Что же мне делать, имею ли я право надоедать ему со своим жалобами? Могу ли я нарушить его уединённость, сумрачную невозмутимость?

Я хотел повернуться и уйти незамеченным. Не издаст ли стекло шум, когда я уберу руку? Неожиданно мальчик в комнате повернул голову в мою сторону и в изумлении заморгал глазами. Я отнял руку от стекла и скорчил гримасу. К моему облегчению, я увидел, как лицо Яна прояснилось, и он радостно засмеялся.

По комнате плавали чёрные тени, накатывались на мебель, словно волны сумрачного моря. В одном углу мерцала керосиновая лампа; из сарая по соседству звучало, измученное и жалобное, приглушённое мычание коровы. Время от времени слышался шум, будто сталкивались вместе тяжёлые цепи, и Ян замирал, вслушиваясь. Осторожно ступая, я вошёл в тёмную комнату и ощупью стал искать дорогу в направлении стула.

«Ты сегодня не должен работать? Я думал, что ты помогаешь каждый день?»

«Нет, я уже несколько дней не могу».

Ян встал из-за стола и я увидел, что он болезненно хромает. Лицо его было бледным, глаза покраснели и смотрели устало и беспокойно. Они по-прежнему светились радостью, хотя он, казалось, был очень удивлен моим приходом. Неуклюже он заковылял по комнате, звякнул чашкой на подоконнике и уставился в тёмное окно. Я охотно огляделся бы, чтобы увидеть как он тут живёт, что было частью его повседневной жизни, но я не осмеливался. Как побитый, я остановился посреди комнаты и боязливо смотрел на фигуру, которая угрюмо стояла у окна.

«Входи, пойдём наверх, ты посмотришь на мою лачугу. Или ты хочешь остаться здесь?»

Он открыл дверь в глубине комнаты и повёл меня наверх по крутой деревянной лестнице. За деревянной стенкой звуки из сарая звучали совсем близко и я почувствовал сладковатый запах сена. С бьющимся сердцем я следовал за ним вверх по лестнице, окрашенной в синий цвет, и вошёл в комнату, в которой мой герой спал, мечтал, решал таинственные задачи, которые я пытался рисовать в своих фантазиях. Это было помещение неограниченных возможностей: от дружбы, общих тайн до застенчивых, робких соприкосновений и тайных многозначительных взглядов. Каморка была маленькая, больше похожая на чулан, сделанный на чердаке, и едва ли большая, чем мой альков.

«Но всё же, — думал я, — это его собственное королевство, здесь он может читать, лежать на кровати и пребывать в одиночестве. Он не должен ничего и ни с кем делить».

Ян указал на маленькое окошко, которое выходило не на улицу, а на сеновал. Можно было видеть копну сена, покосившуюся на одну сторону, и ещё ниже угол свинарника. Прямо за окном находилась деревянная балка, покрытая грудами птичьего помёта и толстым слоем паутины, усыпанной мёртвыми насекомыми.

«Хочешь посмотреть, что у меня тут?»

Ян попробовал закатать штанину комбинезона, но материя выше колена не закатывалась. Сердито он уселся на кровать и начал нетерпеливо расстёгивать верхнюю часть комбинезона.

«Эта комнатка как гнездо на дереве, — подумал я, — висит в тени веток и опутано паутиной».

Даже не выглядывая наружу, чувствовалось, что снаружи наступил вечер, тьма окутывала нас и прижималась к нашим телам. Я увидел, как в тёмной каморке из комбинезона на свет появились плечи и бледная верхняя часть тела, на фоне тьмы белевшая хрупко и нежно. Я почувствовал, как мне от волнения становится жарко: это было тайное место, где ни одна живая душа не узнала бы, что тут могло произойти; и я бы никому не рассказал, стал бы немым и безгласным насчёт того, что между нами может случиться. У меня появилось чувство, что я открываю настоящего Яна, сорвав его равнодушие слой за слоем, чтобы наконец понять, кем он был на самом деле.

Я услышал как он встал и увидел, как он стянул комбинезон вниз. Что он планирует делать? Неужели будет, как тогда у скалы, голый живот с торчащей к вверху штучкой?

«Ну, посмотри на это. Ближе». Бледная тень снова опустилась на кровать, голос звучал неуверенно и смущённо.

Я подошёл к нему, моё сердце забилось сильнее, кровь застучала в висках.

«Я ничего не вижу — слишком темно». Я слышу как глухо и напряжённо звучит мой голос.

Ян привстал, пол заскрипел под его ногами. Я пристально смотрю на движение его белых рук, и внезапно вспыхнувший свет легким неуверенным лучом прорвался сквозь темноту.

«Дерьмо». Это погасла спичка. Снова зашелестело и сразу после этого вспыхнул огонёк керосиновой лампы.

Из темноты Ян вытащил стул из-за стола и сел на него.

«Здесь вот, — он указал на ногу, — посмотри на этот порез». Я увидел резанную рану, темной линией бежавшую от его колена почти по всему бедру.

«Нож соскользнул. Что было естественно очень глупо». Он слабо ухмыльнулся.

«Она очень глубокая. На самом деле, я думаю, что очень».

Я присел на корточки рядом с Яном и смотрел на длинную, покрытую корочкой рану, безукоризненно прямые ноги и трусы, которые просторно и обвисло болтались на его теле. Ян сидел сгорбившись и рассматривал рану, словно был близорук. Его пальцы шарили и сжимали рядом с темной линией. Вдруг он прикрыл рану рукой, словно испугался, что я могу причинить ему боль.

«Она горит, словно я её обжигаю. Там гной, он должен выйти наружу. Пощупай — там внутри словно что-то бьётся».

Я не пошевелился. Рана выглядела как тонкая змейка, которая могла внезапно обвиться вокруг моей руки.

«Ты поможешь? Если нет, то мне придётся идти к врачу».

Он мучительно посмотрел на меня, впервые я почувствовал его неуверенность и страх.

«Нужно попробовать, мне безразлично, даже если будет очень больно».

Я подвинулся поближе и осторожно положил руку на его белую ногу. Почувствовал лихорадочное биение под моими неуклюжими пальцами. Я ничего не говорил, не дышал, не глотал от смертельного страха не сделать ошибочного движения и причинить этим боль.

«Продолжай».

Моя рука осторожно скользит по нежной, гладкой коже, пока не наталкивается на огрубевшую поверхность раны.

«Ой, осторожнее».

Нога дёрнулась и толкнула меня в грудь.

«Вот здесь».

Он указывает на белесые пузырьки в по краям раны.

«Ты что-нибудь чувствуешь? Гной сидит под этим, ты должен его выдавить».

Он засунул руку под бедро, чтобы я мог лучше разглядеть порез.

Я ощутил дикое чувство, поднимающееся из меня, которое я не мог контролировать, как нельзя помешать молнии во время грозы.

Мне захотелось вдавить своё лицо между этих двух белых ног, прижаться к нему, руками схватившись за его белые трусы, ощутить его тело, вдыхать его запах и мечтать. Захотелось жадно, изголодавшись, прижиматься к нему, целовать и ласкать.

Ошеломленный этим, я схватился за его колено и склонил к нему голову, мой язык судорожно ворочается в пересохшем рту. Некий орган моего тела твердеет и с отвращением я чувствую, как это происходит: словно насекомое, рывком выбирающееся из кокона на волю и расправляющее крылья — я открываю в себе нечто неожиданное. Я привстаю и вожусь со своей одеждой, в страхе и панике, что Ян мог что-то заметить.

Это неожиданный удар для меня: у меня было то же и так же, как тогда у Яна. Это похоже на болезнь, которую невозможно скрыть. Каждый сможет это заметить и рассказать об этом, я буду раскрыт и разоблачен.

Я мну кожу Яна своими пальцами, словно мышиную шкурку, словно крылья бабочки — эту теплую, нежную кожу.

Дико и отчаянно я нажимаю до тех пор, пока Ян не ойкнул и я не услышал, как он сказал, что я должен нажимать пальцами ещё ближе к ране. Я почувствую, как открывается рана, с коротким и сухим треском, словно сухая ветка под наступившем на неё ботинком. Ян дрожа, с полуприкрытыми глазами, наклоняется вперед и вытирает рукавом своей рубашки рану. Я стою посреди каморки и пытаюсь успокоить своё дыхание, со свистом вырывающее из полуоткрытого рта.

«Чёрт возьми, — я услышал, как Ян проговорил. — Это очень больно».

Я стою уже на лестнице, держа руку на дверной ручке.