— Сам посмотри.

Он перевернул картинку и принялся разглядывать заднюю сторону.

— Ничего себе! Теперь все понятно.

Толстый картон удерживала проволока, протянутая неровными зигзагами и прикрепленная скобами. На углах красовались жирные капли древнего коричневого клея.

— Это я отодрала верхний слой картона. Он был приклеен липкой лентой. Но дальше побоялась — вдруг испорчу открытку. Хочешь, принесу отвертку, чтобы вытащить скобы? У нас есть где-то, только я не знаю, где она.

— Не надо. Я ножом отковыряю. Кинь мне мои джинсы.

Он погрузился в работу. Я смотрела на него и думала о мальчике-призраке.

Наконец картонку удалось снять.

— Готово. Тут просто нужны были сильные мужские руки.

Я положила куски картона и рамочку на одеяло.

— Если дашь новую рамку, я вставлю туда твою открытку.

— Погоди.

Там оказалось несколько слоев картона.

— Тут что-то есть. Ничего себе! Гляди-ка, тут письмо. — Я развернула два листка тонкой пожелтевшей бумаги. — Кажется, это… Блин, послушай!

И я стала читать.

— Шэрон Пилкингтон? Кто это? Тут сверху отрезан адрес и дата. — Я заглянула на обратную сторону листка, но там ничего не было. — Ладно, посмотрим, что во втором листочке.

— И о чем все это? — спросил Пол, по очереди вытаскивая лезвия из своего складного ножика и с наслаждением их разглядывая. — Эй, Чарли? Ты чего?

Я не могла вымолвить ни слова. Еще раз перечитала бумажки.

— Боже мой, Пол… Просто невероятно… — Я еще раз глянула на дату рождения, и у меня перехватило дыхание. — Погоди секунду. Пол, кажется, это моя мама.

— Кто — твоя мама?

— Ну, эта Шэрон Пилкингтон. Потому что… потому что Нэнси Хескет — это моя бабушка. И дата рождения… Дай посчитаю: 1963, 73, 83, 93, 97 — верно. Господи! Теперь все ясно. Бабушке было сорок шесть, когда, как считается, она родила мою мать. Все говорили — это чудо, потому что они много лет пытались завести детей. — Я отложила листочки и сжала голову руками. — Не могу поверить. И она, конечно, не знает. Мама, в смысле. Боже мой! Невероятно. Значит, на самом деле бабушка — мне не бабушка. Моя настоящая бабушка — эта Джесси. Интересно, какая она? И где она теперь?

Пол пожал плечами.

— Что ж… — сказал он, со щелчком складывая ножик. — Выходит, кое-чего твоя гадалка не знала.

— У тебя туфля в крови.

Я заметила пятно, когда бабуся наклонилась за половинкой печенья «Rich Tea», которую приглядела под столом. Для ее возраста суставы у нее в отличном состоянии, даже врач удивляется. Точно так же он удивился, когда я ему попыталась объяснить, насколько у нее плохо с головой. По закону подлости в тот день она была в отличной форме, совершенно вменяемая. Болтала с доктором как со старым знакомым. Даже кокетничала.

— Я прекрасно себя чувствую. Вы не женаты? — спрашивала она. — Вы симпатичный мужчина. А машина у вас есть?

Ему это показалось забавным. На мой вкус — просто жуть. Хотелось треснуть ее по голове судном, только тогда сумасшедшей признали бы меня. Впрочем, может быть, в психбольнице не так уж и плохо.

Кровавое пятно я заметила утром, когда просматривала почту. Сильвия предложила… да, знаю, что обещала ничего ей не говорить, но есть такие люди, которым просто невозможно не проболтаться. Так вот, Сильвия предложила послать запрос, чтобы мне выдали копию свидетельства о рождении — там должна быть указана фамилия матери. И теперь я первой бросаюсь к двери, когда на коврик опускается очередной конверт.

— Ты что, порезалась?

— Нет. Где? — Она принялась себя оглядывать.

— Вон, на ноге. У щиколотки. Присядь-ка. Да положи ты печенье! Мам, садись.

Она опустилась на стул, подтянула колготки.

— Где? Ничего не вижу.

И тут я заметила, что вся туфля у нее в крови.

— Боже мой! Ну-ка подними ногу. — Я присела на корточки и осторожно сняла туфлю.

— Это не моя кровь, — поспешно заявила она.

— Тогда чья же?! — Вообще-то я не хотела на нее орать, просто не сдержалась.

— Ишь какая ты нервная! Но я-то знаю, в чем дело. Тебе хочется завести еще одного ребеночка.

— Господи! Ты с ума сошла? Мало мне с тобой возиться… еще и ребенок!

Оказалось, что все не так страшно: она просто разодрала старую ранку. Но когда я надевала ей туфлю, подумала: «С какой стати я так стараюсь? Да кто ты вообще такая?» А потом я вскрыла конверт и увидела свое свидетельство о рождении. Бабуся сказала правду. Она мне не мать. А я на самом деле Шэрон Энн Пилкингтон из Лондона, из чистилища.

Выходит, моя мать — настоящая, биологическая — или как там это называется — жила тут неподалеку. И чего я рвалась в Лондон? А она, должно быть, сбежала отсюда. Я ее понимаю. Удивительно только, что я опять оказалась на севере. Может быть, тогда было так принято. Может, считалось, что северных детей надо растить на говяжьем студне и имбирных пряниках. А может, они просто боялись, что я подпорчу своей генетикой южан.

Наверно, я должна сказать: «Просто не верится!» Но это неправда. Я сейчас нашла обоснование тому ощущению, которое было у меня всегда, — что я сюда не вписываюсь. В детстве, когда папа еще был жив, зимними вечерами мама задергивала шторы, и мы все рассаживались у телевизора смотреть всякую ерунду: «Обходчики и стрелочники»[7], «В яблочко!» (великолепно-отлично-супер[8]). Маминой любимой программой был «Золотой выстрел». Я передавала по кругу бутылку с лимонадом и здоровенный пакет с ирисками, а на заднем плане звучал трескучий, как в телефонной трубке, голос: «Левее, левее, стоп, чуть правее, пониже, стоп, чуть выше, еще чуть выше, пли!» Тишина, недовольные крики или грохот монеток — и аплодисменты. Как-то раз отец от радости уронил коробку конфет в кокосовой стружке, и еще несколько недель на коврике валялись белые хлопья.