Блохин шагнул к столу.
— Вы, Геннадий Аркадьевич, говорили, что революция дала право на создание союзов. Знаете что… Не для того рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки, чтобы буржуазия объединялась в союзы и выступала опять же против рабочих и крестьян!
Химоза ехидно ухмыльнулся.
— Не забывайте, что мы живем не в Совдепии, а в Дэ-вэ-эр!
— Это не навеки! — громко и уверенно произнес Блохин и прыгнул со сцены в зал.
Пока он шел к своему месту, Костя провожал его глазами. «Усатый, наверное, все знает… Раз Читу взяли, значит, и у нас будет советская власть». Над столом президиума закачался Химоза.
— Полагаю, что собрание на этом можно закончить. Поскольку мнения равные, пусть соучраб проведет свое собрание, а комсомол свое. В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань!..
— Не на той дудке играешь! — Митя Мокин отодвинул рукой Химозу от стола. — Не нравится тебе наше собрание, — уходи и забирай свое охвостье!
— Это наше собрание, и мы вас не приглашали! — вспыхнул молчавший до сих пор за столом Кикадзе.
Васюрка встал на скамью, повесил на трость шляпу и замахал ею.
— Даешь комсомол!
— Даешь комсомол! — закричали на других скамьях.
— Прекратить собрание! — ревел густым басом регент.
Мокин левой рукой взял лампу, а правую, сжатую в огромный кулачище, опустил на стол.
— Не бузить! В настоящий текущий момент молодежь не может жить без комсомола! Я призываю вас, товарищи, под наше знамя!
Химоза задергал головой, затопал ногами.
— Мы не пойдем под ваше знамя, оно запятнано кровью лучших людей России!
— Что-о? — Митя Мокин огромными и сильными руками сгреб Химозу в охапку, поднес его на край сцены и сбросил в зал. Химоза растянулся на полу, но моментально вскочил и побежал к выходной двери. Федя-большевичок приподнял скамью и перевернул ее вместе с двумя членами президиума. Ученики скрылись за кулисами. В зале засвистели.
— Бей буржуйчиков!
Все повскакали с мест, каждый кричал что-то свое. Регент, часто оглядываясь, грузно прошел к двери, за ним пронеслась дама в шляпе, держа за руку дочь. Десятка два юношей и девушек проследовали за ними. Убегающим дружно улюлюкали. Васюрка кричал:
— Катись колбаской!
Митя усиленно стучал по столу.
— Довольно бузы, товарищи!..
Федя-большевичок стоял, уперев руки в бока, и хохотал. Услышав призыв Мокина к порядку, он поставил на ножки скамейку, придвинул ее ближе к столу и сел.
— Крикуны ушли, — заговорил охрипший Мокин. — Мы поганых и близко к своему знамени не подпустим, потому что в песне поется: «Над миром наше знамя веет, оно горит и ярко рдеет, то кровь работников на нем, то наша кровь горит огнем»… Будем толковать о деле. Слесарь Комогорцев хочет поставить вопрос ребром. Высказывайся, Федя!..
Комогорцев уперся обеими руками о колени, быстро встал.
— Не робей, копченый! — подбадривали его из зала комсомольцы и бывшие партизаны.
— Мы, большевики, никогда не сробеем!
Федя говорил звонко, будто пел. И широко жестикулировал, словно дирижировал самому себе. Он безусловно за комсомол. С собрания убежали дети мясников, булочников, чиновников. Они называют себя «золотой» молодежью. А рабочая молодежь, дети железнодорожников — красная молодежь. И надо еще посмотреть, на чьей стороне правда. За что в гражданской войне молодые жизни гибли? В 1919 году семеновские каратели в пади Глубокая окружили партизанскую избушку, в ней было шестнадцать молодых парней поселка. Их выдал предатель, они остались без патронов. Их изрубили и сожгли в избушке. Будь живыми, разве они теперь пошли бы против комсомола? Нет, они стали бы в первые ряды. В партизанском отряде ходил с карабином ученик Шурка Лежанкин, брат красногвардейца. Парнишка голову свою сложил при нападении на семеновский бронепоезд. Какой бы из него комсомолец получился! В зале сидят зареченские ребята, Шуркины дружки. Куда они пойдут? В комсомол или соучраб? Тут и спрашивать нечего — им одна дорога в нашу ячейку…
Кузя, бледный, сидел с закрытыми глазами. Слова Феди-большевичка били ему в самое сердце. Пронька уставился глазами в одну точку, бичевал самого себя: «Почему отца не спросил, послушал рыжего Кузьку».
Комогорцев заканчивал свою речь:
— Мы, большевики, говорим всей трудовой молодежи: подавайтесь в комсомол!
Какая-то ученица подняла руку.
— Девушек в комсомол принимают?
— А как же! — ответил Мокин. — У нас в депо табельщица Клава уже проявила сознательность и записалась.
— Ее отец из дому выгнал! — закричали у дверей.
— Бывают такие темные родители, — объяснил Мокин. — Клава, ты здесь? Что отец-то? Бузит?
Круглолицая, с большими глазами девушка в красной косыночке поднялась со скамьи.
— Бунтует тятька. Вчера пришла я домой поздно, он не спит… Я, говорит, тебе, как отец, по-доброму, по-хорошему советую: «Если ты, стерва, будешь еще в ячейку ходить, я тебе голову оторву!» Тут мать вмешалась… И пошли костерить в два рта. Ночью отец мой членский билет из жакета вытащил и… — Клава показала руками: изорвал.
— А ты что же? — спросила Вера.
— Я все равно комсомолкой останусь навсегда!
Девушку спрашивали со всех концов зала:
— Живешь-то где?
— Что есть будешь?
— У подружки ночую… В комсомол ее уговариваю.
— Вдруг ее тоже отец выгонит? Куда же вы двое?
— Коммуной жить будем. Слыхала, есть такие коммуны, там все общее: и еда, и одежа!
— Это можно в текущих делах обсудить! — сказал Мокин. — Сейчас Федя зачитает резолюцию.
Стало тихо. Комогорцев придвинул к себе лампу и начал громко читать:
«…Мы, рабочие-железнодорожники и ученики — дети рабочих, создаем поселковую ячейку РКСМ, которая поможет нам освободиться от всех старых предрассудков, каковые при старом времени навевались нам строем и жизнью.
Ячейка возлагает на каждого члена союза задачу принять активное участие в деле создания новой жизни. А также просим наших отцов, матерей, братьев и сестер не мешать свободному развитию нашей организации, как это часто замечается со стороны наших старых людей, которые впитали в себя все уродства старого мира, а прийти к нам па помощь своим опытом и знанием, за что мы, вся молодежь, будем приветствовать вас, родителей.
Мы считаем, что никаких других кружков молодежи не должно существовать. Будем давать отпор наскокам со стороны эсеров и меньшевиков».
Федя сел.
— Кто будет добавлять резолюцию? — спросил Мокин, пристально вглядываясь в зал.
Гулко топая сапогами, Васюрка прошел к сцене.
— Напишите еще так: «Да сгинут враги революции!»
Все дружно захлопали в ладоши. Резолюция была принята единодушно. Федя внес еще одно предложение:
— Давайте отобьем телеграмму самому Ленину!
— Даешь телеграмму! — поддержали в зале.
Мокин начал писать…
Лампа-молния в зале чадила, темнота сгущалась. Несколько минут все терпеливо ждали, потом начались перешептывания, скоро они превратились в громкий разговор. Кто-то затянул партизанскую песню о тайге… Мокин еще ничего не слышал, погруженный в составление телеграммы. Он часто смачивал карандаш, зажимая грифель его губами, ворошил зачесанные назад волосы, зачеркивал написанное. Федя-большевичок склонялся к нему и что-то подсказывал. Мокин качал головой. Как видно, текст рождался в муках. Тогда на сцену поднялся Блохин. Через пять минут Федя зачитал приветствие:
«МОСКВА, ПРЕДСОВНАРКОМА ЛЕНИНУ.
СОБРАНИЕ КРАСНОЙ МОЛОДЕЖИ ДЭ-ВЭ-ЭР ШЛЕТ ТЕБЕ, ВОЖДЮ МИРОВОГО ПРОЛЕТАРИАТА, ГОРЯЧИЙ ЮНОШЕСКИЙ ПРИВЕТ, ПРИЧЕМ ЗАВЕРЯЕТ, ЧТО ИСКРУ, БРОШЕННУЮ ТОБОЙ, РАЗДУЕТ В ПЛАМЯ МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ И ЗАКОНЧИТ НАЧАТОЕ СТАРШИМИ ДЕЛО ДО КОНЦА».
Васюрка подбросил до потолка шляпу.
— Ур-ра!
Его поддержали разноголосо и мощно. Когда улеглась тишина, ученица, которая спрашивала, принимают ли в комсомол девушек, стала на скамью и прокричала:
