— На вокзале Санта-Лючия. Я возвращаюсь в Монтегротто.

— Профессор, как мы вам писали по факсу, для всех участников будет большой честью, если вы сможете завтра приехать и сделать небольшой доклад на ту же тему, что и на Капри в прошлом году. Вы нам обещали, помните?

— Господи боже ж ты мой! Капри!

Я на самом деле был туда приглашен на заседание Итальянского общества по изучению сна. О чем же я там говорил? Естественно, о генетическом программировании во время парадоксального сна, или сновидений. Мой доклад, помню, вызвал резкую словесную перепалку между психологами, особенно усердствовали представители римской группы…

— Как же, Капри, помню, но дело в том, что у меня нет с собой слайдов.

— Это не имеет значения, профессор, вся римская команда уже здесь. Все вас ждут, это будет потрясающе.

— А в котором часу?

Сначала я попытался найти повод, чтобы не ехать. Но потом подумал, что эта поездка может изменить мое настроение. С Муранеллой-то ведь покончено…

— Профессор, мы встретим вас завтра у поезда, который приходит на вокзал Санта-Лючия в 10.10. Ваш доклад в полдень, тридцать минут, ОК? Вы свободны после полудня?

— Еще не знаю. Domani, в 10.10. Arrivederci.

Чертова Бьянка! Едучи в поезде, я ее вспомнил. Она была у меня в Лионе в одно время с Сергеем. Хорошенькая зеленоглазая брюнетка, с гибким станом, всегда элегантная и немного скованная. Она написала диссертацию по психологии о Санте де Санктисе, итальянском пионере в изучении снов, который удостоился быть процитированным самим Зигмундом Фрейдом в его знаменитой книге «Die Traumdeutung»[53]. Санте де Санктис был одним из первых, кто изучал частоту дневных осадков (или остатков) в запомнившихся снах. Он определил это соотношение в 20 процентов, что близко к моей собственной статистике (почти 25 процентов), но, очевидно, намного ниже, чем у Фрейда, для которого остаток дня существовал во всех случаях. Я предложил Бьянке свои записи сновидений, и она подвергла их превосходной статистической обработке.

Во время пребывания в моей лаборатории Бьянка обучила меня некоторым основам своей специальности — так называемому «микропсихоанализу». Мне показалось, что эта дисциплина полностью лишена каких бы то ни было научных основ. Я попытался ее переключить на объективное изучение сна и сновидений, возможное благодаря существованию полиграфии сна. Впоследствии ей удалось организовать лабораторию сна в Турине. Пару месяцев она посещала клинику и быстро набрала необходимые навыки для расшифровки секретов ночного сна. Кем же она стала после своего отъезда из Лиона?

Бог ты мой, что же мне завтра говорить на этом конгрессе психологов, особенно если там полно микропсихоаналитиков?

Я вернулся в отель с опозданием. Когда я садился за столик, «Марлен» бросила на меня подозрительный взгляд.

— Будьте осторожны с венецианками, профессор!

— Vino bianco, как вчера? — спросил меня официант-сомелье.

— Как вчера, как всегда… нет уж, хватит! Самое лучшее красное вино, prego. — Я посмотрел в карту вин. — Самое дорогое. Кьянти классико «Сант-Дам», по тридцать тысяч лир за бутылку[54]. Хорошо выдержанное, prego.

Прибытие кьянти сопровождалось одобрительными взглядами «Круппов» с левого столика. Я поднял бокал за их здоровье и за здоровье «Марлен». Prosit — Sante — Salud — KampaI.

Она улыбнулась.

— Вы плавали вокруг острова на вапоретто, профессор?

Откуда она узнала, что я профессор? От метрдотеля?

— Нет, я больше не плавал. Я завтра еду в Венецию на конгресс.

«Какая дурацкая идея согласиться опять представлять мою теорию, в которую я сам уже больше не верю, да еще перед римскими психологами», — подумал я, попивая кьянти, которое оказалось настолько восхитительным, что я незаметно прикончил всю бутылку.

Чтобы после обеда не встречаться с Людвигом, я прошел через парк. Я не испытывал ни малейшего желания рассказывать ему о своих безуспешных поисках Муранеллы. Оказавшись в номере, я быстро разложил все книги и документы, относящиеся к моей статье. Я взял большой чистый лист и написал следующее:

1) Дион: теория сновидений. Сергей Комаров (кража жесткого диска? гиппокампальная тета-активность? налет на мой дом? вероятное похищение GB169?).

2) Санкт-Петербург: Сергей — Ганс Л. (из Галле, до 1990 года территория Восточной Германии, говорит по-русски) — чипы — возможность регистрировать тета-ритм у человека. Гипотеза о новом веществе — Кремль? Владимир Владимирович? Кто это?

3) Монтегротто: одна или две Муранеллы? Фанго — синдром дежа вю? Гипермнезия? «Марлен»? Людвиг? Завтрашний конгресс по сну. Бьянка.

Выявилось три группы явлений. Одни тяготеют к Диону, другие к России, третьи к Монтегротто и Венеции, но я не нахожу связи между Дионом, Россией и Италией. Тем не менее, нужно бы проверить некоторых персонажей.

Людвиг? Я знаю его уже год. Действительно ли он геронтолог? Эти его рассказы о тысячелетних сроках жизни отдают научной фантастикой. Но ведь он в самом деле врач, психиатр, и действительно приехал сюда лечить артроз тазобедренного сустава. Нет, в этом созвездии ярких персонажей от Сергея до Муранеллы ему места явно нет.

«Марлен»? Говорит по-русски. Она русская? Мне пока не удалось с ней поговорить по-настоящему, поскольку, как мне кажется, она меня избегает. Что она делала весь этот день? Она, очевидно, либо писательница, либо журналистка, поскольку пишет что-то за столом своей большой ручкой. Она приехала на «фиате», взятом напрокат в Падуе. Минувшей ночью мне почудилось, будто я вижу ее в своей комнате, но, разумеется, то был лишь сон, ведь «нельзя подозревать всех», как было написано в моем гороскопе.

Муранелла? Вот это и есть узел всей истории. Была ли она лишь порождением моего воображения, как утверждал Людвиг? Но ведь я трижды определенно видел и опознал ее почти одновременно в довольно отдаленных местах!

Не знаю почему, но сегодняшняя неудачная попытка встретиться с Муранеллой казалась мне каким-то образом связанной с полным провалом моей теории генетического программирования. Нерешенная загадка Муранеллы или Муранелл, исчезла, унеся с собой и мои гипотезы о сновидениях.

У меня было еще довольно времени поразмышлять о том, что мне предстоит завтра рассказывать на этом проклятом конгрессе перед этими проклятыми психологами и трижды проклятыми микропсихоаналитиками. Кстати, почему бы не создать и микроонейрологию? Нет, этим вечером, находясь под воздействием кьянти, я был не в состоянии здраво рассуждать.

Да, под воздействием этих чертовых фанги я стал каким-то другим, — размышлял я, рассматривая свое отражение в зеркале и отмечая, что малюсенькое пятнышко пониже виска, эритема, превратилось в небольшое выпячивание, папуллу, и сильно покраснело.

Из-за этого я уже два дня не бреюсь. У меня появилось желание отрастить двухнедельную бороду, а голову выбрить. Мне вдруг захотелось измениться до неузнаваемости, стать другим человеком! Но для этого нужно было как бы выйти из себя, чтобы самого себя оценить со стороны. Где же происходило расщепление моего «я» на я-объект, отличный от я-субъекта, моего alter ego, который обсуждает и судит о я-объекте? И кто же из нас изменился? Господи милостивый, как только я начал заглядывать вглубь, я уже больше не знаю, кто я есть. Как же узнать, кто из нас изменился? Тот, кто судит другого? Но то, что есть я, по сути дела то, что мне снится. Неужели эти дурацкие фанги так повлияли на мои сны? Но ведь я и раньше всегда видел сны…

Я начинаю опасаться этих пробуждений около трех часов ночи, поскольку теперь они извлекают меня из глубокого сна без сновидений. Грязевые ванны, фанги, пока не уняли моих болей. «Это нормально, — заявил мне консьерж, великий утешитель всех страдальцев. — Поначалу боли даже усиливаются! Должно пройти от одного до двух месяцев». Знаю я эту песню…