Придётся теперь всю мою жизнь ожидать его возвращения в палатках, машинах, заброшенных домах? И я буду вот так, бесцельно, тоскуя, смотреть перед собой и мечтать, апатично и безвольно? И я буду переезжать с ним из одной страны в другую, заканчивая войну и празднуя Освобождение, живя в этом маленьком четырёхугольнике? Эта палатка тогда станет и моей, мой армейский мешок, и одна из этих жестяных коробок, по всей вероятности, тоже будет моей.

Смогу ли я не возвращаться назад, в Лааксум, забыть Амстердам и жить в этом полотняном доме? Почему бы и нет, хоть и маленький, зато уютный и защищённый — оберегаемое существование, как у кролика в клетке.

Все эти мысли, раз за разом, я прокручиваю в своей голове.

Снаружи окружающее поглощено темнотой и только ярко-красная огненная щель пересекает небо. Неожиданно, я чувствую холод и пошевелившись, понимаю как я замёрз. Я дрожу, словно пробудившись ото сна. Конечно, здесь хорошо и мне нравится быть в этой палатке, и Волт мой друг. Если я поеду с ним, то он будет заботься обо мне. Тогда всё будет хорошо.

Из того дома мы двинулись дальше по другой улице, это означает, что моё путешествие в неизвестность началось.

Но начало вышло не очень хорошим, Волт почти ничего не говорил, только зевал и, смеясь, извинялся. Я задавался вопросом, чувствует ли он тоже, что и я. Мне казалось, что моё тело состоит из отдельных частей, которые сначала разобрали, а затем небрежно и болезненно собрали вновь. Почему он стал таким сдержанным?

Неожиданно он грубо схватил меня и прижал мою голову к своим коленям. Время от времени его рука соскальзывала с руля и слегка касалась моего лица. Это уменьшало моё беспокойство. Куда мы теперь едем? Где мы сейчас?

«Come».

Я услышал, что машина останавливается и по его жестам понял, что мне надо подняться. Выглянув наружу, я в первый момент запутался, но затем узнал палаточный лагерь, и мост за ним. Теперь я видел их с непривычного направления и с другой точки: мы совершили круг и вернулись на то же место. Первое, что я почувствовал — разочарование: опять Вамс. Но, возможно, это на короткий срок — Волт должен что-то тут решить, прежде чем мы отправимся дальше. Мы пошли к большой палатке, где за столом скучали несколько солдат. Один из них налил нам кофе и пока я, глоток за глотком, цедил эту теплую крепкую и горькую жидкость, то вслушивался в голоса болтающих вокруг меня солдат и пытался подражать им: сидеть как они, опёршись на стол и также пить из чашки. Чем больше я старался, тем лучше получалось.

Позже, двое из них вынули большой ящик из-под брезента и понесли его к машине. Волт прошёл немного со мной и указал на свою палатку.

«Wait there»[46].

Подойдя к палатке я увидел, что он садится в машину, с мешком за плечами. Внезапно он остановился и сделал знак рукой.

«Go in!»[47]

Это прозвучало резко, как приказ, и я послушно и молча полез в палатку, в эту тёплую, аккуратную и пустую комнату. Вскоре он вернулся, переоделся в чистую рубашку, и, прежде чем выйти из палатки снова, на мгновение присел на корточки передо мной.

«You, wait. Me…»

Он сделал жест, будто подносит пищу ко рту и затем жуёт.

«Jerome wait. O’kay?»[48]

Он заговорщицки поднёс палец к губам и посмотрел так, будто у нас есть тайный сговор.

«Good boy».

Это прозвучало хвалебно и одобрительно, и моё чувство разочарования исчезло. Несмотря на его длительное отсутствие, я не смел пошевелиться, ничего не взял и ждал.

Когда он распахнул палаточный вход, то на улице совсем стемнело. На мгновение он кажется поражённым, что кого-то увидел здесь.

Он забыл про меня или ожидал, что я уйду? Тогда он даёт мне яблоко и разворачивает плитку шоколада, раскатывает спальный мешок и сажает меня на него. Запах, этот запах металла заполняет палатку!

Он ползает позади меня и говорит приглушённым голосом, пока что-то ищет в темноте. В промежутках он замолкает и тычется губами в мою шею, но я не шевелюсь, сижу неподвижно и жду. Что же теперь?

Он ложится рядом со мной, отламывает кусочек шоколада и заталкивает мне в рот.

«Eat. Come on, eat!»

Он говорит шёпотом, однако голос его звучит отчётливо. У меня кружится голова от сладкой истомы, которая разливается по всему моему телу, от запаха его одежды и его ласкающей руки на моей коленке. У меня чувство, что я растекаюсь и таю, как шоколад в моих пальцах: конечно, мне хочется так жить, если только это будет в тёплой палатке, заполненной едой.

Он что-то ищет в боковом кармане палатки, шелестит конвертами и бумагой, включает фонарик и светит на что-то, что он держит перед моим носом. На фото он, скрестив руки на синей в клетку рубашке, стоит, прислонившись к стене. Я узнаю часы. Он кладёт фото в карман моей рубашки и прижимает его.

Он тянет меня к себе, я скрываюсь в его руках, моё тело наливается тяжестью и я медленно впадаю в дрёму. Мне слышится голос солдата снаружи, приглушённо говорящий, и кто-то, отвечающий ему, при этом напевая; все звучит расплывчато и словно в тумане. Неужели мы спим?

Он расстегивает пояс брюк и толкает мою руку под свою одежду. Почему он не отстаёт от меня, он не понимает, что я устал? Неужели так будет каждый раз?

Мягкий и свернувшийся пенис лежит под моей рукой, он удовлетворённый засыпает. Я прикасаюсь к нему осторожно, чтобы не разбудить.

Рукав куртки Волта жмёт на мой глаз, усталость одолевает меня.

«Don't stop. Go on»[50].

Этот шёпот в моём ухе; я ласкаю его, нужно продолжать?

Уставший, я замечаю, что гусеница, как будто почуявшая еду, выпрямляется и приподнимается, словно собака в деревне, до которой я никогда не осмеливался дотронуться…

«No, hold it. Move»[51].

Движение.

«Don't stop»[52].

Я не хочу больше, я устал, нам нужно спать. Пенис стоит неподвижно, угрожающе, с поднятой верхней губой, с поднявшейся дыбом шерстью на загривке, с оскаленными жёлтыми сверкающими клыками…

«Faster, yes. Do it»[53].

…издавая агрессивное, жуткое рычание.

Я прячу лицо в руку Волта, пока он не отпускает мою руку, и я слышу его движения в темноте. Затем всё стихает.

Тишина поражает меня, кажется, что я в одиночестве, оставленный в пустом помещении, но Волт поблизости, рука, которую он положил на меня, давит на плечо. Будем ли мы спать в одежде и без одеяла?

Я с трудом открываю глаза, заслышав снаружи шёпот и еле сдерживаемый смех. Волт сидит и вытягивает из под меня свой спальный мешок.

Детские голоса очень близко, я слышу их подавляемое фырканье. Затем угол палатки приподнимается, я вижу пятна лиц, заглядывающих из-под тента.

Кто это, они знают меня, знают, что я здесь? Ну и чёрт с ними, я навсегда уеду отсюда и они меня никогда больше не увидят. Когда Волт вскакивает и что-то кричит, они убегают, словно куча кудахчущих куриц. Он лезёт наружу, вбивает колышек обратно в землю, разговаривая при этом с солдатами из другой палатки. Потом садится рядом со мной и включает карманный фонарик: палатка провисла на одну сторону и морщинится складками. Мы слушаем и ждём, я могу слышать его дыхание и биение его сердца. Из соседней палатки раздаются каркающие звуки радио.

«O’kay, — говорит он, — baby».

Мы идём в темноте вдоль канавы. Я бреду в полусне и спотыкаюсь о ямы и выбоины. Он держит меня за руку, что меня удивляет — это может увидеть любой, даже в темноте. Перед началом улицы он останавливается и наматывает на палец прядь моих волос, до тех пор, пока не становится больно. Что мы будем делать сейчас, где машина?