А что касается Льва Борисовича – тоже хорош: на улице страшный гололед, а его не уговоришь ходить с тростью. Купили ему элегантную шведскую трость из благородной черешни. Но Лев даже слышать не хочет о ней.

– Я вам не старикашка, чтобы ходить с палочкой!!! – он восклицает с видом оскорбленного короля Лира.

Мы всячески убеждаем его, что это не «палочка», а ТРОСТЬ! Шерлок Холмс в расцвете сил расхаживал с такой тростью по Бейкер-стрит.

Ей-богу, так и хочется повторить за Седовым:

ой,

кажется я

единственная надежда этого мира

4 февраля

Бугрово

Юля – Марине

Закупаем морковку и капусту – подкармливаем лосей, косуль, гусей. Выкатишь им на радость кочан капусты – все сбегутся! Капусту кидаешь, как будто играешь в боулинг: эх! И раскиданная по вольерам и по сугробам – везде! – лежит капуста. Гуси находят и ощипывают – «сто одежек, все без застежек» – листья капусты. Кролики еще подбегут и погрызут.

А вы знаете, как дерутся кролики? В борьбе за территорию самцы кроликов выясняют отношения: они напрыгивают друг друга, и в этом скачке – им нужно хорошенько заехать ногою в бок сопернику! Идешь, и кролики из-под ног в прыжке, в прыжке, в прыжке.

12 февраля

Бугрово

Юля – Марине

Сегодня почти весенний день, как март. С крыш капает, и съезжают лавины снега. Снег мокрый, тяжелый и глубокий. Птицы поют. И солнце. Повылезали из домиков Марта и Боца погреть бока. Ирмушка расплакалась, так попросилась погулять. Сходили с ней – послушать синиц и дятлов. Подышать свежим, считай, весенним снегом.

Ноздреватым, когда Ирма опустит в этот снег свой нос.

14 февраля

Бугрово

Юля – Марине

А еще у нас была игуана – Монтесума (поскольку родом игуаны из Мексики, то и названа она в честь индейского вождя). Ее нам отдали, как и многих наших зверей-«отказников», она зимовала у нас в доме и тоже любила сидеть на подоконнике, но на другом, не вместе с Жакобом (у нас же несколько окон).

И тоже зима, мороз, метель. На подоконнике сидит игуана, коричневато-зеленая, с раздувающимся горловым мешком на шее, он то раздуется, то сдуется, как кислородная подушка в руках врача.

И немигающий взгляд в окно. И зеленый хвост (она им бьет, как хлыстом, когда рассердится). Приземистая, на коротких ножках. На спине топорщится гребень-«ирокез».

А пальцы! На них не хватало лишь бриллианта, она перебирала ими элегантно и как-то нервно. Цок по подоконничку коготками, цок, цок, цок.

Летом она гуляла и замирала на яблонях в цвету, грелась. Поворачивалась к солнцу то одним боком, то другим. Жмурила и закрывала глаза от наслаждения. Ну, и в зависимости от того, каким боком она повернулась к солнцу, она становилась то розовато-лиловой, то голубовато-зеленой. Оранжевой, или красной, или синей.

Весной вегетарианка ела одуванчики. Среди одуванчиков в цвету. Зимой смотрела на подоконнике в окно – метельное. Места-то у нас метельные! Отдышит «глазок» в окне и смотрит, смотрит, смотрит: на протоптанную дорожку в снегу, обледеневший колодец, иней, унылый поздний рассвет, закат, на то, как снег летит, залепляет окна.

Жакоб – и его родина Африка, игуана – из жаркой Мексики.

– И не хватает еще веретена! – говорил Андрей. – Как писал поэт:

Желаю вам всего хорошего,

глубокого снега и лыжни.

18 февраля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Сегодня всю ночь мне казалось, что я живу на маяке на мысе Кейп-Код недалеко от Заполярного круга (где жил однажды писатель Генри Бестон: он уехал из города и два года прожил на берегу океана на этом мысе, один, он сам этого хотел и позже написал книгу). А чтобы видеть повсюду море, он чуть ли не со всех сторон в доме поставил окна и видел все. Шторма и приливы и отливы. И естественно, в эти окна дули бури.

И еще у героя одной из моих любимых книг о том, как человек выращивал медвежат в Канаде, был дом на берегу озера, и хозяин-индеец там тоже сделал большое окно на воду.

Хотя расчетливыми другими индейцами это не поощрялось – большое окно, меньше тепла, но он все равно так сделал, чтобы видеть рассветы и закаты, перебегающих через озеро зимой волков, друга, когда тот плывет к нему на лодке.

И у меня такое же окно сейчас. И с видом на озеро, и с ветром. Жутким ветром! Окна трещат. И хлещут замерзшие ветки дикого винограда по окну. Всю ночь. И завывания ветра и присвисты.

А ветки того самого винограда, по которому (вот так же в одну из зим) от нас ушла наша игуана. В Мексику.

25 февраля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Еще, Марин, что у нас есть красивого, это сойки. Мы дикой нашей свинье Чунечке сыплем каждый день желудей на снег. Чунечка поест, отойдет, и слетаются сойки. Много соек. Пока Чуня ест, они терпеливо ждут и сидят на березах, снег, пурга, дорожки и следы заметает везде мгновенно, вроде только прошел, а следов уже нет. Соек тоже всех заметает снегом, лишь одни синие полоски на крыльях сквозь пургу. Как лычки десантников.

Заметенные снегом сойки на березах с синим просветом на крыле и с желудем в клюве.

Всем привет.

27 февраля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Ой, Марин, не знаю пока, на каком расстоянии точно волки способны чувствовать друг друга, но что в досягаемости волчьего воя, это точно. Я места себе не нахожу, когда Ирма воет. Она ведь ищет товарища, то есть отклик. А я не умею выть и подражать не хочу, а просто так вся сразу взовьюсь, растревожусь, выйду на крыльцо, если уж очень поздно, луна, мороз, и чувствую, Ирма слышит, что я вышла.

Она воет, ждет мальчика, или ей просто грустно, одиноко (период мальчика скоро должен закончиться, на днях), да и потом, как я себе это объясняю, – восхищение луной. Она ведь воет в особенно лунные и полнолунные ночи. Или когда еще месяц молодой.

А тут недавно воздух был, что ли, влажный, все деревья во льду, у Ирмы каждый волосок белый, не только усы и ресницы в инее, а вся пелеринка и длинные нити шерсти. Настоящий полярный волк. Пар изо рта, и от дыхания вокруг все белое. Подушечки лап холодные утром, я их грею. Она меня обнимает каждый раз. Ласково ставит мне лапы на плечо.

Мы сейчас снегом отрезаны от мира. Перестали ходить прямые автобусы в Москву.

До апреля или до марта. Я не знаю.

Сижу тут, как Пушкин, в карантине.

28 февраля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

У нас ветер, Марина, ветер, ветер. А мне нравится все равно, когда дует ветер в деревне в окна.

На прогулке сегодня с Ирмой видели трех косуль, не наших, не зоопарковских, лесных. Они шли над оврагом, лесом. Грациозные, и эти белые пятна – индивидуальный рисунок – под хвостом. Хорошо, что Ирма была на поводке. О, как она, Марина, преобразилась! Забухтела, волки не лают, а действительно, можно сказать, бухтят, как глухой кашель глубоко в горле. Бух-бух. И взгляд посерьезнел. Дичь!

Мы давно их чуем. Находили их лежки и помет. Я разрешаю Ирме изучать во всех смыслах, то есть и попробовать на вкус, помет косуль, лосей. Ведь витамины!

И как это глупо звучит – в содружестве с волком – «разрешаю».

То, что запрещаю ей валяться в дерьме, вот это да. У меня с этим строго. И она знает. Ну а помет – помет.