У Ларкина есть даже целое стихотворение о том, как мама с папой достают свое чадо; заметьте, что в нем не говорится: «А потом, когда вы вырастете, они признают свои ошибки и от чистого сердца извинятся за содеянное, когда вы вместе будете попивать вино на изумрудной лужайке».

Но я нарушу эту традицию. Я извинюсь перед Шарлоттой, и пусть небеса разверзнутся, а земля уйдет под воду.

— Кажется, про нас забыли, — пробормотала она, положив голову мне на плечо. — Только что вроде суетились вокруг, а теперь… Ну и ладно. Побудем немного вдвоем, только ты и я. Я нормально выгляжу?

— Ты только что родила ребенка, поэтому без разницы, как ты выглядишь. А тот, с взъерошенными волосами, — это твой новый парень?

— Нет. Это мой друг… из школы.

— Друг, который приехал сюда вместе с тобой и сидел рядом, держа тебя за руку? Да такому другу орден причитается!

Я поерзала на кровати и посмотрела на ее влажные волосы и красные глаза. Шарлотта казалась сейчас маленькой девочкой, как будто ей только что приснился кошмар и она прибежала ко мне, чтоб я ее утешила, — так бывало не раз после того, как от нас ушел Стив.

— Шарлотта…

Она широко зевнула:

— Что, мама?

— Прости меня.

Она посмотрела на меня своими голубыми глазами и нахмурилась:

— За что? Ты ведь все равно приехала, поздновато, но все-таки… Я в порядке. Кстати, врачи сказали, что действие веселящего газа и кислорода быстро пройдет, но, думаю, это не так. Мне кажется, я сейчас могу взлететь под потолок. — Шарлотта уставилась на грязную плитку так, будто красивее ее она никогда ничего не видела.

— Да нет, я прошу прощения не из-за того, что уехала. Хотя мне и правда не следовало этого делать…

— А где ты была?

— В Лайм-Риджисе, — назвала я первый городок, который мне пришел в голову, вероятно, потому, что на прошлой неделе в «Гранаде» показывали «Любовницу французского лейтенанта»[33].

— Откопала какой-нибудь скелет?

— В смысле?

— Я имела в виду ископаемые. Аммониты или еще что. Да ладно, это я так, чепуху болтаю, ты не слушай. — Она снова закрыла глаза.

— А, понятно. Просто там спокойно. А мне нужно было подумать. Но все равно не следовало уезжать, не предупредив заранее. Это нечестно. Иногда мне кажется, что я живу, руководствуясь справочником «Как стать плохой матерью». А временами мне даже кажется, будто я сама могла бы написать такой справочник.

— Ох, мама, есть матери гораздо хуже тебя.

Мне вспомнилось, как передо мной захлопывается дверь, и еще представилась хрупкая фигурка в углу — маленькая женщина, которую некому защитить. По щекам снова побежали слезы.

— Прости меня за то, что я тебе наговорила, когда узнала, что ты беременна, — сказала я, шмыгая носом. — Мне так хотелось, чтобы у тебя все было хорошо.

— Я знаю, мама. Давай больше никогда не будем ругаться. Ненавижу, когда мы ругаемся. Воздух прямо искрить начинает. И бабушка этого тоже не любит. — Шарлотта потянулась и попыталась перевернуться на бок. — Знаешь, когда я была маленькой, то часто ревновала тебя к бабушке, потому что ты проводила с ней все свободное время. Как-то раз ты мне сказала: «Любовь — не пирог, ее нельзя разделить на кусочки». А я ответила: «Да, но время можно. А часы даже похожи на пирог». Помнишь?

— Нет. — Боже мой, я это совсем не так поняла. — Прости меня, прости за то, что не уделяла тебе внимания.

— Нет, ты тут ни при чем, это просто я была эгоистичным подростком. Ты хотела как лучше. Теперь-то я это понимаю. Теперь я многое понимаю. И я очень люблю бабушку. — Шарлотта вздохнула и надолго замолчала.

Я подумала, что она заснула, и решила потихоньку встать и выключить свет.

— Расскажи мне, как у тебя родилась я. Почему-то я об этом никогда не спрашивала, — сказала вдруг Шарлотта.

Я снова облокотилась на спинку кровати.

— О, это я отлично помню. Тот день был, наверно, самым лучшим и самым худшим в моей жизни. Роды длились двадцать семь часов, пришлось использовать щипцы — вот почему у тебя на левой скуле отметина. Акушерка была совершенно ужасная. Когда я ей пожаловалась, она только пожала плечами: «Надо было раньше думать». Так и сказала. Сейчас на таких акушерок можно хотя бы пожаловаться главврачу. Стив не поехал со мной в роддом — сказал, что не в силах смотреть, как я мучаюсь. Жалкое оправдание. А бабушка вся извелась, потому что ужасно боялась потерять и меня, и тебя — ведь у нее не так давно умер муж. К тому времени, как ты все-таки родилась, бабуся уже все глаза выплакала. Она первой взяла тебя на руки — может, даже она сама и перерезала пуповину, надо будет спросить ее об этом. Подержала тебя и передала мне. Все медсестры говорили о твоих голубых глазках. А ты посмотрела на меня таким пронзительным взглядом, будто хотела сказать: «Ты — моя. Даже не думай отдавать меня в приют». И мое сердце оттаяло. Впервые за девять месяцев я поняла: ты — пусть еще маленький, но все-таки настоящий живой человек.

Я глянула на дочь, гордая моей речью, но Шарлотта уже заснула, сунув большой палец в рот.

Я проснулась с колотящимся сердцем, когда мимо палаты провезли тележку с завтраком. И тут же подумала: «Наверно, мой ребенок умер ночью, и врачи не решаются сообщить мне об этом». Я нажала на звонок, и юная медсестра тут же впорхнула в палату с какими-то листками в руках.

— Как мой малыш?

— Он отлично выспался. Сегодня мы переведем вас в общую палату. Но сначала можете принять душ, привести себя в порядок. Вы наверняка чувствуете себя уставшей, но это пройдет. А сейчас мне нужно вас осмотреть.

Она измерила мне температуру и давление, а я тем временем пыталась свыкнуться с мыслью о том, что у меня родился ребенок, что я стала матерью. Это наверняка какая-то ошибка. У меня не может быть ребенка, это нереально.

В общей палате было много вполне реальных женщин, у каждой рядом с кроватью стоял прозрачный пластиковый ящик с ребенком. Вот они-то наверняка чувствуют себя вполне уютно в роли матери. Возле моей кровати не было ребенка.

Я лежала, чувствуя себя самой большой в мире мошенницей. Женщина напротив достала своего малыша из ящика, запустила руку под ночную рубашку, вытащила грудь, приложила к ней ребенка и стала просматривать какой-то журнал, листая страницы свободной рукой. Меня удивило, с какой уверенностью она все это проделывает. Справа девушка примерно моего возраста меняла ребенку подгузник так ловко, будто всю жизнь только этим и занималась. Я попыталась заглянуть ей через плечо. Этот процесс показался мне невероятно сложным — ко всем прочим трудностям ребенок извивался, как змея. Закончив с подгузником, девушка стала надевать на малыша распашонку. Осторожно согнув крохотные ручки, она просунула свои пальцы в рукава, чтобы вытащить из них маленькие кулачки. В конце концов она подняла ребенка, поддерживая рукой головку, и позвала медсестру. Та принесла ей бутылочку, и малыш принялся пить, закрыв глазки. Я никогда не смогу все это проделать! Наверняка уроню его или сломаю ему руку. Лучше сразу сообщить персоналу, что я не гожусь в матери.

И тут медсестра привезла мне моего сынишку.

— А вот и мы, — сказала она, остановившись у моей кровати и нажав тормоз. — Это твоя мама. — Маленький сверток в тележке ничего не ответил. — Он еще спит. — Медсестра наклонилась над пластиковым ящиком и легонько дотронулась до головки малыша. — Какие у нас волосики!

— А это нормально, что он столько спит? — Я почувствовала, что снова начала паниковать.

— Конечно, нормально. Роды — дело тяжелое, и не только для мамы. Он сам проснется, когда будет нужно. Господи, да ты еще будешь молиться, чтобы он поскорее заснул!

Я наклонилась и посмотрела на его сморщенное личико. Малыш лежал совсем неподвижно. Я пригляделась, пытаясь определить, дышит ли он, но под пеленкой было не разобрать. Осторожно спустив ноги на пол — ой-ой-ой, — я начала разворачивать малыша. Наконец показалось его тельце. Дышит. Слава богу! Я снова забралась в постель и стала наблюдать за тем, как его грудь медленно поднимается и опускается. Мне казалось, что, если я отведу взгляд, он перестанет дышать.