же, как мы.

Впоследствии, увидев в руках каждого из нас карандаш и бумагу, чтобы составить словарь их языка, они угадали наше намерение. Предвосхищая наши вопросы, они сами показывали нам различные предметы и были настолько любезны, что четыре или пять раз повторяли их название, пока не были уверены, что мы вполне уловили их произношение, а также добавляли имя страны, откуда эти предметы происходили.

Легкость, с которой они угадали наше намерение, склоняет меня к мнению, что им известна письменность. И один из островитян, как вскоре мы увидели, начертил нам карту своей страны, взявшись за карандаш в точности так же, как китайцы держат свою кисть для письма.

Им очень понравились наши топоры и ткани, и они даже не побоялись попросить нас дать им больше. Однако они, как и мы, были очень щепетильны в том, чтобы не взять ничего, что мы им не дарили. Было видно, что их представления о воровстве не отличаются от наших, и я не побоялся доверить им охрану наших вещей. Их строгость в этом отношении была столь велика, что они даже не взяли ни одного лосося из нашего улова, хотя тысячи рыб были свалены на песке — наш улов в тот день был столь же обилен, как и накануне вечером. Нам пришлось несколько раз просить их, чтобы они взяли такое количество рыбы, какое пожелают.

Наконец, нам удалось объяснить, что мы хотели бы, чтобы они нарисовали нам свою страну и Маньчжурию. Тогда один из стариков поднялся и наконечником копья начертил побережье Татарии на западе, идущее почти с севера на юг, а на востоке, напротив и в том же направлении, он изобразил свой остров. Положив руку себе на грудь, он дал нам понять, что нарисовал свою страну. Он оставил пролив между Татарией и островом: повернувшись к нашим кораблям, которые были видны с берега, он показал наконечником, что они смогут пройти там. К югу от своего острова он нарисовал другой и также оставил пролив между ними, указав, что есть еще один путь для наших кораблей.

Его проницательность в угадывании наших вопросов была очень велика, однако даже он уступал в ней другому островитянину возрастом около тридцати лет, который, увидев, что карта на песке стерлась, попросил у нас карандаш и бумагу и нарисовал свой остров. Он назвал его Чока и указал черточкой маленькую речушку, на берегу которой мы тогда находились: он расположил ее на расстоянии двух третей протяжения острова с севера к югу. Затем он обозначил земли маньчжуров, оставив, как и старик, проход в узкой части пролива. К нашему величайшему удивлению, он изобразил в этом месте устье реки Сахалин[169], название которой эти островитяне произносили почти так же, как мы. Он расположил устье немного южнее северной оконечности острова и отметил черточками, числом семь, количество дней, которое понадобится пироге, чтобы пройти от места, где мы были, до устья Сахалина.

Поскольку пироги этих людей никогда не отдаляются от суши дальше пистольного выстрела, следуя за всеми очертаниями маленьких бухточек, мы рассудили, что в день они должны покрывать едва ли более девяти лье: побережье позволяет им высадиться в любой миг, чтобы приготовить еду и отдохнуть, и они, по всей вероятности, часто делают это. Таким образом, мы оценили наше отдаление от северной оконечности острова в шестьдесят три лье, не более.

Этот же островитянин повторил нам то, что уже было сказано: что они приобретают нанку и другие товары у народа, обитающего по берегам реки Сахалин. Черточками он также отметил количество дней, необходимых, чтобы достичь на пироге места этой торговли. Все остальные островитяне посредством жестов подтверждали правоту своего соотечественника.

Затем мы пожелали узнать, широк ли этот пролив. Мы попытались объяснить ему свой вопрос. Он понял его, поднял руки и расположил их параллельно в двух-трех дюймах одна от другой, дав нам понять, что изображает таким образом ширину речушки, где мы набирали пресную воду. Затем он развел руки дальше, обозначая так ширину реки Сахалин, и затем еще дальше, показывая ширину пролива, отделяющего его страну от Татарии.

Мы также попытались узнать глубину воды. Мы подвели его к берегу реки, которая протекала лишь в десяти шагах, и погрузили в нее конец копья. Как нам показалось, он понял нас и расположил руки в пяти-шести дюймах друг от друга. Мы предположили, что так он обозначил глубину реки Сахалин. Затем он развел руки полностью, выражая глубину пролива.

Нам оставалось лишь узнать, показывал ли он абсолютные или относительные глубины, ибо в первом случае глубина пролива составляла бы всего одну сажень. Лодки этих людей ни разу не приблизились к нашим судам, и они могли полагать, что три-четыре фута глубины удовлетворили бы нас, поскольку трех-четырех дюймов было достаточно для их пирог. Однако было невозможно получить какие-либо другие пояснения.

В любом случае мы с мсье де Ланглем полагали, что крайне важно установить, является ли этот остров тем островом, который географы назвали Сахалином, не предполагая, что он настолько протяжен в южном направлении. Я отдал приказ подготовить оба фрегата к отплытию на следующий день. Залив, где мы сделали остановку, получил название залива Де-Лангля[170], по имени капитана, открывшего его и первым ступившего здесь на сушу.

Остаток дня мы потратили на знакомство с этой страной и народом, ее населяющим. После нашего отплытия из Франции ни один из встреченных нами народов не пробуждал в нас большего любопытства и восхищения.

Мы знали, что самые многочисленные и, возможно, более древние цивилизации соседствуют с этим островом, однако не было никаких свидетельств того, что они когда-либо завоевывали его, поскольку здесь ничто не могло искусить их алчность. Вопреки нашим представлениям, мы встретились с народом охотников и рыболовов, не занимающихся ни земледелием, ни скотоводством, чьи манеры в целом были мягче и степеннее и разум, возможно, острее, чем у любого народа Европы.