Я склонилась к нему еще ближе. Медленно, я положила руки ему на грудь, ощущая, как его тело напряглось от моего прикосновения. Затем я прошептала на ухо самые, что ни на есть, подходящие слова. Эти слова вертелись у меня на языке с той самой ночи.

— Ты убил меня.

Он начал кричать. И не прекратил, пока все не выбежали из комнаты.

Патрик и я медленно шли бок о бок, купаясь в лунном свете, прохладе океана и запахах эвкалиптового леса. Мы шли не сговариваясь. Все, что я знала — мы шли на север, прочь от дома Джейкоба, к городу. Мы долго шли, не произнося ни слова.

— Это было впечатляюще, — произнес он наконец, нарушая тишину. — Я не был уверен, что у тебя на уме, Сырок.

Я выдавила улыбку.

— Я пытаюсь убедить себя, что это было круто.

Все-таки, я не могла избавиться от ощущения, что все прошло не так, как должно было. С одной стороны, я должна была чувствовать себя хорошо от того, что напугала Джейкоба. Должно было возникнуть некое чувство облегчения или удовлетворения. В конце концов, я только что выставила его психом перед большей частью выпускников и дружками его сестры из Стенфорда.

Но все было бессмысленно. Я по-прежнему торчала в этом глупом месте, и даже близко не добралась до дома. Полагаю, часть меня надеялась, что Джейкоб поймет свою ошибку. Надеялась, что он осознает, как дурно он поступил. Каким идиотом он был, бросив кого-то столь хорошего, как я.

Но этого не произошло.

Вместо этого, все о чем он думал — это ОНА. Другая девушка. Кто-то симпатичнее, забавнее, глупее, и кого я обманываю, скорее всего и грудь у нее была больше моей. Кто-то, кто смог «заполучить его» так, как я уже никогда не смогу. Кто-то — я не могла удержаться от этой мысли — кто разобьет его сердце так же, как и он мое.

— Любовь отстой, да? — произнес Патрик.

Я кивнула.

— Ага. Похоже на то.

Он положил руку мне на плечо.

— Это пройдет. Я имею в виду, это чувство. Ты позабудешь о нем, даже не заметишь когда.

Я остановилась.

— Что если я не хочу забывать?

Я упала на колени. Так глупо было верить, что он меня любит. Было ошибкой считать, что мое появление на вечеринке его сестры по случаю Хэллоуина изменит то, что произошло между нами. Это бы все доказывало. Я ничего не могла с этим поделать. Ничего не изменить. Буквы на моем надгробии были не временные. Они были высечены на всю жизнь. Навечно.

ОБРИ ЭЛИЗАБЕТ ИГАН

ПОДРУГА. ДОЧЬ. АНГЕЛ.

НАВЕКИ В НАШИХ СЕРДЦАХ.

1 НОЯБРЯ, 1994 — 4 ОКТЯБРЯ, 2010

В тот момент я поняла. Я ощутила это. Я не вернусь. Я буду жить в мире фантазий, полном обещаний, что однажды, когда-нибудь, я вернусь к прежней жизни. Жизни, которая будет ждать меня с распростертыми объятиями. Полная надежды и смеха, и любви, и вторых шансов. Но правда застала меня врасплох, как и говорил Патрик. И это было нечестно.

Патрик сел рядом со мной. Я увидела, как он сунул руку в потертый карман джинсов и вытащил смятую салфетку… ту самую, с «Куска», где он написал список слов. Он зажал колпачок ручки в зубах и развернул салфетку. Затем, не глядя на меня, он аккуратно перечеркнул первое слово из списка.

Отрицание

Я изо всех сил пыталась сдержать слезы.

— Почему я? — закричала я, обращаясь к небу. — ПОЧЕМУ? Чем, черт возьми, я заслужила такое? Заслужила все это?!

Я прильнула к нему, рыдая. Горячие, злые слезы струились по лицу, падая на песчаную, сырую землю.

— Все в порядке, — произнес Патрик, его голос был мягок и серьезен. На этот раз. — Я здесь, с тобой.

Он позволил мне выплакаться, держа меня на коленях, не знаю как долго, прямо под гигантской секвойей на краю шоссе № 1. Он гладил меня по волосам. Говорил, что все будет в порядке. Над нами появились звезды: мерцающие и сияющие; а земля отсырела еще больше. Я почувствовала, как он отодвинулся и расстегнул куртку. Он укрыл меня ею, и я прижалась к нему еще ближе. Я была так зла и расстроена, что едва могла разлепить глаза, как маленький ребенок после истерики.

— Могу поспорить, — прошептала я, — однажды ты сделаешь кого-нибудь очень, очень счастливым.

Если Патрик и ответил мне, я его не услышала. Я уже провалилась в темный, далекий, тревожный сон.

Я была из тех людей, которые не запоминают свои сны. Я перепробовала буквально все: журналы; запись на кассету; спрашивала у девчонок, говорила ли я во сне — но нет, ничего, абсолютно. Жутким исключением из правил был жуткий кошмар с мотоциклом а, кроме этого, больше ничего не всплывало в памяти.

Но не на этот раз.

По какой-то непонятной причине, в ту самую ночь, что-то подсказывало мне, что я запомню приснившийся мне сон. И когда я, наконец, проснулась следующим утром, все еще свернувшись на коленях у Патрика, догадайтесь что?

Это случилось. Мне приснился Хамлоф.

Или, конкретней, мне приснился тот раз, когда Хамлоф съел мою любимую плюшевую игрушку — кролика, которого я звала Миссис Пух. Я голос сорвала, пока лазила по кровати в ту ночь в поисках моей возлюбленной Миссис Пух, пропавшей без вести прямо из-под одеяла. Ее пушистый розовый нос, мягкие розовые ушки. Самые мягкие на свете.

Растворилась без следа.

Поначалу, Мама и Папа сказали, что я, должно быть, где-нибудь оставила его. У Сейди дома. В прачечной. Под кроватью. Я опровергла все их домыслы. Потому что я знала правду. Миссис Пух пропала… Миссис Пух украли. Хаос обернулся столпотворением, когда Папа заметил странные следы из слюнявого хлопка, ведущие по коридору и вниз по ступеням в гостиную, прямо к лежанке Хамлофа.

Да. Это была правда. Собака слопала моего кролика. Он съел его розовый носик, который я целовала тысячу раз. Он съел его мягкие розовые ушки. Он даже съел его красивые голубые глаза. (Один пару дней спустя все же вышел наружу, но уже не такой голубой и не такой сияющий.)

— Все, — прошептала я. — Я помню все.

Я вспомнила Миссис Пух. Вспомнила, как Хамлоф лежал с оттопыренным животом, в котором наверняка был кролик. Я вспомнила, как разозлилась как никогда за всю свою юную, короткую жизнь; меня не пронял даже полный раскаяния взгляд милых щенячьих глаз, когда пес увидел, что я плачу. А потом, я почему-то вспомнила, как Мама качала меня на руках в ту ночь и рассказывала, что Хамлоф еще щенок. И что он не нарочно. Я вспомнила запах ее волос и тепло ее махрового халата. Я вспомнила, как от ее особой маминой заботы я почувствовала себя лучше, и что никому на земле такое больше не под силу.

Но это было не больше, чем воспоминание. Причем тоскливое. Неожиданное, всепоглощающее чувство. По тому, как она держала меня на руках, когда я была маленькой, и мы вдвоем в глупых пижамах воскресными утрами. Это печалило нас обеих, поскольку мы были лучшими подружками, но постепенно стали отдалятся друг от друга из-за злости и обид, и никто из нас не пытался удержать все на плаву… в конце концов, дети вырастают. То были чувства, которые я бережно схоронила в капсуле времени, закрыла в надежном, секретном месте, где их никто не найдет. А это место, каким-то образом, со временем забылось. Я скучала по моей семье. Я скучала по маме.

Я открыла глаза, опухшие от слез и посмотрела на Патрика.

— Ангел? — произнес он.

— Я хочу домой.

— Хочешь поговорить почему?

Я помотала головой. Потянулась и поднялась на ноги. В груди возникло ощущение тяжести, словно мне налили туда бетон, пока я спала. Но помимо этого возникло кое-что еще. План, который походил на руководство к активным действиям.