— Ребята, скорее! Ребята! — донесся крик Кузи, бежавшего по берегу.

Все бросились к нему.

Кузя выпалил:

— Ровно в одиннадцать двадцать семь прибывает ихний поезд. Пронькиного отца срочно вызвали на станцию, я сам все слышал! Побежим туда!

Шурка сплюнул и сказал:

— Леди и джентльмены, вы слышите, что говорит этот рыжий Кузя? К нам едут белые гады!

Кладбище находилось в двух верстах от станции, на высоком песчаном косогоре, как раз в том месте, где железнодорожное полотно поворачивало вслед за изгибом реки. Поезда, идущие с запада, громыхали мимо крестов и памятников, потом огибали выступ большой скалы и выносились на открытое место перед поселком.

В полдень над кладбищем заклубился белый дымок. Он приближался, вытягивался. И, наконец, медленно, будто что-то высматривая, из-за горы выполз короткий поезд. Впереди паровоза была прицеплена открытая платформа, за ее бортами возвышались уложенные в несколько рядов шпалы, на них были установлены пулеметы: один смотрел маленьким глазком ствола вперед, а два — в стороны. За паровозом тянулся классный вагон, а к нему тесно прижимались две теплушки.

Нехотя поднялось крыло семафора. Поезд двигался тихо, без гудков, точно подкрадывался к станции. Из окон и с крыш домов за ним следили сотни настороженных глаз жителей Заречья. Молчаливая толпа на перроне выжидающе смотрела на непрошенного гостя.

Ветер все усиливался. Из-за хребта показались косматые, хмурые тучи. Они закрыли солнце, веселившее с утра землю…

Никифор Хохряков раздраженно ударил в колокол. Медь не зазвенела, а будто злобно вскрикнула. Странный поезд остановился на первом пути против белого здания вокзала.

Широкие двери теплушек, рокоча, открывались, солдаты с винтовками в руках выскакивали на перрон и торопливо выстраивались вдоль состава.

— Ура! Ура! — недружно и как-то фальшиво прокричали в толпе отдельные надсадные голоса.

Прошла минута, вторая, третья. Из классного вагона никто не выходил. Молчаливая толпа жителей все увеличивалась. От входа в вокзал до перрона образовался проход. В первых шеренгах стояла вся знать поселка.

Костя и Ленька Индеец, забравшись на штакетник станционного палисадника и держась за ветки черемухи, смотрели на диковинное сборище. Купцы нарядились в картузы с лакированными козырьками, в черные поддевки, широкие плисовые шаровары, в шелковые малиновые, зеленые, голубые рубахи. Сапоги с голенищами в гармошку блестели, как зеркала на солнце. Чиновники уже несуществующих в поселке или изменивших свои названия учреждений высоко задирали подбородки, подпертые крахмальными воротничками, на груди у некоторых болтались какие-то медали и значки. Бывший мировой судья нацепил галстук-бабочку. Старший агент общества страхования от огня, под названием «Россия», все время дотрагивался до цилиндра, едва-едва державшегося на его большой лысой голове. Заведующий школой Александр Федорович то и дело поглядывал на свои старомодные штиблеты и, морщась, переступал с ноги на ногу: штиблеты были куплены в годы молодости и теперь стали тесными. Около него топтался грек-булочник в узеньких, как трубочка, брюках. Дородные женщины шуршали новыми платьями и юбками. Жена аптекаря и дочь начальника лесничества пришли в широких шляпах с перьями.

— Вырядились, как пугала! — смеялся Ленька.

— Смотри, смотри, — зашептал Костя, — вон пузан!

Почти у самых дверей, рядом с отцом и Жердевым-Бревновым стоял Володька Потехин. «Так вот почему он сегодня в лакированных сапожках», — подумал Ленька, вспоминая драку на мосту.

Позади «знати» толпились все, кто случайно оказался на станции. Подходили рабочие паровозного депо и пункта технического осмотра вагонов. Еще задолго до прибытия поезда начальник участка тяги приглашал всех на станцию, чтобы, как он объяснил, не вызывать никаких подозрений. Ребятишки шныряли среди толпы.

Дядя Филя остановился около Кости и Леньки, оглядел поезд. «Ни броневик, ни пассажирский, ни то, ни се!» — подумал он, на всякий случай пересчитав вагоны.

— Внимание, господа!

Толпа зашевелилась, все повернулись в ту сторону, откуда послышался голос. В тамбуре классного вагона появился высокий молодой офицер.

— Внимание, господа! — повторил он и легко спрыгнул со ступенек на перрон.

Солдаты расступились. В дверях вагона показался тучный, небольшого роста полковник с жирными, красными губами. Высокий офицер помог ему сойти на землю. Следом спустились еще два щеголеватых офицера. Высокий пошел вперед по людскому коридору, размахивая руками, чтобы встречающие расступились шире.

Навстречу офицерам из вокзала вышли двое. Впереди шел, чуть прихрамывая на левую ногу, худенький, с седеющими усами и с бородкой клинышком, человек в железнодорожной форме. Рядом с ним на коротких и толстых ногах семенил купец, облаченный в темно-синюю шевиотовую тройку. Купец нес на вышитом холщовом полотенце большую булку хлеба, на булке стояла наполненная до краев хрустальная солонка.

— Господа! — начал купец, краснея до самых ушей. — Разрешите, так сказать, от всей души…

Тут он закашлялся. Не дожидаясь окончания речи, полковник взял подношение и сунул его идущему сзади офицеру. Человек в железнодорожной форме заюлил перед полковником.

— Разрешите представиться: начальник станции Блохин. Осмелюсь доложить, служил Советам по принуждению. Предан царю, готов…

— Спасибо, господа! Пойдемте, — хрипло забасил полковник.

Высокий офицер оттеснил сгрудившихся у входа людей. И вдруг толпа загудела, кто-то восхищенно ахнул. На одной из половинок дверей колыхался небольшой красный флаг, воткнутый коротким древком за железную решетку, оберегавшую стекло.

— Это что такое?! — взревел, багровея, полковник.

Семенивший за его спиной купец, еще не понимая, что случилось, и находясь под впечатлением незаконченной речи, выпалили:

— Примите, так сказать, хлеб да соль!

— Поручик! — заорал полковник. — Разогнать всех!

Он кинулся за Блохиным в здание вокзала. Высокий поручик рванул с двери флаг. Зазвенело, рассыпалось осколками стекло. Полотнище вспыхнуло в руке поручика, а древко осталось за решеткой. Поручик бросил флаг под ноги и начал топтать его.

— Разойдись! — надрывался он, потрясая огромным кулаком. — Разойдись!

Поручик бешено пнул подкатившийся откуда-то цилиндр, похожий на ведро, и побежал к солдатской цепи, расталкивая разряженных дам. По его команде солдаты чеканно отстукали три шага вперед и вскинули винтовки. Толпа заметалась, бросилась врассыпную, хотя и не все понимали, что произошло. У дверей вокзала купец в тройке хватал всякого, кто пробегал мимо, и пытался что-то сказать, но у него получалось какое-то бессмысленное лепетанье:

— Господа, так сказать… Господа, так сказать!..

Ребята спрыгнули со штакетника. Костя налетел на грека-булочника, получил от него подзатыльник и только собрался проскочить между аптекарем и толстым Жердевым, как вскрикнул от сильной боли: какая-то дебелая девица в белом шарфике наступила ему на босую ногу. Девица обернулась и махнула на него рукой. Ее толстое курносое лицо показалось Косте знакомым. И вдруг, уже пробираясь дальше, он вспомнил, кто это, и удивился: «Неужели она?!». Костя, забыв про боль, хотел побежать за девицей, но она уже затерялась в толпе.

Ленька, усиленно работая локтями, старался пробраться к водогрейке, чтобы удрать за вокзал. Тут под ноги ему попало что-то мягкое, и он запнулся. На земле валялось скомканное красное полотнище, брошенное поручиком. К нему прилипли сухие желтые листья. Ленька схватил флаг, сунул его под рубаху и, что есть силы, снова начал проталкиваться к водогрейке…

Тем временем полковник бушевал, распекая начальника станции в его же кабинете:

— Блоха ты, блоха и есть! Прыгаешь без толку, а кругом большевики орудуют!