— Премии ему не дали, но повозиться с ним пришлось порядочно. Все в колхоз рвался и не хотел отступиться — чуть ли не в драку лез. Прямо хоть от колхоза отказывайся, потому как и слепому было ясно, что с Виктором Суурести под одной крышей не уживешься. Изворачивался он так и этак, да только ничего у него не вышло: решили на собрании и близко не подпускать к нашему колхозу серого барона. Он-то уж и грозил, и шипел, и ругал, и проклинал, пока мы не приняли новое решение: пора с этими шутками покончить и выслать Виктора Суурести из волости. Сделали мы так — и сразу воздух стал чище.

Они дошли до ивовых и ольховых зарослей, которые тянулись от леса чуть ли не до самой дороги. Издали казалось, что тут кончаются поля колхоза «Будущее», но на самом деле их продолжение лишь было скрыто кустами. Некогда тут была канава, но она почти заросла и на ее берегах разрослась теперь молодая поросль. За канавой вновь тянулись поля, еще более отлогие, чем те, по которым они шли.

— Вон где она, красная крыша Ханса Тамма. — Колхозник указал рукой на дом, видневшийся на опушке леса. — Тут уж не ошибешься — ни у кого больше такой нет.

— Тут земля колхоза кончается?

— Нет, не тут, а дальше, за усадьбой Тамма. Таммы из всех нас самые смелые, прямо в болото врезались.

Вдали за полем стали видны поднимающиеся и опускающиеся в такт работе пестрые платки, серые кепки и бурые шляпы. Туда они и направили вдвоем шаги. По мере того как они приближались к людям, идти становилось все труднее: земля прилипала к сапогам, чуть ли не отрывая подошвы. Маленький конюх пошел, отдуваясь, напрямик, а Реммельгас отправился вдоль канавы, выбирая сухие места. Когда он влез на высокий камень, чтоб ознакомиться с окрестностью, то увидел позади поля кочковатый, поросший редкими березами и кустами луг, залитый водой, на серебристой поверхности которой отсвечивали лучи солнца.

Последние дни Реммельгас часто останавливался перед картой лесничества. Она запечатлелась в его памяти со всеми подробностями, словно выгравированная в его сознании. Тут, в самом конце колхозных земель, река Куллиару делает крутой изгиб, протекая от полей в расстоянии километра, а кое-где и намного меньше. В этом, разумеется, была немалая опасность, и не напрасно Ханс Тамм на первом же партийном собрании потребовал начать борьбу с паводками.

Несколько десятков колхозников прорывали на склоне поля узкие канавы, чтоб отвести обратно на луг залившую озими воду. Работать было трудно и неудобно: непрочные края канав осыпались, ноги по колено увязали в грязи, которая липла к штанам, курткам, платкам. Колхозники перепачкались, вымокли и на приветствие лесничего лишь хмуро проворчали что-то.

Сам председатель находился в дальней, самой глубокой канаве и выбрасывал из нее совковой лопатой жидкую грязь, упорно стекавшую обратно. На приветствие Реммельгаса он ответил с веселой улыбкой, словно ему досталась самая приятная и чистая работа:

— Будь здоров! Ну-ка, возьми лопату, покажи, на что способен!

План Тамма был прост: отвести по канавам воду вниз, а там, на лугу, выкопать более глубокую и широкую канаву. Средство это являлось временным, но если бы не удалось отвести с озимых воду в ближайшие два дня, то колхоз не получил бы с этих полей хлеба. А поле это было засеяно самыми крупными и чистыми сортовыми семенами! Вода в реке поднялась, на то, что она вскоре спадет сама по себе, надеяться не приходилось. Тамм решил не ждать, что произойдет, а действовать.

— Нам тут некогда обсуждать положение и принимать резолюции, — сказал он несколько иронически. И торопливо добавил: — Мы ведем тут разведку боем, после нее будет легче перейти к более крупным мелиоративным работам. Канавами мы уничтожаем часть озими, еще часть мы вытопчем, но лучше отдать черту мизинец, чем всю руку. Всю воду нам отсюда не выкачать, но избыток отведем. Ненадолго осушим участок, а там, глядишь, река снова в берега войдет.

— Ведь на этом поле была когда-то более крупная канава? — спросил Реммельгас, вспомнив о том, что увидел в зарослях.

— Да. Тут в деревне даже мелиоративное товарищество когда-то было. Оно составляло прекрасные планы и проекты, а мы платили им звонкой монетой. Создали даже маленькую осушительную систему, одним из рукавов которой была та канава, которую ты видел. Поначалу, так года на два, на три, стало вроде чуточку суше, но зато потом затопило еще хуже, чем прежде.

— С рекой ваша система не соединялась?

— Какой там! Дальше канав не пошло. Говорили, правда, и о реке, составили проект, но все так и осталось на бумаге.

— Что ж тогда удивляться, что от ваших канав толку не было, раз вы с конца начали.

— Так ведь в буржуазное время все так и получалось: начиналось с конца и катилось вспять… Да и наша сегодняшняя работа — это только пластырь на один нарыв, а лечение всего района еще впереди.

— Об этом и разговор. Я немного обследовал район Кяанис-озера, теперь хочу вместе с тобой изучить здешние условия…

Они договорились, что проедутся вечером по реке.

Тамм снова вонзил лопату в грязь, а Реммельгас отправился дальше. Место работы было хорошо подготовлено: между канавами лежали абсолютно ровные промежутки. Реммельгас даже спросил у одного колхозника, уж не помогал ли им какой-нибудь землемер, но тот лишь покачал головой.

— Нет, — сказал он, стирая со лба пот, — это председатель позавчера тут все мерил шестом землю да делил на участки. Иные тут смеялись над ним: что, мол, время здесь теряешь, где это видано, чтоб спасали озимь от половодья, раз вода уже залила поле. А он хоть бы что. Тогда кое-кто пришел к нему на подмогу, а за ними уж и все остальные. Иные, конечно, больше так, посмеяться пришли… Ну, заявились мы сюда, а у председателя уже все налажено, каждому определено место, так что деваться некуда: скидывай пиджак и берись за лопату…

— Председатель у вас, как видно, молодчина…

— Как же, молодчина! — усердно закивал головой колхозник, словно ему не верили. — Нелегко ему пришлось, конечно. Все в новинку, всего много, а он не сдается, знай идет вперед… Хоть порой самому и трудненько… как сегодня…

— Разве у него дома что-нибудь случилось?

— Да похоже на то. Мать его полчаса назад прибегала, на глазах слезы. «За колхозную озимь ты тревожишься, говорит, а у самого овцы в хлеву тонут. Пришел бы, хоть помог воду отвести». А Тамм насупился, да и говорит ей: «Ничего. Они еще не скоро утонут», — и отослал мать домой.

Работа подходила к концу. Выбрасывали последние комья земли, подравнивали осыпавшиеся кое-где края. Собирали принесенные из дому бидоны и запасные лопаты. Распрямляли спины и выискивали камень посуше, чтобы посидеть и покурить.

Последним вылез из канавы Тамм. Он отер рукавом лицо, но только размазал по нему грязь. Не смущаясь этим, он подошел к людям и, став среди них, поднял, как бы принимая присягу, свои большие, сильные рабочие руки и сказал:

— Справились! Были такие, что говорили: «Грязь нас тут похоронит», но мы сами вырыли для нее могилу. Смотрите, вода уже потекла вниз!

Смотреть-то было, пожалуй, не на что — не зашумели в канавах бурные потоки, не зажурчали ручьи, — и все-таки у колхозников заблестели глаза при виде сделанной работы. На дне рвов уже скоплялась вода, которая медленно текла вниз, к магистральной канаве. Правда, поле стало некрасивым, его словно исхлестали шомполами, но хлеб — да, хлеб! — должен был теперь уродиться.

Люди сидели на камнях и где придется, им жаль было уходить: таким вдруг близким стало им это поле, еще недавно такое постылое. Сколько они ухлопали на него сил и времени, сколько перемучились! А теперь почему-то было смешно и даже приятно вспомнить об этих мучениях. Так они сидели и разговаривали все об одном и том же — о болоте да о канавах, пока кто-то не воскликнул, всплеснув руками:

— Мы вот тут языками чешем, а у Тамма барашки тонут.

— А ведь верно! Пойдем, посмотрим, не надо ли сделать ковчег для председателя и всей его живности.