Когда мы достигли наконец тропика, небо полностью очистилось и видимость простерлась очень далеко. Мы не заметили никакой суши, однако каждый день видели сухопутных птиц, которые никогда не отдаляются от берега.

4 ноября, находясь на 23° 40′ северной широты и 175° 58′ западной долготы, согласно нескольким лунным наблюдениям того же дня, мы поймали на борту корабля золотистую ржанку, которая все еще была упитанной и не могла долго блуждать в море.

5 ноября мы пересекли собственный курс из Монтерея в Макао, а 6 ноября — курс капитана Клерка от Сандвичевых островов в направлении Камчатки. Все птицы тогда исчезли. Нас крайне утомила большая волна от оста, которая господствует в этом огромном океане, как и западная волна в Атлантике. Нам более не встречались ни тунцы, ни дорады — лишь несколько летучих рыб. Вся наша свежая провизия закончилась, и мы очень нуждались в рыбе, чтобы смягчить строгость нашей диеты.

9 ноября мы прошли мимо южной оконечности рифа или мели Вилла-Лобос, согласно ее положению на картах, врученных нам мсье де Флерье. Я уменьшил паруса настолько, чтобы пройти ее широту при свете дня. Однако мы не увидели ни птиц, ни водорослей, посему я склонен полагать, что если эта мель существует, она должна располагаться западнее: испанцы всегда помещали слишком близко к американскому побережью все свои открытия в Великом океане.

В это время море несколько успокоилось, и ветер стал более умеренным, однако небо покрыла плотная облачность. Едва мы достигли 10° северной широты, как начался дождь, который почти не прекращался днем, и лишь ночами наступало некоторое прояснение.

Жара была удушающей, и гигрометр после нашего отплытия из Европы еще не показывал столь высокой влажности. Мы вдыхали воздух, не приносящий облегчения, и это, вместе с плохим питанием, подтачивало наши силы. Мы уже были почти неспособны на тяжелый труд, если того требовали обстоятельства.

Во время этого кризиса, вызванного слишком внезапным переходом из холода в жару и сыростью, я удвоил свои заботы о здоровье экипажей. Я приказал каждое утро на завтрак давать кофе и проветривать помещения между палубами. Дождевая вода служила нам для стирки одежды матросов, и мы, таким образом, извлекали пользу из плохой погоды того климата, в котором были вынуждены находиться и который, как я опасался, повлиял на нас сильнее, чем холода высоких широт, пересеченных нами.

6 ноября мы впервые поймали восемь тунцов, обеспечивших здоровое кушанье всему экипажу и офицерам, которые, как и я сам, уже давно питались лишь запасами из трюма.

Около 15 ноября, когда мы находились на 5° северной широты, дождь, шторм и сильное волнение прекратились. Мы тогда смогли насладиться яснейшим небом. На закате солнца видимость простиралась очень далеко, и мы могли не беспокоиться о нашем движении ночью. Кроме того, воздух был столь чистым и атмосфера настолько прозрачной, что небесный свет позволил бы нам увидеть любую опасность почти так же отчетливо, как днем.

Хорошая погода сопровождала нас и по ту сторону экватора, который мы пересекли 21 ноября в третий раз после отплытия из Бреста. Трижды мы отдалялись почти на 60 градусов к северу и югу от него. В соответствии с дальнейшими задачами нашей экспедиции, нам предстояло вернуться в Северное полушарие лишь в Атлантическом океане по пути в Европу.

Ничто не прерывало однообразия этого долгого перехода. Мы шли почти параллельно курсу, которым следовали в прошлом году от острова Пасхи в направлении Сандвичевых островов. Тогда нас почти неизменно окружали птицы и тунцы, что обеспечивало нам обильное свежее питание. Теперь, наоборот, вокруг нас царило необъятное одиночество. И вода, и воздух этой части земного шара словно лишились всех своих обитателей.

Впрочем, 23 ноября мы поймали двух акул, что позволило дважды накормить ими экипажи. В тот же день мы подстрелили весьма тощего кулика, почти обессилевшего. Мы посчитали, что он, должно быть, прилетел с острова Герцога Йоркского[208], от которого нас отделяло около ста лье. Его подали мне на стол, но едва ли он был вкуснее акульего мяса.

По мере нашего продвижения в Южном полушарии вокруг наших кораблей все чаще летали олуши, фрегаты, крачки и фаэтоны. Мы посчитали их предвестниками какого-нибудь острова, встречи с которым мы желали с крайним нетерпением. Мы роптали на злой рок, который помешал нам совершить даже малейшее открытие на долгом переходе после Камчатки.

Эти птицы, количество которых стало неисчислимо, когда мы достигли 4° южной широты, каждый миг подпитывали нашу надежду обнаружить какую-нибудь сушу. Однако мы ничего не заметили, хотя видимость была самой хорошей. Впрочем, наш ход был очень слабым.

Бриз прекратился, когда мы были на 2° южной широты. Ему на смену пришли слабые дуновения между нордом и вест-норд-вестом, с помощью которых я немного продвинулся на восток, поскольку опасался оказаться с подветренной стороны островов Дружбы.

Во время штилей мы поймали нескольких акул, которых предпочли засолить, а также подстрелили морских птиц, из которых приготовили рагу. Хотя они и были тощими и с едва выносимым запахом и вкусом рыбы, при нашей нехватке свежего продовольствия они показались нам почти таким же лакомством, как и вальдшнепы.

Черные крачки, а также белые, которые, как мне представляется, обитают лишь в Южном море, поскольку я никогда не видел их в Атлантике, были весьма многочисленны — мы подстрелили их намного больше, чем олуш и фрегатов. Последние, впрочем, в столь большом количестве летали вокруг наших кораблей, в особенности ночью, что производимый ими шум оглушал нас и мы едва слышали друг друга на верхней палубе. Наша довольно успешная охота отомстила им за крикливость и обеспечила нам приемлемое питание, однако все птицы исчезли, когда мы пересекли 6° южной широты.

Слабые ветра, которые установились при ясной погоде между норд-вестом и вестом около 3° южной широты, тогда набрали силу и не прекращались до 12°. Большая волна с запада весьма осложняла нам мореплавание. Такелаж, прогнивший по причине постоянной сырости, которой мы подвергались у побережья Татарии, рвался ежеминутно, и поскольку мы опасались, что его запасы закончатся, мы заменяли его лишь в случае крайней необходимости.

Дожди, шторма и шквалы неизменно сопровождали нас до 10° 50′ южной широты, которых мы достигли 2 декабря. Ветра продолжали дуть от веста, однако стали умереннее, и небо прояснилось. Мы смогли произвести лунные наблюдения, чтобы уточнить отклонение наших хронометров. Как нам казалось, после отплытия с Камчатки они отставали на пять минут времени или, иначе говоря, показывали долготу на 1° 15′ восточнее.

В соответствии с этими наблюдениями, которые показали 170° 7′ западной долготы, мы прошли в точности в том месте, где Байрон поместил остров Дейнджер[209], ибо мы находились именно на его широте. Но поскольку мы не заметили ни какой-либо суши, ни малейших признаков ее близости, очевидно, что этот остров должен находиться на другой долготе: коммодор Байрон пользовался методом счисления, который подвержен ошибкам.