18 ноября

Бугрово

Юля – Марине

Вчера (до заморозков) упала в гусиное дерьмо – плашмя. Красиво тоже. Мы пересаживали гусей, одних с другими, и я держала гуся в руках, тяжелого, сильного бойцового тульского гуся с огромным клювом, а из-за дождей грязь, скользко, размокшее дерьмо, я поскользнулась – и с этим гусем грохнулась. Гусь надо мною, вырвался и – дико хохотал. А я на спине – гляжу, мать твою, на небо. Странно я все-таки живу: грязь, дерьмо, небо, гогочущие гуси…

21 ноября

Бугрово

Юля – Марине

Дороги скользкие, грязные, дожди. Сегодня шли с Гаммой, и дождь ледяной – в лицо, все мокрые. Но все равно, ВСЕ РАВНО, Марин, красиво!

И что еще хорошо, Марина: дорога в даль. Вышел за околицу и иди, иди. Мне нравятся черные дороги, темнота. Но – свет от звезд и от близких. Тут уходила от Вероники с работы вечером в темноте – так Ирма с Разбоем на два голоса… – ведь счастье!

И вы будьте счастливы, здоровы!

Ваша Юля и звери, предзимний дождь.

23 ноября

Бугрово

Юля – Марине

Иду вдоль Сороти, где совсем недавно ходила босиком, где цвели синие и желтые ирисы, много таволги, и на травах качались трясогузки, дорога теплая-теплая, и все сияло, и было насыщено летним цветом…

Но и сейчас мне река, Марина, нравится. Никого нет, пустые и холодные берега, ветер в лицо, ветер, дождь, я иду в черненьком бушлате по холодной сырой земле, рукою сжав воротник на шее, – и довольна. Такая сильная, очищающая на семи ветрах прогулка. Каждый шаг. А я прошагала много. Где-то бежала, где-то шла.

В Михайловском тоже никого. Только фонари горят в парке. Стемнело, и я иду по окраинной аллее, и тут почему-то стала я плясать. Огромные сосны надо мной, и я тут под ними топчу песок и стучу ботинками, и иду кругами. Остановлюсь – тишина. И воздух бодрящий и холодный.

Подумала, что Пушкин, наверное, тоже здесь плясал, когда оставался один в парке. Так вот – ни с того ни с сего (африканские корни все же. Да и вообще, когда ты один – и простор, и мох, сосны. И река. Запляшешь!

23 ноября

Бугрово

Юля – Марине

Лошадь дышит, и пар, пар, пар. Силуэт на закатном предзимнем небе черный.

А утром и солнце, и молоденькая тонкая луна.

25 ноября

Бугрово

Юля – Марине

Марин, Артур мне написал. Это целое событие. Хочу с вами поделиться.

«Юль, прочитал твое письмо. Ты потихоньку, потихоньку создаешь небо и землю. Их же надо все время, снова и снова создавать. И даешь имена животным. Ты – Адам. Я улыбаюсь, но ты Адам. И у тебя есть опыт изгнания, поэтому никакого крокодила, вещающего с яблони, ты уже слушать не будешь. А я тебя слушаю, и хочется в михайловские леса и поля. И вспоминаешь осень как самое прекрасное время жизни. И пугаешься, что забыл, отложил на потом. Когда потом?! Так ведь все можно забыть. Спасибо, что напоминаешь. Пишешь, что Вероника сосчитала лебедей. Надеюсь, ваши отношения наладились. Хоть вы там дружно живите! АРТУР».

30 ноября

Москва

Марина – Юле

Забрела на книжную ярмарку, встретила Артура, обняла от нас с тобой, мы в марте с ним летим на Урал. По книжным рядам прогуливался Резо Габриадзе с «Происхождением меланхолии» под мышкой.

А я – с авоськами, из которых вываливались «Самоосознающая Вселенная», «Голографическая Вселенная», «Краткая история головы», «Культура дороги в русской мифоритуальной традиции» и так далее и тому подобное. Еле дотащилась до дому и с наслаждением погрузилась в эти неизведанные миры.

Почерпнула забавный факт. В момент клинической смерти, когда выплываешь из тела навстречу сияющим сущностям, эти ребята иногда сообщают, что время пришло, но все-таки разрешают вернуться обратно в тело, если назовешь уважительную причину.

Так вот одна женщина мотивировала свое желание вернуться тем, что она еще «не натанцевалась». По ее словам, это вызвало приступ громкого смеха (!) у крылатого существа, лучившегося добротой и любовью, и ей было позволено вернуться обратно в мир и физическую жизнь.

У меня отъезд на отъезде – Пенза, Тула, Иваново, – и вдруг в Индию пригласили!

Сами индусы, представляешь? «Хотим, – говорят, – провезти вас по самым красивым историческим местам…» Так Индия зовет, манит, машет издали платком. Как так, думает? Неужели она в этой жизни не полюбуется Тадж-Махалом? Всегда любовалась, а тут почему-то не доехала. Все «Гималаи, Гималаи…», одни Гималаи на уме!

Едем с моим хорошим дружком,

поэтом Серегой Махотиным.

Привет Ирме, лесу, тишине…

Мне ее немножко не хватает.

5 декабря

Бугрово

Юля – Марине

Бывают такие вечера, Марин, и вы об этом, конечно, знаете, когда сидишь дома или идешь с работы уставший вечером, и все как обычно, а потом посмотришь в окно и – снег. Одна у меня ассоциация на эту тему: кадр, уж вы меня простите, из «Убить Билла», когда после мощнейшей драки Ума Турман выходит на улицу в зимний японский дворик и там снег, замерзший колодец, иней и луна.

Сидела, читала, а вышла на улицу, на крыльцо – и воздух, тишина, и тот же колодец, иней, снег. Все белое, только ветерок с еще новым снегом. Метет. Воздух, яблони, белый сад.

Жду вас – из Индии.

Жду вашей «Арктики».

9 декабря

Бугрово

Юля – Марине

Сегодня умерла у нас кошка пума, прожила четыре года. Взяли ее из страшных передвижных зверинцев. До полутора лет жила у нас дома, ела борщ из кастрюли.

Было несколько приступов в последние полгода, а три дня назад случился последний. Со всеми успела попрощаться, она и в вольере оставалась ручной.

Мы все ее погладили, попрощались.

Теперь она на вечной свободе.

Берегу Ирму. Знаете, иду по лесу, подбежит и в ладонь носом уткнется, и взгляд, что мы идем вместе.

Всегда держит меня в поле своего взгляда.

12 декабря

Бугрово

Юля – Марине

Проснулся утром, зашел к Гамме, поставил ведро воды, выдал сена и горсть овса, промытую (но только хорошо, в трех водах!) морковку. Почистил – денник и лошадь. Когда почистил денник, насыпал свежих опилок. Из сосны. Опилки нам часто привозят с лесопилки. И, когда почистил, обязательно вдохнул горсть сосны на ладони. Кусочек дерева! Лошадь почистил, заседлал. Седло у нас старое, пастушье, потертое и, разумеется, скрипит. Вальтрап – из старого детского одеяла (вальтрап, он кладется под седло). А уздечку и недоуздок нам сшил цыган Андрей. Приходил, примерял, обмеривал. И похлопывал Гамму по бокам. Прощупывал и осматривал ей зубы (а они стертые, ей все-таки восемнадцать лет!). Поднимал на колено к себе ее копыто – проверял «стрелку». На копыте у лошади «стрелка», такая галочка. И когда чистят копыта, чистят «стрелку».

Купаем лошадь и растираем ее полотенцем, трем бока. И она, намытая и начищенная, лоснится. И переступает ногами от наслаждения, нетерпенья. И не выдерживает и начинает уже сама – от удовольствия и радости жизни – кататься по снегу. Перекатывается, оставляя на снегу огромные распаренные потом и лошадиной солью вмятины. А смыв ненужное, лишнее, вся встрепенется.

Мне рассказали случайно, как мыть хвост лошади. Берешь ведро с горячей водой, потом шампунь, хвост опускаешь в ведро, стираешь и полощешь…