Блум выставил на стол мою сумку, запустил в нее руку и, как фокусник, вытащил конверт с иностранными марками и обратным адресом: «Швейцария, юридическая контора «Варкоч и сын»». Арбалет опустился, Анри перевел удивленный взгляд на меня. Я тяжело вздохнула, развела руками и ковырнула пол мыском кроссовки. А что еще я могла сказать в свое оправдание?

— Ольга, ты — хозяйка Грюнштайна?! — он отступил назад, резкие тени упали на его лицо, превратив в маску. В мертвую маску. — Ольга, твоя фамилия Магнус?

— Нет, ты ошибаешься… — я шагнула к нему, а он отшатнулся еще на шаг.

— Ольга, я верил тебе. Я думал, ты здесь случайно оказалась, а ты… Как ты могла?..

— Анри, ты ошибаешься. Я сейчас тебе все… — я не договорила. В той стороне, где стоял Блум раздался грохот, словно упало что-то тяжелое и большое.

Блум лежал под столом и хрипел. Смотреть на него было страшно: лицо побагровело, как от удушья, глаза вылезли из орбит. Он широко раскрывал рот, но лишь всхлипывал и хрипел. По его телу прошла судорога, он несколько раз дернулся и затих. Зрачки закатились под верхние веки, на посиневших губах выступила розовая слюна. Блум умер. Из его ладони выкатилось надкушенное яблоко. А из шеи, над ключицей, торчала короткая палочка с оперением арбалетной стрелы. Было тихо. Было так тихо, что ломило барабанные перепонки.

— Он умер? — мне не верилось.

Анри не ответил. Мы сидели на полу, рядом с Блумом. Рядом с телом Блума. Анри все еще сжимал арбалет, и стрела лежала в пазу. Блума убил другая стрела, выпущенная из другого арбалета.

— Кто стрелял? — я с опаской оглянулась.

Кухня выглядела на редкость мирно: горела лампа, а озере желтого света плавала корзинка для пикников, мягкие тени жались к углам, две лестницы вели из полуподвального помещения — одна в трапезную, другая на дворик, к колодцу. И никого, кроме нас, не было в помещении. Меня пробрала суеверная дрожь. Белый Всадник, его гадкие шуточки…

— Белый Всадник, — сказала я. — Его гадкие шуточки…

Анри коротко взглянул на меня, покачал головой и горько усмехнулся:

— Нет, этот номер у тебя больше не пройдет. Стреляли наверняка из той дыры в стене, через которую мы с тобой выбрались из потайных коридоров. Меткий выстрел. А главное, все улики — против меня.

— Но это же не ты стрелял! — я ничего не понимала. — Анри, давай уедем отсюда, здесь опасно, кто-то бродит по замку и хочет убить нас.

— Нет, — он опять покачал головой. — Если бы нас хотели убить, то давно убили бы.

— Тогда что же здесь происходит?

— Тебе лучше знать…

— О чем ты? — Я попыталась заглянуть ему в глаза, но он отвернулся.

— Ольга, я даю тебе три часа. Ты сейчас уедешь из Грюнштайна, найдешь попутную машину и уедешь. Через три часа я вызову полицию. Запомни, ты ничего не видела и ничего не знаешь. Все. Уходи, — и звучал его голос глухо и неприязненно.

И не было сил шевельнуться, сказать хоть слово в свое оправдание.

— Ольга, ты слышишь меня?

— Анри, поверь, я… — слова падали камушками в черный омут отчуждения.

— Нет, я не верю тебе. Уходи, — он чуть шевельнул губами, но мне показалось, что я оглохла от его крика.

Я поднялась и отряхнула джинсы. Это был чисто символический жест. Джинсы после стольких приключений оставалось только выбросить на помойку. Достав из сумки запасные очки, я с облегчением водрузила их на нос, отгородившись от всего мира стеклянным забралом. Последний раз взглянула на плотный лист бумаги с красивыми вензелями по краю и выдавленной печатью, перечитала содержание «Титула» и без малейшего колебания разорвала его на четыре части. Белые прямоугольнички полетели на пол. Я закинула сумку на плечо и, не оглядываясь, направилась к выходу. Нет, я все же оглянулась. Я достала из заднего кармана джинсов стопку растрепанных купюр и небрежно рассыпала их на столешнице, рядом положила часы от Картье. А потом повернулась и направилась к выходу.

На Земле все еще был солнечный день. Мне же казалось, что должна была наступить ночь. Ветреная, безлунная ночь для одиноких душ и истерзанных сердец. В такую ночь хорошо выть вместе с ветром, хорошо плакать вместе с дождем. Я шла по тропинке в солнечных пятнах и радовалась, что слезы все кончились. Их больше не было, иссякли, как водоносные почвы колодца.

Все проходит, пройдет и этот день. Время поглотит воспоминания, темный силуэт Грюнштайна скроет туман, король Хендрик превратится в легенду.

Кто такой король Хендрик? Ах, это такой литературный герой, которого собирался убить шут. Вот такой маленький, кривоногий шут, который только что промелькнул возле провала в стене…

Я остановилась и потрясла головой. Мне показалось или на самом деле возле провала в крепостной стене только что мелькнула тень смешного человечка в шутовском рогатом колпаке?

Сердце мое сжалось от страха: что же я наделала? Я разорвала «Титул», я отказалась от замка, и теперь единственным владельцем Грюнштайна вновь стал Анри! Шут убьет его, и сокровище будет найдено! В каждой легенде есть рациональное зерно. Его надо только суметь найти…

Я развернулась и помчалась, что было духу, обратно в замок. Только бы успеть, только бы с ним ничего не случилось.

С ним ничего не случилось, он бежал мне навстречу, размахивая зажатыми в кулак обрывками «Титула». Мы встретились возле приземистого куба музея старинного оружия. Я припала к его груди, а он обнял меня, сорвал очки, нашел мои губы, и все поплыло в горячем мареве.

Я не помню, как мы очутились в опочивальне, куда подевалась наши одежда, и почему розовое покрывало расползлось на ленточки и превратилось в лохмотья. В высоком мутном зеркале мелькали кадры из эротического фильма. Я замечала в нем то разметавшиеся волосы женщины, то клубок обнаженных тел, сотрясаемый агонией, то в сладострастном исступлении запрокинутое лицо мужчины, то переплетенные и стиснутые в судороге наслаждения пальцы рук.

Я помню обрывки бессвязного разговора:

— Ты обняла меня и сказала: «Здравствуй, король Хендрик»…

— Я хочу всегда поливать водой тебе на руки…

— И я чуть не сошел с ума, когда подумал, что ты заблудилась в коридорах…

— Там, во тьме потайного коридора, я боялась, что ты умер…

— Твои губы, я, кажется, уже умер…

— Здравствуй, король Хендрик…

— Я люблю тебя…

— Я люблю…

Водопад горной реки низвергнулся с потолка, и я пришла в себя, с изумлением обнаружив, что мы с Анри совершенно голые стоим в кадушке, и он поливает нас сверху из ведра.

— Что ты делаешь?! — закричала я, вмиг покрывшись гусиной кожей.

— Смываю пот грехопадения, — радостно сообщил он и растер меня своей рубашкой.

За окном угасал день, в опочивальне было сумрачно, отблески тлеющих углей в камине освещали растерзанную кровать. Я с удивлением смотрела на розовые лохмотья, в которые превратилось покрывало, на мотки конского волоса и соломы, выпиравшие из расползшегося во многих местах тюфяка.

— Хм-м… — озадаченно почесал в затылке Анри. — И как это так получилось?.. Гунда, кажется, особенно дорожила этим старым покрывалом.

Я вспомнила Гунду и мертвого Блума и застеснялась своей наготы.

Я потянулась, ничуть не стесняясь своей наготы. Этой ночью все самые сладкие, нежные и страстные поцелуи достались мне. И много еще неземного блаженства, от воспоминаний о котором я начинала дышать часто-часто. Хендрик зашнуровывал лосины.

— Не скучай. — Он присел на розовое покрывало и поцеловал мою ладонь. — Я только убью этого оленя и сейчас же вернусь.

— А ты не можешь оставить этого оленя в покое? — промурлыкала я.

— Нельзя лишать подданных хлеба и зрелищ, — сказал он после некоторой внутренней борьбы, — а то они начинают скучать и подумывать о заговорах.

— Заговорах! — Я подскочила на подушках. — Хендрик, не уезжай! Ты же ничего не знаешь! Изабелла, Магнус и отец Бонифаций…