— Народ так обзывает, не я! — огрызнулся председатель. — Галдеть тут нечего!

Федя поманил к себе пальцем Андрюшу Котельникова и спросил его шепотом, у кого и почему такое странное прозвище. Андрей сказал, что китайскими пельменями прозвали купца Петухова за большие уши.

Первым докладывал Митя.

— В настоящий текущий момент во главе угла стоит Третий Интернационал. Я вам все разобъясню…

— Пой, ласточка, пой! — донеслось с крайней парты.

Не обращая внимания на выкрик, Митя продолжал говорить. Первые две страницы он еще дома выучил наизусть, и сначала доклад шел гладко, а дальше Митя стал запинаться, путать слова, которые сам же написал неразборчиво, делать большие паузы. Анна, глядя на него, готова была заплакать. Неужели докладчик запутается, и собрание на веки вечные станет темой для злых пересудов? Митя перебросил сразу две страницы, прочитал их невпопад и остановился. В классе стало тихо-тихо. И вдруг громкий насмешливый голос:

— Вот, паря! Зараза, а не конек: съел полпуда — и не везет!

Перед глазами Мокина замелькали лица слушателей. И тут он увидел Химозу. Их взгляды встретились: у Химозы — насмешливый, у Мити — суровый, ничего не прощающий. В это время Анна, желая поторопить докладчика, дернула его за пиджак. Митя понял это по-своему: велят садиться, и опустился на табурет. Взглянув на снова притихшее собрание, он начал читать по книге, не отрываясь. Голос зазвучал громко и уверенно. Минут через двадцать Митя закрыл конторскую книгу.

Сразу же начался доклад Феди Комогорцева.

— Мы, большевики, всегда говорим правду в глаза…

На табурете, прихваченном с собой из дому, затрясся в смехе толстомордый мужик, подпоясанный красным кушаком.

— Глядите на него! — говорил он, указывая пальцем на Федю. — От горшка два вершка, а тоже — большевик. Материно-то молоко обсохло у тебя на губах?

— Обсохло, дядя! — нашелся Федя. — И знаешь, когда? Когда ты, мироед, свои карманы набивал, а я в тайгу партизанить ушел!

В разных концах класса вспыхнули выкрики:

— Ловко отбрил! Этот зубастый!

— Лупи их, дьяволов!

Бородач засопел и отодвинулся вместе с табуретом дальше от стола.

— Мы, большевики, никогда не подкачаем! — сказал Федя, ободренный выкриками.

— В трубу его! — зло, как бы опомнившись от удара, заорал толстомордый. — Скулу набок своротим!

— У скулы хозяин есть, он может сдачи дать! — смело отрезал Федя.

Председатель ревкома забарабанил тощими кулаками по столу.

— Товарищи гражданы! Пускай представитель докладет до конца! Не дерите горло!

Шум улегся. Федя говорил легко, без запинки, не заглядывая в приготовленный дома листок. Слова пришли сами собой… Федин дедушка с малых лет гнул спину на помещика, молодым парнем участвовал в крестьянском восстании, и за это угодил на каторгу в Забайкалье. Отбыл срок, поселился под Нерчинском. Так и умер дед, не найдя на земле счастья. Федин отец крестьянствовал, но тоже из нужды выбраться не мог, ушел на заработки в город. Ни один царь не помог рабочим и крестьянам устроить жизнь так, как им хотелось. Федя родился при Николае Втором, дождался того, что этого царя убрали с престола. За Байкал пришла Советская власть, но ее задавили свои и заморские буржуи. Пожил Федя и при атамане Семенове — не сладко, убежал в партизанский отряд. В общем, ни молодому, ни старому трудящемуся человеку никто не даст освобождения, если он сам не постоит за себя. Помочь народу добить контрреволюцию и построить новую жизнь — вот чего хочет комсомол. Он, комсомол, родился в России и вот перешагнул к нам, за Байкал…

Первый раз развернул Федя перед собой бумажку и прочел выписанные из газеты строки: «…Брошенная в массу рабоче-крестьянской молодежи искра не потухла. Под спудом семеновской реакции она медленно, но неуклонно разгоралась…»

— Никто не потушит наши искры, — заканчивал Федя свой доклад. — Крикунов мы, большевики, видали всяких и не боимся их. Наша все равно возьмет! Идите к нам, парни и девчата. Вперед, товарищи!

Федя сел на лавку и посмотрел на толстомордого, тот показал ему большой волосатый кулак. В классе качались людские головы, слышался негромкий говор, будто по полю пробежал легкий ветерок и пошевелил пшеницу. Председатель ревкома достал красный, уже захватанный руками кисет, свернул цигарку.

— Задавайте вопросы, товарищи гражданы!

Его обращение потонуло в общем гуле. Курильщики полезли за табаком, кисеты пошли вкруговую. Удушливый дым от зеленухи-самосада поднимался к потолку, закрывая собой подвешенную на проволоке лампу без стекла.

Рябой парень, стоявший у печки, неожиданно обратился к Феде.

— А с чем едят твой комсомол?

— Запишись и узнаешь! — запросто ответил докладчик.

К столу пробился сутулый крестьянин в дубленом полушубке.

— Вот так… Допустим, мой сын вошел в комсомол. Какое ему жалованье положите?

— Мы работаем на общество, бесплатно! — сказал Федя.

— Задарма, значит? — Крестьянин покачал головой и отошел от стола, приговаривая: — Нет, так не пойдет!

— А ты порядись с ними, Агафон! — закричал с табурета толстомордый. — Глядишь, и выжмешь из большевиков целковый!

С лавки у окна поднялся мужчина в заплатанной тужурке и махнул шапкой.

— Вот такой вопрос!.. Вы бы нам мануфактуры привезли, керосинчику да соли, а мы бы вам сыновей в комсомол представили. А так жалко ребят отдавать.

Крестьянин в дубленом полушубке радостно поддержал.

— Правильно рассудил человек, так и я согласен!

Он еще постоял, поглядел на приезжих и добавил:

— Тут вот какое дело… В газетке писали про такую машину — трактор. Будто ворочает она землю за много лошадиных сил. Вы привезите-ка один трактор да покажите, как он пашет. Тогда мы всем селом в комсомол пойдем. Согласны?

К Феде подсел старик с палкой.

— Беда у меня, сынок. Сосед Фильшин на станцию поехал, взял у меня штаны почти новые. Неделя прошла, а его нету. Сам-то он, черт с ним, мне бы штаны выручить. Не видел его там?

— Нет, не видел, дедушка!

— Скажи ты, пожалуйста! — развел руками старик. — Пропали штаны!

Теперь вопросы сыпались, как горох из мешка.

— Где купить хомут?

— Когда будет мировая революция?

— Золотые деньги отменят или нет?

— Почему звезды с неба падают?

— Кто такая пролетария?

Митя и Федя терпеливо и долго отвечали, иногда им помогала учительница Гречко. После ответов Федя громко спросил:

— Ну, кто будет записываться в комсомол?

— Погоди ты со своим комсомолом!

В проходе между партами, расталкивая столпившихся односельчан, появился Петухов. Не доходя до стола нескольких шагов, он остановился. «И правда, китайские пельмени», — подумал Федя, увидев большие оттопыренные уши лавочника. Петухов не был похож на деревенских богатеев, каких рисуют в газетах. Он совсем не толстый, без жилетки, на нем нет сапог с лакированными голенищами. Купец небольшого роста, сухопарый, в коротком поношенном пальто, брюки у него из грубого сукна, на ногах простые ичиги, борода маленькая, какая-то помятая. Нос у Петухова, как нос у председателя ревкома, такой же — вздернутый. И только уши господь бог отпустил ему сверх пайка, этим Петухов и отличался среди других… Но вот он повернулся к столу спиной.

— Мужики! — начал негромко лавочник. — Пошто сопляков слушаете?! Они же по молодости, по глупости большевистские сказки бают..

— Пой, ласточка, пой! — сказал Митя Мокин, вспомнив, что его самого угостили этой фразой в начале собрания.

Петухов даже не оглянулся.

— Я вам, мужики, покажу, чего большевики добиваются. Видите мою руку?

Над его взлохмаченной, начинающей седеть головой взметнулась жилистая рука.

— Пять пальцев и все разной величины. Большой короче всех — так всевышнему угодно. В крестьянстве так же устроено: один поболе, другой помене над землей поднялся. А большевики чего хотят? Уровнять всех, обрезать пальцы по суставчикам, чтобы выше самого короткого никто не был.