Тоскливая мысль вползла змеей в мое сердце: этот дивный наряд предназначен для маркграфа Хендрика. Ему преподнесут важный трофей, завернутый в алтабас, меха и кисею. Он приблизится ко мне, дотронется скрюченной рукой, ухмыльнется кривым ртом, сорвет праздничную обертку и овладеет моим нежным телом на черном ложе.

Невыносимая боль стиснула мою душу. И я решила его убить, чтобы избавить мир от исчадия ада.

Да, решила убить его…

Черная тень мелькнула в зеркале. Я в ужасе отпрянула и обернулась. Он стоял возле камина, склонив голову чуть на бок, и разглядывал женщину в вишневом платье с тем выражением, с каким придирчивый покупатель оценивает новый горшок на базаре. Он ничуть не изменился с той ночи, когда я лила из кувшина воду, а он фыркал, и стекала с его рук багровая вода. Все тот же солдат в лосинах и куртке на медных пуговицах, который то и дело появлялся возле повозок обоза на могучем скакуне с коротким хвостом. Все тот же варвар, который сжег город и привез меня в Грюнштайн вместе с трофейными знаменами, посудой и церковной утварью. Завоеватель, убийца и насильник. Меня аж передернуло от ненависти.

Они обменялись со старухой взглядом, и мне почудилось в нем одобрение и злорадная усмешка. Воистину, странная смесь! Но я и не пыталась проникнуть в их темные мысли, а лишь дотронулась до ладанки на груди и мысленно улыбнулась: прощай, маркграф Хендрик, настал твой последний день! Солдат доставит меня в твою опочивальню, и я найду способ освободить мир от чудовища.

Да, найду способ…

— Ну вот что, милая Аньес, — сказал солдат. — Ты сейчас будешь сидеть за столом и молчать. Все понятно?

Я растерянно кивнула, но, кажется, ему и не требовался ответ на вопрос. То был приказ. Он протянул руку, я послушно положила свою ладонь сверху, и мы покинули опочивальню. По длинному коридору, через роскошно убранные залы мы подошли к высокой двойной двери, возле которой стояли солдаты в блестящих доспехах и с алебардами в руках. За дверью слышались голоса и музыка. Створки отворились, музыка смолкла, разговоры затихли, и мы вошли в зал.

Мне показалось, что в зале никого нет, настолько стало тихо. Я ошиблась, он был полон прекрасных дам и кавалеров в богатых одеждах. Они смотрели на меня, и чудился в их вытянутых, побелевших лицах ужас, суеверный ужас, будто видели они перед собой привидение. Я заподозрила, что от дальней дороги, голода и треволнений совсем подурнела.

— Хе-хе-хе, — в могильной тишине прокатился ехидный смешок. — А вот и наш победитель!

Из толпы под ноги выкатился шут. Карлик с большой головой в седых кудряшках, нос кнопкой, ярко-голубые глаза навыкате — он мел каменные плиты пола шутовским колпаком в глумливом поклоне. Его полосатый костюм был расшит разноцветными блестками, от которых рябило в глазах.

— Любовь побеждает даже смерть! Дорогу победителю! — Он размахивал колпаком и пятился задом, напирая на передние ряды дам и кавалеров.

Мы двинулись вперед. Придворные расступались перед нами, склоняясь в поклоне. Но тишина стояла невыносимая. Мы шли к помосту, на котором стояли два высоких кресла, а пред ними — стол, весь уставленный серебряной и золотой посудой. Мы шли, и спину сводило от тех взглядов, которыми провожали нас дамы и кавалеры. Я затылком чувствовала в тех взглядах страх и растерянность, изумление и ненависть.

Он усадил меня в кресло по левую руку, сел сам и щелкнул пальцами в сторону музыкантов. Звуки лютни наполнили зал, разорвав напряженную тишину. Слуги внесли длинные скамьи и столы, устлали их тяжелыми скатертями и уставили дорого посудой. Дамы и кавалеры заняли места, и кравчии понесли блюда с кушаньями.

Фазаньи перья, выгнутые лебединые шеи, бока поросят на блюдах, кувшины, супницы и ковши поплыли хороводом. От запахов закружилась голова и повело в сторону. Зал закачался ладьей на дымной реке чадивших свечей и факелов. Гул голосов придворных дам и кавалеров звучал в ушах неумолчным рокотом далекого водопада. Над праздничными столами шелестел шепот с интонациями едва сдерживаемого страха.

— Наша красавица утомлена любовными утехами? — проскрипел рядом голос шута. Он сидел на краешке стола, раскачивал ногой в туфле с загнутым мыском и лакомился виноградом. — За здоровье прекрасной Аньес! — заорал он, перекрывая музыку и звон посуды.

В зале на мгновение все смолкло. Потом раздалось несколько возгласов, повторивших тост, к ним присоединились другие, и вскоре все придворные пили за здоровье неизвестной Аньес.

— Пшел вон, — незло приказал солдат.

Шут спрыгнул со стола и исчез. На скатерти осталось несколько разноцветных блесток.

Дамы и кавалеры повеселели. Их тарелки наполнились едой, а бокалы — вином. Передо мной оказалось блюдо с неимоверно аппетитным куском мяса. Трясущейся от голода рукой я потянулась к блюду, но мужские пальцы больно сжали ее. От обиды я чуть не разревелась, но вспомнила, что все слезы уже выплакала по дороге в Грюнштайн.

— Потерпи, — сказал он с некоторой толикой участия и щелкнул пальцами в сторону слуги. Тот отщипнул кусочек, отправил его в рот, тщательно прожевал и проглотил. То была предосторожность, не лишняя на случай отравления.

Музыка смолкла, в зале опять повисла тишина. Кавалер в синем камзоле ударил об пол жезлом и объявил:

— Господин маркграф Хендрик поздравляет всех с победой и желает процветания своим подданным!

Дамы и кавалеры встали, выражая благодарность поднятыми бокалами и радостными возгласами. Возгласы были радостными, но чудились мне скрежет зубов, разочарованные вздохи и прищур злых глаз. Слышался шепот, в котором преобладали змеиный шип и срывающийся на визг вопль ужаса. Мое сердце сжалось от дурных предчувствий. Недаром о Грюнштайне идет дурная слава. Замок полон ужаса и ненависти. То кровь невинных жертв взывает к отмщению. Да воздастся маркграфу Хендрику по заслугам его!

Вновь заиграли лютни, а я завертела головой в поисках хромого и одноглазого чудовища, чье имя было произнесено.

— Кого ты высматриваешь? — спросил он, чуть склонившись, но взор его был устремлен в зал, на лица дам и кавалеров.

— Маркграфа, — нехотя призналась я.

— Не там ищешь, — усмехнулся он, обернулся, и я прочла в его глазах страшную правду.

От ужаса у меня перехватило дыхание.

— Ешь, — сказал он, но голода я уже не чувствовала.

Он не был одноглазым, хромым и горбатым чудовищем. Людская молва наделила его физическим уродством, вывернув наружу душу насильника и убийцы. Я потрогала ладанку на шее.

Его бокал стоял совсем рядом. Стоило только снять ладанку, откинуть крышечку, протянуть руку и высыпать яд в вино, стоило маркграфу Хендрику сделать глоток, как с ним случился бы приступ удушья. Он скорчился бы в судорогах и захрипел. Его глаза вылезли бы из орбит, а кожа покрылась липким потом. Он издал бы протяжный стон и рухнул бы лицом в мясную подливку…

Я протянула руку к его высокому бокалу, но подскочил кравчий и с поклоном вручил широкий дамский кубок. И поняла я, что на виду у придворных и слуг мне не удастся избавить мир от чудовища. И в голове моей родился иной план, и казался он простым и легко исполнимым. И я гнала от себя прочь дурные предчувствия.

На душе было легко и празднично. Я с удовольствием облачилась в белую блузку и серый финский костюм, просторный, скромный и немаркий. Да, скромно, но со вкусом — так должна быть одета законная владелица поместья в швейцарских горах, без пяти минут миллионерша в конвертируемой валюте.

Я оглядела себя со всех сторон, переколола несколько шпилек в пучке и осталась довольна внешностью. Незаметная косметика, туфли на низком каблуке, никаких украшений — все должно быть строго, без игривости. Я собиралась на деловую встречу с месье Варкочем. Оперативность работы фирмы внушала уважение. Записка с телефонным сообщением уже ждала меня в гостинице, когда я вернулась из конторы «Варкоч и сын». Очень лаконичное сообщение: «Кафе «Перл дю Лак», 7 вечера».