— Вот, из лаборатории… — Запыхавшийся Черномор Агеев сунул главному инженеру в руки листок экспресс-анализа.
Черемных пробежал взглядом колонку цифр.
— Так и есть… — буркнул он. — Вес гранулы выше нормы. Коэффициент вспучивания — один и две десятых. Позорный коэффициент!..
Коля Бабушкин хорошо понимал, чем озабочен главный инженер. Вся эта затея с крупными блоками зависела от качества заполнителя, от качества керамзита. Чем легче керамзитовые гранулы — тем легче блок. Чем пористей гранулы — тем надежнее изоляционные свойства блока: его не проймет никакой мороз.
— Глина у нас тощая… — недовольно ворчал Черемных. — Органики в ней с гулькин нос. Выгорать нечему…
Но его ворчание приглушил мотор. Лешка Ведмедь включил пресс.
Из отверстий формовочной плиты, как из мясорубки, выдавились, полезли столбики глины. Снующая вверх-вниз струна рассекает их на дольки. Сырые гранулы сыплются в ящик. А чтобы они не слипались друг с другом, нависшее над ящиком сито трусит опилки…
Это Лешка Ведмедь придумал: посыпать сырые гранулы опилками, чтобы они не слипались. Ему за это главный инженер тоже выписал премию.
— Опилки!.. — заорал вдруг Черемных прямо в ухо Коле Бабушкину. — Нужно эти опилки…
Но из-за грохота мотора Николай не смог разобрать остального.
— Что?.. — заорал он прямо в ухо главному инженеру.
Черемных подал знак Ведмедю. Лешка, пожав плечами, остановил пресс.
— Нужно заранее добавлять в глину опилки, — сказал Черемных. — Месить глину с опилками. Ведь это сплошная органика! В печи все это выгорит… Соображаешь?
Николай кивнул. Соображаю, мол. В печи опилки выгорят — изнутри. И гранула станет пористей, легче. Чего тут не соображать? Проще простого.
— Сейчас попробуем… — воодушевился Черемных. — Иди к глиномешалке, распорядись, чтобы добавили в дозатор опилок. А потом…
— Я ждать не буду, — встрял в эту беседу Лешка Ведмедь. — Без пяти четыре. Конец работы.
— Как это — не будешь? — поразился Черемных. — Ведь нужно попробовать! Сейчас мы добавим в глину опилки…
— Я ждать не буду, — встрял в эту беседу Лешка.
Это уж не первый был такой случай.
Иногда бригаде монтажников не удавалось завершить начатое дело до конца смены. А завершить надо было: поджимали сроки. И никто не возражал остаться на час в цеху. Что поделаешь, если поджимают сроки…
Но Лешка Ведмедь возражал. Отказывался наотрез. «Не могу», — и точка.
Как и сегодня.
— Мы быстро! — уже не просил, а умолял Ведмедя Черемных. — В момент приготовим массу, ты отформуешь, и все. И катись домой… А с печью мы сами управимся.
Однако Лешка Ведмедь, склонившись над железным чаном, начал отмывать глину с рук.
— Не могу… — твердил он. — Есть такой правительственный закон насчет семичасового дня?
— Есть, — упавшим голосом ответил Черемных.
— Ну, так я не могу нарушать закон… Конец работы.
Главный инженер смолчал. Он не стал спорить с Лешкой. Он как представитель администрации завода не имел, конечно, никакого морального права настаивать, чтобы Ведмедь остался работать сверхурочно.
Черемных не стал спорить. Он только насупился, нервно взъерошил свои черные с проседью кудри и размашисто зашагал к двери.
А Лешка Ведмедь, не поднимая глаз, не взглянув даже на Колю Бабушкина, на Черномора Агеева, на остальных ребят из монтажной бригады, отер паклей руки, нахлобучил шапку, взял задрипанную сумку, в которой он приносил из дому харчи, и пошел вон из цеха.
Это уж не первый был такой случай.
Вечером Коля Бабушкин и Черномор Агеев отправились патрулировать по городу. Им как раз пришел черед нести патруль от комсомольской дружины завода. Они надели на рукава красные повязки и, чинно вышагивая, двинулись вдоль Меридианной улицы.
Погода была хорошая. Январские стужи выдохлись две недели назад, а до мартовских снежных буранов оставалось еще недели две. Стояло безветрие. Воздух был чист и вкусен. В ясном лиловом небо торчала одна-единственная, ранняя, очень близкая — хоть рукой пощупай — звезда…
— Это какая звезда? — спросил Николай Черномора.
Они шли по бесконечной Меридианной улице, глотали вкусный воздух и вели между собой отвлеченные разговоры. На всем протяжении Меридианной улицы они не заметили ни одного нарушения общественного порядка: ничего им такого пока не встретилось. А погода была действительно хорошей. И они с удовольствием гуляли, беседуя о том, о сем.
— Это не звезда, — строго сказал Черномор Агеев. — Это планета. Венера.
— Какая разница? — улыбнулся Николай. — Все равно звезда…
— Нет, не все равно! — рассердился Черномор Агеев. — Планета — это планета. Вот мы сейчас идем по планете. И Венера — планета. А звезда — это солнце. Каждая звезда — это солнце… Астрономию в школе учил?
Николай учил в школе астрономию. У него вроде бы даже «пятерка» была по астрономии. Но он как-то не очень интересовался этим предметом. Поскольку считал, что этот предмет ему вряд ли сгодится в повседневной жизни. У них в школе были и другие бесполезные предметы — скажем, пение… Так что астрономия очень быстро выветрилась из его головы.
Однако сейчас Николай устыдился своей малограмотности: он, оказывается, спутал планету со звездой.
А этот парень — Черномор Агеев — неплохо в таких делах разбирается. Он, наверное, позже школу кончал, когда уже стали запускать ракеты.
Они шли по Меридианной улице.
В ясном лиловом небе — одна за другой — проступали звезды. Крупные и мелкота. Их становилось все больше. Они теснились все гуще.
— Это Галактика, — объяснял Черномор Агеев. — Это все звезды. Такие же, как наше солнце. А есть и больше солнца — в миллион раз… И вокруг них кружатся планеты. А вокруг планет летают спутники…
— Какие спутники? — удивился Николай.
— Обыкновенные. Их тамошние люди запускают.
— Может быть, там и людей нет?
— Люди там есть, — сказал Черномор Агеев. Сказал, как отрезал. — Там не может не быть людей. Там люди раньше нашего живут.
— Ладно врать-то, — обиделся Коля Бабушкин. Уж это никак его не устраивало: что люди там живут раньше нашего.
— Точно, — заявил Черномор Агеев. — У нас ведь солнце очень молодое. И земля очень молодая. Совсем молодая… Вот ты скажи: давно ли по ней люди ходят? Всего какой-нибудь миллион лет…
Коля Бабушкин не стал возражать. Он только подумал, что здесь, на Печоре, люди, наверное, появились еще позже. На Порогах, скажем, всего лишь год назад никаких людей не было, пока туда не пришел коллектив прораба Лютоева и в том числе он, Коля Бабушкин.
— Тут нечего спорить, — уверенно закончил Черномор. — Тут простая диалектика. Понял?
Николай остановился и, закинув подбородок, посмотрел вверх.
Сплошная звездная вьюга взметнулась, взвихрилась и замерла в небе…
Николай почувствовал, как поплыла из-под ног земля. У него закружилась голова. От этой Галактики. От этой диалектики… Он даже глаза зажмурил.
И, зажмурив глаза, услыхал: тюк, тюк…
Он открыл глаза — обернулся. Оглянулся и Черномор Агеев.
Тюк, тюк…
По левую руку высится дощатый забор. За его острозубой кромкой громоздятся венцы сруба — обхватные бревна лиственницы, прокладки из рыжего мха. Сквозные проемы окон. От ближайшего уличного столба тянется провод, на проводе болтается электрическая лампочка, и в свете этой лампочки видно; верхом на бревне, друг против друга, сидят двое с топорами; один махнет топором — тюк, другой топором махнет — тюк…
Как загорская игрушка, деревянная забавка — два мужика с топорами: тюк, тюк… тюк, тюк…
— Гляди-ка, — пораженно шепнул Николаю Черномор Агеев. — Ты погляди… Узнаёшь?
— Кого? — переспросил шепотом Николай. Вгляделся поострее. — Да ведь это… Лешка.
— Ведме-едь!.. — во все горло, хотя было и близко, закричал Черномор Агеев. — Наше вам с кисточкой…
Наверху перестали тюкать. Свесили головы.
— А-а… Привет, — помолчав, отозвался Лешка.
