Как бы то ни было, ближе к концу выпускного класса, когда мы с другом Джеем сидели на его чердаке и читали комиксы о «Бэтмене», мне вдруг пришло в голову, что у нас не будет возможности посетить самые последние школьные танцы, потому что назначены они как раз на сегодняшний вечер. Я отложил свой комикс.
– Джей, мы не можем пропустить сегодняшние танцы.
Он посмотрел на меня удивленно. В конце концов, мы всегда пропускаем танцы.
– Почему нет? – спросил он.
– Это конец жизненного этапа. Это наш последний шанс.
Внезапно я почувствовал себя глубоко взволнованным. Я произнес импровизированную речь о том, как важен был этот момент и как мы не должны были позволить ему пройти мимо нас, поскольку жалели бы об этом до конца наших дней. Двадцать лет спустя, будучи тридцатидевятилетними стариками, мы будем сидеть где-то на крыльце в креслах-качалках и трясти головами от разочарования по поводу выбора, который сделали тогда, в юности. (Хотя, я остановился в задумчивости, к тому времени у нас точно будут машины и нам будет позволено ими управлять. Круто.) И все же, серьезно, нам стоило пойти на те танцы.
Джей вздохнул и положил книжку. Он видел, что я не отступлюсь.
И даже сейчас, когда Джей уже был убежден, это родившееся в последнее мгновение решение было трудновато исполнить. Было почти 20:40, и двери зала закрывались через двадцать минут. По существовавшему строгому правилу после 21:00 никого не впускали. Ни у кого из нас не было водительских прав. Мы должны были ехать на велосипедах и торопиться изо всех сил, чтобы попасть туда вовремя.
Мы с остервенением крутили педали по улицам Уэлсли, но, приближаясь к школьной столовой, готовые заплатить наши шесть долларов за вход, вдруг увидели, что двери уже закрыты. Перед ними, как тюремный охранник, стоял заместитель директора. Мы опоздали максимум на две минуты.
Задыхаясь, я сумел выговорить: «Мы на танцы».
«Вы опоздали. Двери закрыты», – сухо сказал замдиректора.
«Хорошо, я понял», – сказал я.
Джей взглянул на меня с любопытством. Он знал меня достаточно, чтобы удивиться, что после произнесенного мною страстного монолога я не пытаюсь уговорить его пустить нас. В обычной ситуации я бы попытался, но по поведению заместителя директора я видел, что сегодня этот номер не пройдет.
ТО, ЧТО У КОГО-ТО ЕСТЬ
ВЛАСТЬ, НЕ ОЗНАЧАЕТ, ЧТО
ОН ЗНАЕТ ЛУЧШЕ. ЕСЛИ ВЫ
ОБЩАЕТЕСЬ С НАЧАЛЬСТВОМ
И КОЛЛЕГАМИ С ДОЛЖНЫМ
УВАЖЕНИЕМ И ВАШИ ЦЕЛИ
НЕ РАСХОДЯТСЯ С ОБЩИМИ,
ВСЕГДА ЕСТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ
ИНДИВИДУАЛЬНОЙ
НАСТРОЙКИ И ПРОЯВЛЕНИЯ
ГИБКОСТИ.
Я развернулся и сказал: «Пойдем, Джей, займемся чем-нибудь другим».
Джей догадывался, что что-то происходит, и он был прав. Я ни за что не сдался бы так просто. Мы должны были попасть на эти танцы. Мое намерение было таким же серьезным, как и двадцать две минуты назад. Уходя от дверей и заместителя директора, я шепнул ему: «Мы все еще идем».
Мы прокрались к другой стороне столовой, где находились гигантские наклонные окна. Конечно, они должны быть открыты, чтобы проветривать заполненное потными подростками помещение. Забраться внутрь было бы проще простого.
И да, окна были открыты. Мы проскользнули внутрь. Некоторые дети это заметили, но какое это имело значение?
«Мы здесь, Джей. Все. Наши самые последние школьные танцы. Давай повеселимся!»
На нашей скоростной сессии по разработке плана мы с Джеем решили, что отбросим прочь всю неуверенность, добавим напускной смелости (первое проявление Биза Стоуна, гения) и пригласим всех девчонок, на которых когда-то западали, потанцевать. Только мы повернулись, чтобы приступить к реализации плана – и вот он, заместитель директора Баскилл. Его челюсть упала, когда он нас увидел. Он был застигнут врасплох и велел нам следовать за ним наверх, в его кабинет.
Мы тащились вверх по ступенькам, заместитель директора первым, я за ним, Джей замыкал шествие. Когда мы поднялись наверх и пошли прямо по коридору к его кабинету, меня пронзил внезапный импульс. Ей-богу, я собирался выполнить свой план, и будь что будет. Пока заместитель директора энергично шел вперед, я развернулся и направился обратно к лестнице.
Проходя мимо Джея, я шепнул ему: «Мы все еще идем».
Джей, застывший, с расширенными глазами, колебался недолго. Наверное, в этот момент заместитель директора обернулся. Он что-то прокричал вниз, в направлении облака пыли, остававшегося позади меня. Джей бросился следом. Погоня началась!
Я быстро слетел вниз по ступенькам и там врезался в одного из своих лучших друзей, Марка Гинзбурга (Marc Ginsburg). Мы с Марком вместе выросли. В детстве я практически жил в его доме. Его отец был успешным стоматологом, и он купил семье Apple IIe, которым мы постоянно пользовались. Марк был выше меня, но мы были похожи цветом волос и чертами лица. Увидев его, я сказал: «Не спрашивай зачем, просто прямо сейчас поменяйся со мной футболкой».
Марк, как настоящий друг, согласился быстро и без вопросов. Скоро он был одет в мою черную футболку, а я – в его желтую. Я скрылся из виду и с безопасного расстояния наблюдал, как заместитель директора схватил Марка за плечо, развернул его, а потом извинился, поняв, что ребенок не тот.
Во время этой стычки Джей скользнул в безопасную толпу, где мы и встретились вновь.
Мы сделали это.
Мы приступили непосредственно к делу. В тот вечер мне удалось потанцевать со всеми тремя девочками, которые нравились мне и с которыми я так и не смог заговорить за годы учебы в старшей школе, поскольку был слишком напуган. Мне даже удалось украсть у каждой из них по поцелую. Джей пережил похожий опыт, моя теория подтвердилась. Старшая школа заканчивалась, и впервые в жизни я не знал, что будет дальше. Полная неизвестность впереди не особенно вдохновляла меня, но от сегодняшнего вечера я взял все, что мог. Танцы полностью оправдали наши ожидания. И какое бы наказание ни ждало нас впереди, оно того стоило.
В понедельник наступило время расплаты за содеянное. Джея и меня вызвали в кабинет заместителя директора. Он сказал нам, что мы наказаны «внутренним» отстранением. Это означало, что мы будем весь день сидеть в отдельных комнатах, не будем посещать уроки и, конечно же, это будет отражено в наших «личных делах». (Эти штуки действительно существовали? Если да, то мне было бы очень интересно, в каких выражениях там была представлена моя «политика отсутствия домашней работы».) А еще нам нужно было написать эссе о том, в чем мы были не правы, и в обязательном порядке посетить школьного психолога.
Для меня все это звучало весьма разумно. На самом деле приговор был гораздо легче того, что я ожидал. Особенно меня порадовала часть с эссе. Я любил писать сочинения. И естественно, оказавшись запертым в пустом коридоре, чтобы писать его, я сразу же понял, что это эссе было отличной площадкой для объяснения, почему в данном случае нарушение нами правил было полностью оправданным. Правила созданы для достижения какой-то цели, но в политике «ровно в 21.00 двери закрываются», с нашей с Джеем точки зрения, оно было абсолютно бессмысленным. Для нас подобное правило было злоупотреблением властью. Мы не были дебоширами. Наше опоздание никак не повлияло ни на кого другого. Танцы были важны для нас, и перед лицом непреклонности заместителя директора мы не видели другого выбора, кроме как бросить ему вызов и заплатить за сделанное. Мы сознательно заработали себе наказание. На всякий случай я подкинул несколько цитат на тему гражданского неповиновения из уроков политической науки. Скрестив пальцы, я надеялся, что Джей делает то же самое.
После того как эссе было написано, нужно было идти к школьному психологу. Я постучал в дверь. Психолог пригласила меня зайти и предложила присесть. Я сел. Мы немного помолчали. А потом она начала рассказывать, насколько убедительным было мое эссе и как она ничего не могла поделать, кроме как согласиться с принятым мною решением.
Встретившись с Джеем вечером того же дня, я с радостью узнал, что он подошел к эссе с той же точки зрения. Нарушение правил не привело к концу света. Мы отстаивали свои взгляды перед администрацией, и мы победили. Все хорошо, что хорошо кончается. Это был небольшой акт неповиновения для руководства школы, но значимый момент для тинейджера. Я умел различать правильное и неправильное. Теперь я видел, что могу доверять своему моральному кодексу. Создатели правил могут ошибаться, совсем как мы, и я имел полное право подвергать эти правила сомнениям. Если я был готов столкнуться с последствиями, то мог играть по своим правилам.
