— Слушаю, — ответил он с набитым ртом.

— Папа, ты можешь приехать прямо сейчас? Мне надо в больницу.

— Шарлотта? С тобой все в порядке? Что случилось?

— Кажется, роды начались.

Судя по его кряхтению, он подавился и закашлялся.

— Ты же должна была рожать в октябре!

Я заплакала.

— Сейчас приеду. Черт бы побрал твою мать, — сказал он и повесил трубку.

На лестнице показался Дэниел.

— Ну-ка ложись! — прошипел он.

Я хотела, чтобы Дэниел поехал со мной.

— Шарлотта, это неразумно. Я подожду твоего отца, а потом приеду к тебе в больницу. Иначе моя машина останется здесь, а я окажусь без средства передвижения и не смогу даже уехать оттуда.

И тут я зарыдала, не обращая внимания на то, что мы стояли посреди дороги и изо всех окон поглядывали соседи.

— Пожалуйста, не бросай меня. Я не могу одна, мне так страшно! — Я отчаянно вцепилась в его руку.

— У твоего отца есть ключ?

— Да, — ответила я, шмыгнув носом.

— Ну и ладно тогда. Идем.

Он ловко запрыгнул в заднюю дверцу «скорой».

— Я присоединю эти датчики к твоему животу, чтобы мы могли следить за сердцебиением ребенка, — сообщила мне акушерка-ирландка. — Не двигайся. Схватки начались?

По коридорам больницы меня везли в кресле-коляске. Мне это показалось довольно забавным: они что, думают: ребенок вывалится, если я сама пойду? Везли быстро, рядом рысил Дэниел. А теперь он стоял в ногах кровати. Мне не хотелось упускать его из виду. Мама уже ехала. Он позвонил ей из вестибюля больницы. Она сказала, что раньше, чем через пять часов, не доберется.

Я не знала, начались у меня схватки или нет.

— Там как будто что-то подрагивает, довольно регулярно, но это совсем не больно.

Она кивнула и указала на длинный лист бумаги, свешивающийся, как язык, из-под экрана.

— Тут мы сможем увидеть, когда начнутся схватки, — объяснила она.

По середине бумажки бежала извилистая черная полоса.

— Похоже на детектор лжи, — пошутил Дэниел.

Тук-тук-тук, — стучало сердце моего ребенка.

Акушерка вышла.

Дэниел ухмыльнулся:

— Твоя мама подумала, что я Пол.

— И что же ты ей сказал?

— Что я совершенно точно не он. Тогда она, по-моему, решила, что я врач.

— Это из-за твоего произношения. Она обожает правильную речь, как у ведущих Би-би-си.

— Знаешь, я могу притащить сюда телефон, если хочешь с ней поговорить. Судя по голосу, она, кажется, действительно волнуется. Сказала, что, если бы знала, никуда бы не уехала. Но она думала, что первый ребенок обычно появляется позже. — Он порылся в карманах джинсов. — Вот, у меня есть фунт мелочью.

— Не надо, — упрямо сказала я, и он не стал меня уговаривать.

Через десять минут пришел врач, чтобы сделать внутренний осмотр.

— Я подожду снаружи, — бросил Дэниел и исчез. Бедняга, ведь он совершенный паинька!

— Я доктор Батьяни, — с улыбкой объявил человек в белом халате. — Постараюсь сделать так, чтобы было не больно. А теперь согни ноги, щиколотки держи вместе и разведи колени.

Около минуты он что-то там делал, а я смотрела на вентиляционные отдушины на потолке. Надо сказать, было довольно больно.

— Раскрытие всего два сантиметра, — сказал он и накрыл меня простыней. — Но, судя по показателям, у тебя начались умеренные схватки. Несмотря на то что роды преждевременные, мы не будем их останавливать, иначе есть риск попадания инфекции. Вколем тебе прогестерон, чтобы помочь ребенку дышать.

Мое сердце сжалось от ужаса.

— Мой ребенок может не выжить?

— И ты, и твой ребенок в надежных руках, — успокоил он и вышел.

Примерно полчаса спустя начались настоящие схватки.

— Знаешь, это не так уж больно, — сообщила я Дэниелу, зачитывавшему мне вопросы из кроссворда в «Таймс». — Пока что мне кажется, роды — довольно скучная вещь.

— Я бы на твоем месте не жаловался, — пробормотал он, задумчиво грызя ручку. — Когда по телевизору показывают, как женщины рожают, это всегда выглядит пугающе. Они так жутко вцепляются в кресло и вопят, просто надрываются. Может, у тебя высокий порог чувствительности? Растение семейства бобовых, шесть букв.

Спустя еще час вернулась акушерка. Меня страшно тошнило. Дэниел снова сбежал, когда меня начало рвать в железный лоток.

— Теперь мне и правда больно. Нельзя ли какое-нибудь обезболивающее?

— Ничего, все хорошо. Уже шесть сантиметров.

Она указала на схему на стене, на которой были изображены концентрические круги. Самый большой — размером с целую чертову тарелку! Нет, я никогда не дойду до десяти, это совершенно ясно. Они что, думают, я резиновая?

— А-а-а-ааа-ААААА-аааааа! — взвыла я, накрытая очередной волной боли. Господи, как хорошо-то, когда она отступает. Но тут, как в центре циклона: понятно, что передышка — только временная.

— Можно дать тебе кислород и веселящий газ, но боль все равно придется потерпеть.

Она была такая радостная, деловая. Я ее ненавидела.

— Как это — потерпеть?

Совсем, что ли, идиоты? Не могу я терпеть!

— Делай частые и неглубокие вдохи. Как только подходят схватки — глубокий вдох и медленный выдох. Мычи, если от этого будет легче.

— А как же обезболивающие? Я хочу обезболивающие.

— Петидин тебе нельзя, потому что ты собралась рожать чуть-чуть рановато. Петидин влияет на ребенка, а он нам нужен крепкий и бодренький. Я дам тебе веселящий газ.

— Сделайте местную анестезию. В моем плане родов записано, что мне можно местную анестезию-у-у-у-ууу-УУУУУУУ-у-уууу!.. Господи. Не могу больше. Не могу.

Она сжала мою руку.

— Можешь. Все идет хорошо.

Подлая врунья.

— Анестезию!

— Анестезиолог сейчас занят. Как только освободится, я его позову, — поспешно сказала она.

На мои крики прибежал Дэниел.

— Шарлотта, что происходит?

— На фига надо было писать план родов, если всем на него на фиг наплевать?! — во весь голос завопила я. Пусть слышит эта лживая тварь. Из-за стены доносились еще чьи-то крики.

— Я где-то читал, что в средние века женщины жевали ивовые веточки. В них содержится натуральный аспирин. Прости. Уже заткнулся.

Влажной тряпочкой он вытер мне лоб и шею. Выражение его лица — глаза выпучены, губы сжаты — показалось мне страшно забавным. Треска пытается улыбнуться — вот как это называется. Если бы не было так больно, я бы расхохоталась.

Акушерка миссис Счастье вкатила тележку с баллоном веселящего газа и вручила мне маску.

— Вдыхай сразу же, когда почувствуешь, что подступает боль.

Я сделала глубокий вдох и чуть не потеряла сознание. Тут же снова нахлынула боль.

— Помогает? — беспокоился Дэниел, пытаясь прочитать надписи на баллоне.

— Какого черта?! Конечно нет! — ответила я, когда перестала вопить.

Поезд казался мне тюрьмой. Наедине со своими мыслями. Жуткие воспоминания накладываются одно на другое. Но сильнее всего — страх. Без просвета. Куда бы я ни смотрела, везде безобразные картины.

Казалось, они отпечатались на сетчатке, как зеленые пятна, когда долго смотришь на лампочку. Вместо равнодушных лиц в вагоне и сельского пейзажа за окном я видела эпизоды из прошлого и иногда будущего. Когда мы подъезжали к Манчестеру, уже темнело. Мое бледное, испуганное лицо смотрело на меня из стекла.

— Я хочу встать! — кричала я.

— Нельзя, нам надо, чтобы датчики были прикреплены к твоему животу. Лучше старайся правильно дышать. Уже немножко осталось. — Акушерка глянула на часы и что-то записала.

— Можно хотя бы футболку снять?

К этому времени футболка, которую я принесла с собой, вся перекрутилась. Господи, почему тут такая долбаная жарища?

— Э-э… — Краем глаза я видела Дэниела. — Слушай, Шарлотта, может, я пойду? Приехал мой отец, он отвезет меня к твоему дому, чтобы я смог забрать машину. Но если хочешь, я останусь. Потому что я всегда буду с тобой, если я тебе нужен.