Постепенно местность начала покрываться промышленными дымами, контуры залива стали расплываться и наконец исчезли. В небе появились два тонких белых параллельных следа от самолета-разведчика, направлявшегося в Боснию с авиабазы НАТО в Виченце.

Мы не спеша поднялись по ступеням лестницы. Там было гигантское военное кладбище: 25 тысяч итальянских и австро-венгерских солдат пали здесь в 1917 году и в 1918-м — за несколько дней до заключения перемирия. На почерневших бронзовых табличках можно было разобрать имена погибших со всех концов империи. Лейтенант фон Мюллер, католик из Линца. Фельдфебель Радуловаки, православный из Любляны. Капитан Бела Ковач из Будапешта… Мусульмане из Сараева, галицийцы, триестинцы, тирольцы, словаки, поляки, хорваты… К югу ровными рядами простиралось столь же необъятное кладбище итальянских солдат. Да, тот старик-итальянец, которого я встретил вчера вечером, был прав. Теперь мне стало ясно, насколько уязвима была Венеция, находившаяся на расстоянии пушечного выстрела с окрестных гор.

Мы медленно прошли по кладбищу. Перед большим крестом Наташа перекрестилась по-православному. Никогда прежде не доводилось мне бывать на военном кладбище, находящемся в столь величественной местности.

— По крайней мере, каждое утро они могут любоваться одним из самых прекрасных видов в мире, — сказал я Наташе.

— Кто — они? — спросила она.

Я не ответил.

К десяти часам солнце стало припекать, и пейзаж переменился. Горы еще дальше отодвинулись и стали бурыми, почти бесцветными.

Обратно Наташа опять решила вести машину сама. В лесу капли росы омыли стекла нашего «фиата». После Бассано дель Граппа машин на областных венецианских дорогах стало очень много, и мы двигались все медленнее и медленнее. Внезапно меня бросило вперед — Наташа резко затормозила. Я увидел неподалеку проблесковый маячок и мигающие огни полицейского патруля. Наташа подала назад и сумела выехать на маленькую боковую дорогу.

— О боже, Наташа, вы настоящая раллистка! Если бы полицейские нас заметили, они бы послали вдогонку патрульный мотоцикл!

— Солнце светило мне в спину, а им — в глаза, и они не могли нас видеть. Это военная полиция, она подчиняется этим убийцам из НАТО. Она охраняет воздушную базу в Виченце… А я забыла свой паспорт!

Наташа успокоилась, и мы добрались до Абано по узким второстепенным дорогам.

— Повезло нам с вами, — сказала она, — я ненавижу полицию, всякую полицию, а в особенности натовскую.

Когда мы проезжали через Абано, Наташа показала мне две главные улицы, где можно приобрести все «на зависть другим», — как она сказала, улыбнувшись.

Это была ее единственная улыбка в то утро.

Она высадила меня у гостиницы около часа дня и сразу же поехала дальше, так как у нее была важная встреча в Падуе.

Интересно, а с чего это Наташа так ненавидит «натовских убийц», — размышлял я, поднимаясь по ступеням отеля. — Да потому, несомненно, что она русская! А почему она не хотела, чтобы я пил вино вчера вечером? Я попытался привести в порядок свои мысли, лежа в кресле у бортика бассейна, но провалился в долгий сон без сновидений, который позволил мне восстановиться после этой бессонной ночи.

Вечером, выходя из ресторана, в котором Наташа так и не появилась, я встретил Людвига Манна. Он меня уже ждал и пригласил в наш любимый уголок бара.

— Пиво, ликер «Вильямин» или и то и другое? — спросил он. — Только что поступило свежее австрийское пиво.

— Это лучше всего!

— Итак, по пиву…

Я коротко описал нашу поездку по холмам и на гору Граппа, не упомянув о «Марше Радецкого». Людвиг тоже бывал на этой горе во время своего прошлого посещения.

— Там была невероятная резня! — сказал он, опустошая кружку. — Прозит! А как эти ваши странные ощущения дежа вю?

— Намного лучше, и, конечно, потому, что я с субботы больше не принимаю фанги. А также я чувствую себя гораздо лучше с тех пор, как отказался редактировать эту статью. Теперь я могу развлекаться чтением детективов, не испытывая угрызений совести…

— Кстати, — продолжил Людвиг, — если мне не изменяет память, вы заведуете единственной лабораторией, которая занимается изучением взаимосвязи между парадоксальным сном и тем, что вы называете «программированием», не так ли?

— Несомненно. Есть еще другие лаборатории, изучающие связь между парадоксальным сном и памятью, но их результаты не особенно убедительны.

— А как насчет взаимоотношений между парадоксальным сном и сновидениями у человека?

— Если бы вы были на конгрессе в Венеции, вы бы узнали, что это стало там предметом бурных дискуссий. Ведь некоторые психологи считают, что сны снятся во всех фазах сна…

— Значит, старина Зигмунд Фрейд был не так уж не прав! — усмехнулся он.

— Знаете, все это меня уже больше не интересует. Я не верю больше в связь между субъективным и недостаточно четко определенным феноменом, таким, как сновидение, и изменениями электрической активности головного мозга. Это две разные вещи.

— Но позвольте, вас что, не интересует больше та теория, о которой вы мне недавно рассказывали? Это ведь было в прошлый понедельник, то есть всего неделю назад. Вам это не кажется несколько странным?

— Ничего нет странного в том, чтобы признавать свои ошибки. Так поступают все ученые. Теперь ясно, что отдых в Монтегротто или эти фанги — что-то открыло мне глаза.

— Выпейте еще пива, вас ведь мучает жажда. Вы заснули возле бассейна под палящим солнцем. Надо провести регидратацию.

Это было пиво знаменитой марки, очень свежее, и я выпил еще. И ощутил какую-то необычайную легкость, почти эйфорию…

— А в вашей лаборатории часто бывают иностранные стажеры? — продолжил Людвиг.

— Конечно. Всех стран и наций.

— Но некоторые из них могут особенно заинтересоваться вашей теорией программирования, ведь она такая интересная, передовая, если даже вы сами и считаете ее недостаточно доказанной.

— Вряд ли. Во всяком случае, американцам и японцам она неинтересна — слишком сложная. Похоже, этим больше интересуются русские. Я представлял свою теорию на симпозиуме в Ленинграде в 1974 году, так она там вызвала скандал.

— Ну, тогда, понятное дело. Но ведь теперь-то…

— Некий москвич Сергей весьма заинтересовался и как следует разобрался в моей теории. И еще один молодой немецкий исследователь, Ганс Л., из Галле, что неподалеку от Лейпцига. Но это интерес чисто теоретический. Невозможно проверить мою теорию на человеке, пока у них нет некой молекулы.

— Молекулы! Какой такой молекулы?

— Таинственной молекулы, способной, согласно моей теории, депрограммировать мозг крысы.

— Вы что, открыли такую молекулу?

— Конечно нет, и даже если бы и открыл, они не смогли бы ее отыскать.

— Еще пива, дружочек?

Что-то это пиво было слишком уж крепкое, у меня даже голова закружилась.

— Так как же эту молекулу отыскать в вашей лаборатории, если она не существует?

— Да все это не имеет никакого значения! Я вас умоляю…

— Но ведь это вещество могли украсть из лаборатории.

— Невозможно. Оно всегда при мне.

— Но его могли украсть у вас!

— Может быть. У меня дома была одна странная кража. Может быть…

— Вы видели Сергея после этой кражи?

— Да, на физиологическом конгрессе в Санкт-Петербурге, вместе с Гансом А. Этот Ганс — очень сильный ученый.

— Он тоже работает со сном?

— Да, он, похоже, разработал чрезвычайно миниатюрную систему регистрации электрической активности головного мозга у человека с помощью микрочипов. Но, в любом случае, результаты, полученные на крысе, не могут быть перенесены на человека!

— Итак, не существует способа депрограммировать человека?

— Разумеется, нет! Это интересная гипотеза, но она недоказуема. Она больше меня не интересует.

— А что же вы теперь собираетесь изучать, после того как вы сами взорвали вашу теорию?

— Я буду серьезно изучать правдивость гороскопов.

— Так-так-так… Вы, значит, верите в гороскопы? Вы думаете, есть связь между сновидением и предсказаниями?