— Зачем? Она не хочет со мной встречаться?

— Не все так просто. — Джойс отложила папку и облокотилась на стол. — После того как она покинула дом матери и ребенка, она остановилась у одной женщины. Эта дама давала временное пристанище девушкам, которым некуда было идти. Они жили у нее, пока не находили работу и жилье или не решали вернуться домой. Когда ваша мать съехала от нее, то не потеряла с ней связи, — тогда как со своими родными в Уигане она, кажется, больше не встречалась. Она поселилась в Лондоне и… э-э-э… сменила фамилию.

— Вышла замуж?

— Лучше поговорите с этой дамой, миссис Биэти. Мэри Биэти. Она будет ждать вашего звонка. С ней и решите, что делать дальше.

— Хорошо. Тогда дайте мне ее координаты.

Джойс протянула листок.

— Как я уже говорила, можете использовать ее в качестве посредника. Вам не обязательно встречаться с вашей матерью. Можно просто обмениваться письмами через Мэри, если вы хотите сохранить в тайне свой адрес.

— Зачем?

— Карен, я просто рассказываю вам, какие у вас есть варианты. — Джойс опустила руки на папку. — И если вам захочется с кем-то поговорить, вы всегда можете поделиться вашими переживаниями со мной.

Господи, это ж надо столько туману нагнать! Сколько шуму из-за ерунды. Похоже, эти служащие сами себе придумывают лишнюю работу. Ладно, по крайней мере, я теперь сама могу действовать, и, уверяю вас, дело пойдет значительно быстрее.

— Спасибо. — Я встала, убрала бумажку с адресом и телефоном в сумочку. — Мне надо идти, у меня еще назначена встреча.

— Удачи.

Я вышла на улицу. Небо было серым. Поспешила к городской галерее, где меня должен был ждать мистер Фэрброзер.

Выставка называлась «Собаки в живописи».

— Мне нравятся картины, на которых нарисовано что-то понятное, а не просто мазки какие-то. Может быть, я просто старомоден. — Мистер Фэрброзер (в нерабочее время — Лео) стоял перед огромной картиной, на которой была изображена дама в белой ночной рубашке с кокер-спаниелем в руках. — Но я не боюсь показаться старомодным. Гляди, какой пес. В детстве у меня тоже был спаниель.

— Как его звали?

— Киплинг. Это отец его так назвал.

— А у нас был черный кот по кличке Мелок — тоже отец придумал. Как ни странно, он пропал в ту же неделю, когда моего отца в последний раз увезли в больницу, и не вернулся. Оба не вернулись. Мелок всегда места себе не находил, если рядом не было моего отца. Когда отец что-нибудь выпиливал, кот сидел на верстаке. Папа говорил, что учит кота держать в лапах молоток.

— Он был хорошим человеком, да?

— Да, очень хорошим.

Мы прошли дальше и увидели таксу на берегу реки и ретривера рядом с кучей убитых фазанов.

— Как прошла встреча? Если не хочешь, можешь не рассказывать.

— Нет, почему же. В общем, кажется, никаких сложностей не возникло. Они почему-то не дали мне ее адрес, но дали телефон женщины, которая ее знает. Так что теперь я сама могу ее найти.

— Значит, поедешь в Лондон?

— Ну, наверное…

Мы прошли мимо сенбернара, стоящего на утесе, и гончей, сидящей у ног какого-то рыцаря.

— Странно, но теперь, когда я у цели, мне страшно. Ну, не то чтобы прямо страшно, но как-то… в общем, я не решаюсь сделать последний шаг. Все время думаю о своем детстве. Неожиданно вспоминаются такие подробности — иногда даже снятся, — о которых, как мне казалось, я давно забыла. Например, как однажды на пикнике гусеница залезла на мамину ногу. Вспоминается, как в школе она помогла мне выиграть приз. И мне начинает казаться, что я предаю ее, оттого что разыскиваю свою настоящую мать. Ведь на самом деле мне с ней было совсем не плохо. — Мы остановились напротив огромного датского дога, охраняющего малютку. — Чем больше я вспоминаю, тем яснее понимаю, что у меня было счастливое детство. До смерти отца самым страшным в моей жизни была борьба доктора Кто[25] с морскими дьяволами. Единственный раз, когда я решила, что меня предали, — когда обнаружила, что на одеяльце для моего плюшевого мишки написано не «Одеяло Мишки», а «шерсть 100 %». Отношения у нас с ней испортились только после смерти отца, и то я, наверное, сама в этом виновата. Она была по-своему хорошей матерью. Просто мы слишком разные — вот и все.

— Тебе кажется, что ты предаешь ее?

— Да.

— Идем пить чай.

Лео повел меня из галереи. «Рассчитано на неискушенного зрителя, но все равно посмотреть было приятно», — сообщил он даме на выходе. Мы пересекли дорогу и устроились в кафе.

— Вот еще кое-что вспомнилось только сейчас, — сказала я, ковыряя ложкой в сахарнице. — Ты в детстве не верил в «похитителей сахара»?

— Кто это?

Я стала выравнивать сахар ложечкой.

— В начальной школе мы думали… Знаешь, разные летающие по воздуху семена — вроде пушинок одуванчика, и другие тоже… Ну, мы думали, что это насекомые и питаются они сахаром. Я их все время находила в кладовой. И я долгие годы верила, что «похитители сахара» существуют.

— Никогда о таком не слышал! — рассмеялся Лео. — А еще что-нибудь такое было?

Я рисовала узоры на сахаре.

— Про кусочки битого стекла с могил знаешь?

— Нет.

— Если принести такой кусочек домой, то тебе будет являться дух того, с чьей могилы ты унес стеклышко, пока обратно не вернешь.

— И как, не пробовала?

— Нет. Слишком страшно. А вот один мальчик из нашего класса попробовал. Он потом рассказывал, что к нему ночью приперлась страшная старушенция. Он, правда, жил со своей бабушкой — может, это была она.

Лео хохотал до слез.

— Хватит, хватит! А то я подавлюсь булочкой.

— А еще была целая эпопея с засосами. Мне было лет восемь. Мы тогда еще не знали, что это — такое. Но было модно ставить себе засосы на руках. У некоторых мальчишек руки были просто фиолетовые. Удивляюсь, как никто не позвонил в Общество защиты детей.

А потом одну девочку, Шэрон Доус, мать застукала за этим делом и сказала ей, что от этого может быть рак кожи. Все тут же прекратили. Кроме Кристофера Флинта, но он был ненормальный. Его потом отправили в спецшколу в Литл-Левере.

Теперь уже мы вместе покатывались со смеху.

— Напоминает Гэвина Кроссли, — заметил Лео. — Вряд ли он у нас надолго задержится, если будет продолжать в том же духе.

— Нет, тот был намного хуже. Однажды он опрокинул на брата шкаф. И еще выстрелил из духового ружья в хозяйку газетного киоска миссис Портер, когда та отказалась выдать ему пачку газет, чтобы разнести по домам.

— Да-а, деревенские чудаки.

— Счастливые времена!

— Так как, поедешь ты в Лондон или нет?

— Ума не приложу. Брошу монетку. Нет, лучше посчитаю изюминки в булочке. Чет — еду, нечет — нет. — Я взяла нож и принялась кромсать булочку. — В любом случае потом могу передумать.

В детстве у меня никогда не было новых вещей. Кроме парадных туфелек, в которых я ходила по воскресеньям в церковь, я все донашивала за кем-то. Поэтому меня всегда ставили в самый конец, хотя я только один раз пропустила поход в церковь — когда сломала руку. Под флагом всегда шла Энни Кэтерол, потому что у нее было красивое белое платье. А ведь она даже никогда не ходила в воскресную школу. Но ее ставили впереди — просто потому, что родители могли ее прилично одеть. Мою подругу Лили Олкер как-то поставили держаться за ленточку от флага. Не знаю уж, как ей это удалось, — отец-то у нее был инвалидом. Видимо, одолжила у кого-то платье. Так вот, потом эта ленточка оборвалась, Энни забрала ее себе, а дома вплела в косичку. Когда родители это увидели, то и ленточку забрали, и хорошенько выпороли. Так что, может, и лучше, что я всегда шла в конце.

Меня сильнее всего выдрали, когда я взяла поиграть все мамины пуговицы. Мы рисовали на земле круг, и надо было закинуть в него пуговицу — кто попадет, может выбрать себе любую пуговицу у других. Меня и раньше мама не раз за это ругала, но в детстве — все нипочем. А еще мы играли в чижи и в салки. В чижи — интереснее всего. Хотя теперь уже, кажется, эту игру забыли. А играли так: брали «чижа» — толстый колышек с заточенным концом, клали его на кирпич, так чтобы острый конец висел в воздухе, потом другой палкой надо было сбить чижа. Некоторые мальчишки умудрялись через всю улицу запустить. А дальше надо было отгадать, сколько до него шагов. Иногда бегали наперегонки, но я не выигрывала. Никогда не умела бегать. Как-то я даже участвовала в беге с препятствиями, но просто потому, что все записались. Я все равно прибежала последней.