– «В хвосте яд» – намек на скорпиона.

– Да, лейтенант, римляне употребляли это изречение. Знаете, в каких случаях?

– Нет, не знаю.

– Тогда придется вас просветить: так именуется искусство хлестко закончить письмо или ядовитый выпад в беспощадной судебной схватке. Синоним изворотливости: показываешь мирный нрав в начале речи, а в финале жалишь не остерегающегося противника. Я и есть скорпион, лейтенант – умею впрыснуть яд в подходящий момент. Но порой правосудие обуто в железные сапоги, и я бессилен.

Убежденная лишь наполовину, Антония вновь пошла в атаку, не давая хозяину передохнуть:

– Почему вы не попытались привлечь к делу Бонелли?

– Думаете, не пытался, комиссар? Я заявлял о его соучастии. Но и его закон освободил от всякой ответственности, увы.

– Вы говорите о контракте?

– Именно, о чертовски хорошо состряпанном контракте. Бонелли не касалось то, что происходило в клубе «421» – это же предприятие, взятое внаем.

– И платежи, вероятно, шли взятками.

– Вижу, вы хорошо знали Корсиканца…

Горечь на душе и во рту. Антония не смогла сдержать жестоких сожалений.

– Если бы смертная казнь продолжала применяться, эти мерзавцы заслуживали бы гильотины.

Мгновенная вспышка гнева Канонье сотрясла белые стены.

– Нет, комиссар! Я был адвокатом и не могу позволить вам так говорить!

– Даже в этом гнусном деле вы не поддерживаете высшую меру?

– Один из самых яростных ее противников! Смертная казнь – настоящая ересь! – Не фанатик по натуре, Канонье вновь обрел свою манеру общения. – Позволите доказать абсурдность этой меры в двух словах?

– Я вся обратилась в слух.

Канонье раздавил сигару в знак начала действа. Такой же эффект произвел бы взмах рукавов мантии: защитная речь требовала свободы рук.

– Вводя смертную казнь, мы совершили глубокую ошибку – сочли себя равными Богу. А на самом деле действовали подобно дьяволу. – Важнейший момент выступления, голос опустился в самый низ октавы. – Отрубить голову – двойное варварство. Во-первых, убить убийцу значит стать таким же преступником. Во-вторых, раз смерть приговоренного неизбежна, казнь – такое же душегубство… Поверьте, осудить человека на размышления о содеянном – гораздо более суровое наказание, чем эшафот. – Кода, голос повышается до ноты соль. – Таковы мои убеждения, комиссар, делайте с ними что хотите.

Удовлетворенный проповедью, Канонье откинулся в кресле. Ничуть не обращенная в его веру, Антония мрачно усмехнулась в глубине души.

«Что ж, дорогой мэтр, вижу, вас осенил ангел крылом. Не только спина – серьезно пострадала и ваша черепная коробка. Да знаете, что говорят члены мафии, отбыв срок и выйдя из тюрьмы? Что действовали во имя чести! Да, это все, что они выносят из долгого заключения. На жертв им плевать. Ни малейшего раскаяния – они же пуп земли. Убийцы все одинаковы – эгоистичны, эгоцентричны, не заботящиеся о зле, которое причинили. Нет, не вашей дешевой философии изменить мою точку зрения. Останусь при своем мнении, основанном на реальной жизни и непоколебимом».

– Благодарю, мэтр, ваша речь убедительна.

«Убедительна… Расхожий оборот лицемерного толка», – хмыкнул про себя Канонье.

– Вы слишком добры, комиссар.

– И на этой прекрасной ноте мы покинем вас, если только у лейтенанта Машека не осталось вопросов.

Тот отрицательно качнул головой: темы исчерпаны. Антония поднялась, и Милош последовал ее примеру. Комиссар поблагодарила хозяина, но комплименты повисли в воздухе на середине фразы. Звякнул входной колокольчик.

– Вот и она, – просиял Канонье. – Счастлив, что ей удалось освободиться, я должен вас познакомить.

– О ком вы говорите, мэтр?

– О даме, что стоит за дверью. Бывшем президенте ассоциации жертв трагедии «421». Ее единственная дочь погибла в пожаре.

Пусть о гостье полицейские узнали совсем немного – она вызвала самый живой интерес. По просьбе Канонье, лишенного возможности передвигаться, Милош бросился к входной двери. И несколько секунд спустя вернулся с женщиной. Высокого роста, стеснительная, бледноватая, неулыбчивая, разменявшая пятый десяток. Одета в неяркий плащ, светлые кудри скрыты беретом. На лице привычно жила печаль, в глазах редчайшего аметистового оттенка – неизбывная скорбь.

– Мой близкий друг мадам Люси Марсо – комиссар Арсан, лейтенант Машек, – отдал дань приличиям Канонье.

Гостья обняла адвоката, тот взял ее руки в свои и больше не отпускал. Антония и Милош переглянулись. По нежному прикосновению было видно – отношения явно выходили за рамки дружбы.

Наконец мадам Марсо нерешительно обратилась к полицейским:

– Приятно познакомиться. Юбер просил быть пораньше, но моя продавщица задержалась, а я не могла оставить магазин.

– Вы занимаетесь торговлей?

– Да, комиссар – держу небольшое заведение недалеко от храма Нотр-Дам-де-Фурвьер. Религиозные товары. – Дама порывисто протянула Арсан визитку. – Вот, на случай, если захотите связаться. Юбер предупредил, что вы расследуете дело клуба «421».

– Прости, дорогая, – перебил Канонье, – речь не идет о следствии в полном смысле слова. Комиссар наводит справки о трагедии без огласки. Я объясню тебе. – Легкий поклон в сторону Антонии. – С вашего разрешения, разумеется.

Руки Люси в ладонях Канонье дрожали. Отчаяния не скрыть: ее траур по дочери не окончен. С такой неизбывной болью в сердце, как суждено ей дожить остаток лет? Представить это себе Антония была не в силах.

– Охотно разрешаю, мадам имеет право знать.

– Спа… Спасибо, комиссар, – глухо выговорила Люси Марсо.- Если могу быть чем-то полезна, я в полном вашем распоряжении.

«Полезны быть можете, дорогая мадам. Но Жак верно говорит: не в присутствии адвоката».

– Посмотрим. Буду иметь в виду ваше предложение. Что ж, служба не ждет. Мы вас покидаем. Если станет известно хоть что-то, сообщу.

Разговор исчерпан – рассыпавшись в прощальных поклонах, полицейские покинули апартаменты.

Спускаясь по лестнице, Милош с сомнением спросил:

– Что думаете о нашем визите, патрон?

Антония набила трубку, пыхнула – довольная донельзя.

– Думаю, гусеница может обернуться бабочкой, когда захочет.

– Хм… А что сейчас?

– Едем в Ля Домб, мог бы и сам сообразить.

Институт судебной медицины Лиона считается краеугольным камнем Медицинского университета. В его стенах отец криминологии Александр Лакассань заложил основы антропологии, а пионер криминалистики Эдмон Локар открыл первую полицейскую лабораторию.

Ежегодно через морг института проходит транзитом около тысячи трупов. Хотя ИСМ Лиона серьезно уступает коллегам из Нью-Йорка с похоронным счетом 1.000:20.000 и еще более мрачным достижениям москвичей с их тридцатью тысячами мертвецов, производительность труда остается убийственно высокой. Количество вскрытий доводит до головокружения.

Паскаля интересовал только один покойник – Антон Йозевич.

Причина смерти очевидна, судебный медик над ней недолго корпел. Заключение пестрело головоломными терминами: «плевра», «правый желудочек сердца», «аортное отверстие диафрагмы». Паскаль уяснил главное: серб получил удар ножом в сердце. Один – больше не потребовалось. Судя по точности, убийцей мог быть только профессионал.

Тревожный вывод.

Чтобы обдумать его, Паскаль поспешил, зажав нос, покинуть тяжелую атмосферу химических испарений, повторяя на все лады крылатые слова Лакассаня: «Всякое общество имеет ту преступность, что заслуживает». В свойственной ему манере – желчно и цветисто…

«Поезд ходит в обоих направлениях: общество заслуживает и свою полицию. Когда к нам относятся, как к дерьму, шпана расправляет крылья. Стоит тупицам заткнуть глотки полицейским – и воцарится хаос. Как бы мы ни работали, «наблюдатели» изводят придирками, пресса смешивает с грязью, политики обливают помоями, простые граждане не переносят на дух. В результате приходится доказывать, что ты не верблюд – вместо того, чтобы охранять улицы. Вокруг смесь бардака и дурдома, не удивлен, что Арсан придумала свой финт».