Мне было грустно, я чувствовала себя виноватой. Если у нее не получилось устроить свою жизнь, то у нас тем более никаких шансов. И тут вдруг мне так явственно вспомнились все мои ошибки, все мои недостатки, что невольно брызнули слезы. Пришлось отвернуться к окну. Проносящиеся поля расплывались в глазах. «Я же ее не знаю, — подумала я, — так почему же я плачу?»

Удивительный день. Мамы нет. На кухне отец выкладывает в холодильник замороженные полуфабрикаты и бабушкины любимые консервы, а по всем телеканалам, куда ни переключись, рассказывают о смерти Дианы.

— Конечно, нехорошо так говорить, но я не понимаю, с чего все эти женщины рыдают? — пробормотала я. — Можно подумать, она была лучшим другом сотен тысяч людей. Такое ощущение, что они все притворяются.

— Я купил шесть пицц, потому что их продавали со скидкой, — сказал отец. Было видно, что он недоволен. — Надо же создать людям столько проблем! Завтра мне надо на работу. Я и так уже столько раз отпрашивался, что заработал выговор. Но Айви Седдон обещала договориться с остальными членами клуба для тех, кому за семьдесят, — будут по очереди за ней присматривать. А еще я позвонил в общество помощи престарелым — каждое утро на час будет приходить сиделка. Завтра тут будет миссис Кроутер. Кроме того, есть горничная. В общем, тут будет проходной двор. Но одну тебя не оставят. Я к тебе буду приходить каждый день после ужина. Во всяком случае, вряд ли твоей матери не будет долго. Вернется через день-два.

— Знаешь, папа, мне все равно. — В некотором смысле даже приятно остаться без нее. — Она уже так делала. Помнишь, когда она обнаружила у себя в груди уплотнение и устроила себе затяжной уикэнд во Флитвуде?

— Ага. И в итоге ничего страшного у нее не нашли. Как ты думаешь, она правда поехала к друзьям?

— Вряд ли. У нее нет друзей.

— Может, у нее появился мужчина?

— Нет.

— Ну, мало ли…

— Она закатывала мне такие скандалы из-за ребенка! Заставляла меня сделать аборт.

Отец сосредоточенно складывал продукты в холодильник.

— Она хотела как лучше. О тебе заботилась. Чтоб ты получила образование…

— Я ее никогда не прощу.

В кухню вошла бабушка.

— Куда подевалась наша Карен?

Мы с отцом переглянулись.

— Ей нужно было ненадолго уехать. Хотите чаю? — спросил отец и принялся набирать воду в чайник.

— Мне пора менять калоприемник, — вздохнула она.

— Это к ней, — ткнул пальцем в меня отец.

Как только я очутилась в Лондоне, то первым делом нашла салон сотовой связи. Пришлось раскошелиться, но в итоге я получила телефон Nokia, зарядное устройство и двадцать фунтов на счет.

— Там у батареи еще осталось одно деление, — сообщил мне изящно одетый продавец.

— Неужели? — Я хотела пошутить, но он уже занялся своими делами.

Я отошла на газон, подальше от снующих туда-сюда людей, и прочитала инструкцию. Теперь надо позвонить.

Мне не повезло. Трубку снял Стив. Первые полминуты он не давал мне вставить ни слова, только от души поливал меня. Наконец мне удалось заставить его записать мой номер телефона и даже зачитать то, что получилось. Он не тупой, просто невнимательный. Я поинтересовалась, как там Шарлотта и бабушка, и получила очередную порцию оскорблений. Фоном послышался голос Шарлотты. Она просила дать ей поговорить со мной. Я знала, что если поговорю с ней, то сдамся. Тут же куплю билет на поезд и помчусь домой. Поэтому я сказала:

— Передай ей, что я через день-два вернусь. Батарея разряжается. И мне пора. Пока.

Я нажала на красную кнопочку и на полчаса выключила телефон. Надо собраться с мыслями, иначе ничего не получится.

Я вернулась в здание вокзала, купила карту. Спустилась в метро. Триста лет стояла перед схемой, пытаясь понять, как мне добраться куда надо. Меня постоянно толкали, недовольно фыркали: что, мол, встала поперек дороги? Я водила пальцем по карте. Северная линия, Кингз-кросс, пересадка на Пиккадилли. Это все понятно. Но в какой я зоне и за сколько надо покупать билет? За билетами была огромная очередь. Под возмущенное бормотание женщины за моей спиной я полчаса разбиралась с автоматом. Наконец нажала на нужную кнопку. Мне на ладонь выехал кусочек картона.

Так. Теперь на какой эскалатор? Я стояла как скала посреди бурной речки. Какой-то мужчина восточного вида с чемоданом в руке наступил мне на ногу. Я сказала: «Извините», но он, даже не обернувшись, исчез в толпе.

Я решилась и поехала вниз. Над головой проплывали рекламные плакаты: театры, музеи. Эскалатор привез меня в туннель, пахнущий жженой резиной. Интересно, мне на платформу № 1 или 2? Откуда, черт возьми, мне знать? Сверилась с записной книжкой, выбрала нужный туннель и наконец вышла на платформу. Народу тьма-тьмущая. Вид у всех усталый. Почти тут же раздался страшный грохот, к станции подлетел поезд, остановился. Двери с шипением открылись, я вежливо отступила, но толпа тут же внесла меня в вагон.

Последний раз я была в Лондоне, когда еще училась в школе и нас всех повезли к Букингемскому дворцу в честь серебряной свадьбы королевы и герцога Эдинбургского. Нам велели надеть школьную форму и прикрепить к ней памятные значки, потому что, как объяснила наша классная, королеве не понравятся наши джинсы и кроссовки. Пока мы стояли у дворца, кто-то сказал, что королева сейчас там, потому что флаг поднят, а значит, она, может быть, поглядит из окна и нас увидит.

Я вышла на Кингз-Кросс и в переходе увидела девочку-подростка с ребенком на руках. Я подумала о Шарлотте и достала кошелек. На верхней губе у девочки были болячки, но глаза — хорошие. Интересно, ее-то мать где?

— Как его зовут? — спросила я, улыбаясь сопливому малышу, глядевшему на меня круглыми глазами.

— Элли, — ответила девушка и бережно убрала в карман купюру.

Всю дорогу до Арнос-Гроув я думала о ней.

Наконец я поднялась по ступенькам и вышла на солнце. Я чувствовала себя совершенно разбитой. Достала карту, сверилась. И пошла к Хеммингтон-Гроув, где жила миссис Мэри Биэти.

Менять калоприемник оказалось не так уж и сложно (в конце концов, скоро мне придется менять подгузники — надо учиться). Сперва мне становилось страшно от одной мысли об этом, а теперь — просто грустно. Бабушка покорно лежит на кровати, под ней подстелено полотенце, платье поднято, колготки спущены. Между ног жиденькие седые волосики, кожа на животе дряблая. Разлепляешь липкую ленту, бросаешь грязный калоприемник в пакет. Вытираешь гигиенической салфеткой странно чистую попу Сдираешь бумажку с липкой полоски на новом калоприемнике, надеваешь его на бабушку. Мама обычно, на всякий случай, обвязывает ее лентой. Если на коже покраснение, надо намазать кремом — только очень осторожно, чтобы не попал под липкую ленту, иначе тут же отклеится, и это катастрофа. Бабушка все это время лежит и смотрит в потолок стеклянными глазами. Но в ту минуту, как опускаешь ей платье, она будто оживает. Вот и все. Ничего особенно страшного.

Я несла пакет в помойное ведро, когда в дверь позвонили. Отец был прав: просто проходной двор! Я думала, что это пришла очередная старушка из клуба для тех, кому за семьдесят, но это был Дэниел. Он принес детскую колыбельку.

— Пациентка моего отца просила отдать кому-нибудь эту штуку. Придется, правда, найти к ней новый матрас, но зато к ней есть подставка — получится нормальная кроватка, и видишь, даже кружева по краям.

— Чудесно! — Я взяла у него колыбельку и положила ее на диван, а он пошел к машине доставать, что еще привез.

Бабушка и Мод пришли поглядеть.

— Какая прелесть! — восхитилась бабушка.

— Да-а, уж лучше, чем ящик комода, — заметила Мод, заглядывая в колыбельку, — в котором я спала в младенчестве.

— Тогда всех детей в комоды клали, — объявила бабушка. — Ну какая же все-таки славная вещь.

— А куда вы ее поставите?

Бабушка пожала плечами.