Старик на минутку задумался.

— Знаете, ведь история Австро-Венгерской империи и Венеции только-только закончилась. В 1917 году после ипритовой атаки австрийцы стояли всего в пятнадцати километрах от Венеции. Если хотите увидеть шрамы от этой войны, то поднимитесь на гору Граппа. Нужно успеть до восхода солнца. Вы поймете, о чем я говорю, когда побываете на вершине. — Он сплюнул. — Пусть играют что хотят, только не «Марш Радецкого»! Сходите, поднимитесь на гору Граппа ранним утром! — продолжил он. — Нужно добраться до вершины к шести утра. Завтра будет хорошая погода. И северный ветер. Это не так трудно, нужно лишь выехать из Монтегротто в четыре утра. Ночь, машин мало…

— Вы воевали? — спросила меня Наташа, когда я вернулся на место.

— Да, служил в альпийской дивизии и в Эльзасе.

— Ваш сосед слева — тоже, — сказала она.

Это был тот самый тиролец, который пригласил меня похлопать в такт «Марша Радецкого». Он также хорошо говорил по-английски.

— You, alpine troops in 1944, where? — обратился он ко мне.

— In the Queyras, around Saint-Veran. It was a damned cold winter.

— Were you an officer?

— Of course not. I was too young. Just a corporal, and you?

— Feldwebel. In the same area. Only ski patrols. Yes, it was very, very cold winter. The French troops had not a very good equipment in the beginning[74].

«Mein Gott, — подумал я. — Температура опускалась порой до минус сорока. Мы открывали бутылки с вином — пилой или топором. Сколько ног было отморожено, пока мы не получили нормального обмундирования! Вначале у нас не было даже белого камуфляжа! Четверо моих товарищей были убиты в засаде, и их нашли совсем одеревеневшими. Кто это сделал? Не этот ли проклятый тиролец?»

— Prosit, — произнес он, протягивая бокал.

— Ваше здоровье, — откликнулся я, добавив про себя: и да здравствует Европа.

Наташа чувствовала себя немного не в своей тарелке, так как фельдфебель обращался к ней на немецком, который она недостаточно хорошо понимала.

— Наташа, — сказал я, — вы мне говорили, что еще не бывали в местах к северу от Венеции. Хотите завтра совершить восхождение на Граппу? Я встретил на кухне одного старого итальянца, который мне посоветовал идти утром, как можно раньше. Мы можем отправиться из отеля в четыре утра. Я отменю мой сеанс фанго в три ночи и массаж в девять утра.

— А как туда добраться? — спросила она.

— На вашей машине. Вы поведете ночью час-другой, так как в темноте я плохо вижу. А на обратной дороге, если хотите, я могу сесть за руль.

Наташа не ответила. Она оставалась задумчивой и казалась чем-то раздосадованной.

— Ну, не знаю, буду ли я завтра свободна…

Потом отошла в сторонку, чтобы поговорить по мобильному телефону, и вернулась с улыбкой на лице.

— Я согласна, но нужно, чтобы вы немедленно прекратили пить. И вы, и я, — добавила она. — Мне нужно вернуться в гостиницу к часу дня.

Ужин продолжался. Теперь принесли десерт с избытком крема. Я воспользовался случаем и пропустил несколько бокалов шардонне. Наташа пожала плечами.

— После такого количества вина вы вовсе не уснете!

— Мы вернемся в отель лишь к полуночи. А вставать нам нужно уже в полчетвертого. Спать-то особенно некогда…

На обратном пути в автобусе царила полная тишина — все спали.

— Эти чертовы австрияки не должны были играть «Марш Радецкого», — сказал я Наташе. — Вы знаете, что Радецкий был губернатором Венеции в 1850 году?

— Нет. Я это, должно быть, проходила, но позабыла. А вы бывали в оккупированной Австрии в конце войны?

— Да, был в Вене. Я не стал этого говорить тирольцу.

— А вы говорили об этом с профессором Манном? Чем он занимается в Вене? Он очень интересный человек.

— Нет. Мы с ним никогда не говорим о войне. Зачем бередить старые раны? Профессор Манн блестящий геронтолог.

— У вас остались хорошие впечатления о Вене?

— Не особенно. Это было сразу после заключения перемирия. Жители Вены умирали от голода. Многие женщины подверглись насилию со стороны русских… то есть советских солдат. То были совсем иные времена. Люди много пили. Я ходил в нижних чинах, будучи курсантом сержантской школы альпийской пехоты. На восемь дней меня прикомандировали к главному штабу маршала Конева, по взаимному обмену с советскими войсками. Тогда еще не было «железного занавеса».

— Вы любите Россию?

— Да, у русских исследователей свои идеи, часто отличные от наших. Некоторые очень оригинальны. Многие побывали в моей лаборатории. Мне бы очень хотелось еще раз съездить в Санкт-Петербург… Это такой красивый город…

— Тогда я могла бы составить вам компанию, — улыбнулась она… и заснула.

Была уже половина первого, когда мы наконец прибыли в Монтегротто; кругом царила темная ночь, черная, как чернила.

Мы выехали в четыре утра, когда луна в первой четверти светила серебристым светом. Быстро пересекли венецианскую равнину по пустынным шоссе; на указателях оранжевым светом вспыхивали названия множества городков и деревень. Обратная дорога, конечно, окажется более долгой.

Проехав Бассано дель Граппа, мы поднялись по Страда Кадорна. В отблесках фар мелькали крыши домишек, окруженных виноградниками, акациями и шиповником. Постепенно пейзаж становился все более диким. Весьма извилистая дорога пролегала через еловый лес. Потом появились каменные казематы, испещренные номерами пехотных и артиллерийских полков, вначале разбитых в ходе австрийского наступления зимой 1917 года, а потом участвовавших в победоносном наступлении итальянцев за несколько недель до заключения перемирия 4 ноября 1918 года. Внезапно густой ельник расступился, и перед нами открылся альпийский луг, затем дорога привела нас на бесплодную равнину, окруженную высокими скалами. Наконец мы въехали на площадку на высоте 1775 метров, обозначенную как конец дороги. Было ровно шесть часов. Перед нами вырисовывалось начало длинной черной лестницы, вершина которой терялась в темноте. Направленные на все четыре стороны 75-ти и 77-миллиметровые орудия защищали первые ступени. Из-за яростных порывов северного ветра было очень холодно. В полседьмого начал заниматься день, сначала медленно, только заметно было, как клочья тумана под нами стали быстро рассеиваться в ночи. Затем на востоке появился оранжевый луч. Он осветил остатки тумана и вершину лестницы. Вдруг, будто догадавшись, в чем красота этого спектакля, я повернулся против ветра, бившего в лицо, и не поверил своим глазам: из тьмы и мглы возникали высоченные горы. Одна за другой, розовые, желтые, оранжевые, белые; их плоские силуэты — черные зазубренные или белые, как сахарные головы, возвышались на фоне безоблачного темно-синего неба. Они казались такими близкими — всего в каких-нибудь нескольких часах ходьбы по извилистой горной тропе, направлявшейся к северу. Это был горный массив Брента, отделявший нас от Доломитовых Альп с южной стороны. Мне сразу же вспомнились пережитые мною во время и после войны незабываемые впечатления от восхода солнца высоко в горах: те же ощущения сжатия пространства, величия, чистоты и тишины. Мало-помалу стали появляться тени, формируя рельеф. Клочья облаков и тумана поднимались из расщелин между скалами и устремлялись вертикально вверх, чтобы раствориться в светлеющем синем небе.

Рельеф все больше вырисовывался, горы тихонько отодвигались, открывались темные долины, куда еще не успел проникнуть луч солнца. Застигнутые врасплох грандиозным зрелищем, мы с Наташей пребывали в молчании. Я повернулся к солнцу. Туман еще покрывал равнину, но под воздействием нисходящего с гор северного ветра постепенно рассеивался. Он стал вначале оранжевым, потом золотистым, после чего испарился. Стала видна величественная изломанная линия венецианского залива. Он начинался дальними огнями Триеста, переходящими в огни Венеции, продолжался в южном направлении факелами нефтеперегонного завода, дымы которого уносились к Адриатике. Равнина, расстилавшаяся под нами, еще была усеяна мириадами огоньков бесчисленных городков и деревень. Никогда не думал, что в районе Падуи и Венеции такая высокая плотность населения!