Хозяин послал за ними раба, и где-то примерно через час заявилась со своими двумя «постельными амазонками» первая, которая Гелиодора Гитийская, оказавшаяся шатенкой ближе к блондинке, чем к брюнетке, не толстухой, но всё-же слегка излишне плотноватого на мой взгляд телосложения и с коротковатыми ногами, хоть это и не особо бросалось в глаза благодаря котурнам — обуви на толстой подошве-платформе, в античном мире заменявшей современные туфельки на шпильках. У меня-то давно уж глаз намётан высоту каблуков или толщину подошв из длины ног вычитать при их заценке, но греки, судя по их статуям богинь, уж всяко не с уродин ихних ваявшимся, внимания на это не обращают, зацикливаясь в основном, как и многие наши современные «маленькие простые человечки», на отдельных деталях типа верхних или нижних выпуклостей женской фигуры. Дикари-с! Её «девочки» тоже внешностью на мой вкус не особо блистали, но оно и понятно — какая ж гетера станет обзаводиться для участия в своём ремесле рабынями, способными затмить её саму?

В ожидании подруги с ещё тремя «девочками» гитийка попыталась развлечь нас светской беседой, то бишь пустопорожним трёпом, а когда это не очень-то удалось, то принялась торжественно и с выражением декламировать что-то стихотворное, но такое вычурное, что даже мы с Васкесом, штудировавшие греческий для той давней родосской командировки, понимали лишь с пятое на десятое, а Володя с Серёгой и вовсе наморщили лбы, силясь понять хоть что-то. Заметив это, владеющий греческим получше нас Велтур, начал переводить нам с этого чересчур высокого для нас греческого штиля на нормальный человеческий, то бишь на турдетанский — нескладно, конечно, просто передавая смысл:

— Хорошо кузнечику — у него немая жена. А меня моя жена всё время попрекает неверностью, и подросшая дочь вслед за ней всё туда же. С чего они взяли, что мужчина должен сидеть сиднем и скучать дома, да ещё и выслушивая бабью трескотню? От такой жизни поневоле взвоешь волком и сбежишь в храм Афродиты к красавицам, что сумеют развлечь и своей красотой, и вином, и музыкой с песнями, а потом сыграть и на нашей флейте — вот на этой имеется в виду, — шурин хлопнул себя рядом с причинным местом в качестве пояснения, — Они сыграют на ней и губами, и пальцами, и сделают мужчину счастливым…

Мы посмеялись, но не особо — гречанка явно рассчитывала на куда больший эффект и была заметно сконфужена. Сразу танцы своих «девочек» для нас устраивать по стандартной программе симпосиона было бы преждевременно, требовалось разогреть нас для начала словесно, а с этим-то как раз и проблема намечалась — ну не рассчитана эта стандартная программа на неотёсанных варваров, едва владеющих языком эллинов и неспособных оценить в должной мере эллинскую поэзию. Пару раз она тоскливо скосила взгляд в сторону входа, явно с нетерпением ожидая прихода напарницы, дабы не одной тут отдуваться. Переглянувшись, въехав в ситуёвину и поухмылявшись, мы решили её выручить, предложив рассказать нам просто и незатейливо, «как же это она докатилась до такой жизни», гы-гы! Видимо, и у греческих шлюх это излюбленная тема, судя по тому, как она тут же приободрилась:

— Наша семья родом из Гития. Ах, да, вы ведь… гм… чужеземцы и не знаете… Гитий — это главная морская гавань Лакедемона. Мы не были спартиатами, но среди периеков Гития наша семья была в числе самых почтенных и уважаемых. Потом власть в Спарте захватил этот тиран Набис, и для лучших граждан Лакедемона настали тяжёлые времена, как и при Клеомене. Отец и его друзья надеялись, что отъём денег и земель коснётся только богатых и именитых спартиатов, как и полагалось по старинным и давно уже не действовавшим законам Ликурга, которые тиран вновь решил возродить. О чём было беспокоиться периекам, которых законы Ликурга и в ту седую старину никогда не касались? Мы всегда делали, что хотели, и жили, как хотели, обязанные только платить налоги в годы мира и давать Спарте воинов во время войны, и пока мы это исполняли, никто никогда не вмешивался в нашу жизнь. Мы были уверены, что так будет и теперь. Как и Клеомен, кого-то из своих недругов Набис казнил, кого-то изгнал, их имущество роздал своим приспешникам и поддержавшей его спартиатской черни — мы думали, что этим всё и ограничится, как и прежде. Но после неудачной войны за Мессению, когда тирану не хватило ни людей, ни награбленного у богатых спартиатов, он вдруг вздумал пополнить число граждан достойными из числа периеков. Это отца тоже не обеспокоило — так не раз бывало и в прежние времена, но всегда перевод в спартиаты касался только тех, кто хотел этого сам, и никогда не был принудительным. Но на этот раз всё было не так — знатных периеков объявили спартиатами, не спрашивая их согласия, отобрали имущество, которое посчитали излишним и заставили вести эту ужасную жизнь по законам Ликурга. Представляете, мало тирану того, что вверг нас в постыдную нищету, так даже девушек заставили изнурять себя гимнастическими тренировками и — вы представляете? Даже бороться и драться! Да разве к такой жизни я привыкла? Раньше мы никогда ни в чём не нуждались, нас никто не изнурял и не держал впроголодь, мы ели рыбу и мясо, а не эту ужасную похлёбку с чёрствыми лепёшками, у нас в доме стояли красивые аттические вазы и коринфские статуэтки…

— И хруст французской булки! — прокомментировал Серёга по-русски, отчего мы расхохотались, а рассказчица испуганно захлопала глазами.

— Продолжай, Гелиодора, — успокоил я её, — Это мы шутим кое о чём из нашей собственной жизни, о которой ты нам невольно напомнила…

— Многие знакомые отца бежали в ахейские города, но он, хоть и поддерживал с ними связь, был в числе тех, кто хотел свергнуть тирана здесь. После войны с Македонией на помощь ахейцам вот-вот должен был прийти и Рим, и в Гитии готовилось восстание. Но Набис раскрыл заговор и казнил всех его участников, в том числе и моего отца с братом. Нас с матерью при этом — ну, вы сами понимаете… Друзья нашей семьи помогли нам бежать из Лакедемона, и некоторых припрятанных отцом ценностей хватило на то, чтобы как-то устроиться в Коринфе и даже оплатить храму Афродиты моё обучение в школе гетер. Ведь я была опозорена, и на достойное замужество рассчитывать уже не могла…

Тут Володя, подманив пальцем одну из рабынь гетеры с кифарой, забрал у неё инструмент, взял пару «блатных» аккордов и загорланил, подражая Гулько:

— Не смотрите вы так, сквозь прищуренный глаз,

Джентльмены, бароны и леди.

Я за двадцать минут опьянеть не смогла

От бокала холодного бренди.

Мы с Серёгой прыснули в кулаки, одобрительно отогнули большие пальцы, и я присоединился:

— Ведь я институтка, я дочь камергера,

Я чёрная моль, я летучая мышь.

Вино и мужчины — это моя атмосфэра.

Приют эмигранта — свободный Париж!

Справившись с подавляемым для приличия смехом, к нам присоединился и Серёга, а вторая рабыня гитийки, уловив мотив, принялась аккомпанировать Володе на греческой двойной флейте:

— Мой отец в октябре — он убежать не успел,

Но для белых он сделал немало.

Срок пришёл, и холодное, холодное слово «расстрел» —

Прозвучал приговор трибунала.

Вспомнив наконец эту песню, которую мы пару-тройку раз уже горланили под настроение на наших посиделках, присоединился и Хренио:

— И вот я — проститутка, я фея из бара,

Я чёрная моль, я летучая мышь.

Вино и мужчины — это моя атмосфэра.

Приют эмигранта — свободный Париж!..

Догорланивали мы уже сквозь почти не сдерживаемый смех. Тут, как раз под заключительные аккорды и наш хохот, заявилась наконец и вторая «фея из бара», которая Меропа-Чья-то-Там, надо полагать. Ага, так и есть — Меропа Гортинская, как она нам и представилась, когда мы отсмеялись и соизволили обратить внимание на её появление. Ну, в общем-то она того стоила. Смугленькая брюнетка, постройнее товарки, ноги тоже подлиннее — далековата от классического греческого канона, зато отклонение как раз в правильную на мой вкус сторону. Ей тут же налили неразбавленную «штрафную», после чего выпили уже все вместе — ага, за мир и порядок во всём мире. А то развели тут эти политиканы бардак, мешающий порядочным людям серьёзными делами заниматься…