Кто у нас остался в графе 'друзья'? Джо и Стэн. Насчет этой липкой парочки я спокоен. Им и впрямь захочется порыдать над моей сухонькой могилкой часок-другой.
Да-а, негусто. В кои-то веке собрался умирать, а не перед кем. Скряга Вердж отменит все мои комедии, запретит иронизировать на тему поминок, даже в гробу поваляться не даст ради душевных нужд. Тоска, ей Богу.
Настроение припадочно сверзилось до нулевой отметки. Изящно хохмить у меня уже не выходило. В голову нагло врывались пессимистичные картины недалекого будущего. Казалось, что незаживающая рана на спине разрастается быстрее положенного. Отравляет мою кровь. Изнашивает органы. Допинывает тщедушное тельце, когда-то бывшее полновесной душой. Грызет меня изнутри, обрекая на возможные страдания.
Ничто так не огорчает, как жалость к самому себе. Стоило немного поразмыслить об уготованной участи гниения заживо, и беспросветная депрессия захлестнула меня от носков до чепчика. Мол, что за невезунчик ты, Лео! В очередной раз вляпался в неприятности. Конкретно укоренился в навозном отстойнике. Теперь уже навсегда.
За однообразными вихляниями по заунывным кущам пролетела дорога до дома. Под колесами колымаги зашипел гравий. Лобовое стекло отразило занюханный пейзаж нищих красот. Разваливающиеся бараки. Переполненные мусорные баки. Оголодавшие взгляды шатающихся вдоль улиц детей в кургузых обрывках одежды. Изнуренные женщины, дожидающиеся автобуса на остановке. Серые, словно застиранные лица с безобразными морщинами от хронической усталости.
Я нарочно выбрал квартиру в этом неблагополучном районе. Именно здесь буйным цветом колосится настоящая жизнь. Суровая. Злая. Беспринципная. Полная невзгод и лишений. Эти люди, опустившиеся на самое дно по воле собственной лени и незначительности, видят мир совсем другим. Они не топчут ковры в шикарных холлах. Не увешивают стены картинами в помпезных рамах. Не обедают в дорогих ресторанах. Им по вкусу волчьи законы. И гораздо ближе теория Дарвина, восхваляющая азы естественного отбора. Как и мне, кстати говоря.
Когда-то я пробовал добывать деньги честным путем, но быстро понял, что прелесть бытия заключается отнюдь не в соблюдении графика работы. Риск и опасность — они в свое время помогли мне расширить горизонт. В эпоху шпаг и дуэлей я грабил банки, притом шумно и обязательно посреди бела дня. Забавы со скрытностью и богобоязненностью меня никогда не прельщали. Пару раз оказывался в тюрьме, на волосок от виселицы, что добавляло моим играм азарта. Начало эры огнестрельного оружия резко охладило пыл ярого пацифиста. Я не приверженец кровавых разборок, поэтому вместе со многими загорелся идеей Золотой Лихорадки и покинул Мексику. Новый виток безрассудств занес меня в Штаты. Борьба за прииски, сотни, затем и тысячи людей в подчинении, — я заканчивал день состоятельным вампиром, а с восходом солнца считался вдвое богаче. Потом Америку затрясло в войнах. Презренные янки гнали с родных земель индейцев. И я отплыл в Старый Свет. За месяцы пути постиг истоки мореплавания, пощекотал нервы Британским судам, когда плавал под черными парусами с летящей впереди нас славой отъявленных головорезов. Конец девятнадцатого века настиг меня у берегов Индии, где я, упитанный толстосум и пройдоха, женился на скромной индийской принцессе. Ее папенька-шейх выделил мне невзрачный дворец с гаремом наложниц, надавал каких-то шелков со слонами и с распростертыми объятиями принял в семью. Пожалуй, те десять лет, потраченные на песни и пляски, нескоро выветрятся из памяти. Жена мне, конечно, досталась никудышная. Страшненькая, туповатая, да еще и необучаемая. За всю совместную жизнь она выучила два английских слова: 'извините' и 'здравствуйте'. А вот ее сестра…
Эх, счастливые были годы! И потянуло же меня в Европу, притом в разгар Первой Мировой. Там я и познакомился с Одиллией да на беду спас ее будущего мужа из горящего дома. Следом братание с Айрис и Верджилом, ставшее началом конца. И почему нам, прямоходящим, не дано предвидеть будущее?
— Приехали, — с горечью возвестил я, глуша мотор у облезлых ворот гаража.
Астрид пробурчала в ответ нечто сонное, сомкнула распухшие губы, накрыла раздутую щеку сухонькой ладошкой и сладко засопела дальше. Надо бы вылезти из машины, соскрести с сиденья этот храпящий комочек, отнести в квартиру, отмыть, переодеть и перетащить в кровать. Однако нежелание шевелиться в кратчайшие сроки взяло надо мной верх. Я откинул голову на спинку кресла. Зажмурил глаза и представил, что сегодняшняя ночь мне приснилась. На самом деле не было ни Мердока, ни его сволочной мести, ни тех ужасов, что представились моим глазам. Абсолютно ничего. А значит, и последнего разговора с Габсбургом тоже не случалось. Мне незачем обдумывать церемонию собственных похорон. Впереди долгие и долгие годы жизни, которые я с огромным удовольствием провел бы на берегу необитаемого острова, нежась в тени вековой пальмы, потягивая кокосовое молоко через трубочку, пропуская сквозь пальцы шелковистую россыпь золотого песка, внимая рокоту прибрежных волн. И она будет рядом. Счастливая, беззаботная, постоянно улыбающаяся. Ее смех украсит собой безлунные ночи, озарит беззвездное небо, согреет теплом мое сгнившее сердце. Я украду ее, если потребуется. На аркане затащу в самолет и увезу так далеко, где никто и никогда нас не станет искать. И она полюбит меня, я сумею этого добиться. И с той поры водворится рай на земле…Мой маленький, но полноценный оазис. С Астрид.
Мечтать не запретишь, но воспрепятствовать можно. На этой печальной ноте я выбрался в усаженный чахлым вечнозеленым кустарником дворик. Осторожно, боясь разбудить, перетянул куколку к себе на руки. Ногой прикрыл дверцу автомобиля. И, ощупывая путь подошвами, трагедийными шажками двинулся к изогнутой лестнице, уводящей на второй этаж. Моя квартира последняя на пролете. Из минующих окон числом пять засаленных стекол в обрамлении убогих занавесок доносились привычные для здешнего отстойника звуки. Ругань и всхлипы в седьмой — неугомонная мамаша, не найдя денег на опохмел, приступила к воспитанию ни на что не годных детей. Супружеская брань за дверью восьмой — глава неудачно созданного семейства как всегда приполз домой под утро. Жильцы апартаментов под номером девять вели себя на удивление тихо. Видимо, достали дозу и сейчас воздавали дань красочным глюкам. За 'десяточкой' находилась моя зажиточная келья.
Прихожей тут не имелось по определению. Сразу за порогом простиралось съеденное стенами пространство. У занавешенного плотными темно-синими портьерами окна пристроился компьютерный стол, заваленный всяческим хламом. Коробки с дисками, автомобильные журналы, обертки от шоколадных батончиков, пустые банки из-под колы, смятые пачки с остатками чипсов — аккуратность явно не моя стезя. Далее шла декоративная стенка, выполняющая роль книжного шкафа. Ключевое слово 'роль', потому что книг у меня не имеется в принципе. Разве что дозволительно считать оными толстую подшивку комиксов. Ими я увлекся с подачи Астрид, точнее исключительно ради нее. Оставшиеся метры отведены под гостиную без всяких изысков. Продавленный диван с обивкой болотного колера, удобное кресло с массажной спинкой. Низкий столик, заваленный пультами управления от плазменного телевизора, игровой приставки, дискового проигрывателя, акустики и прочих благ цивилизации. В стене жужжал встроенный кондиционер. По левую сторону за метровой стойкой расположилась крохотная кухня. Сразу предупрежу, я ей совершенно не пользуюсь, поэтому смело отводим взгляд вглубь тесного жилища. За холодильником, пустым по обыкновению, спряталась узкая дверь гостевой спальни. Тесной, с одной лишь кроватью и вовсе без окон. В общем, бестолковая комната. Через нее же можно пройти и в ванную, а затем и в мои отменные покои. Именно их я при въезде в это второсортное гнездышко проапгрейдил по полной программе. Выкинул сборище рухляди, гордо именуемое мебелью, и обустроил всё по-своему. Аэродром, способный вместить послушный табун пони, заменяет здесь постель. Гардероб с легкостью умещает сотню туго набитых чемоданов со шмотками (их у меня, правда, чуточку больше, так что некоторыми пришлось пожертвовать). Беговая дорожка, доска для пресса и парочка гантелей — необходимые инструменты для поддержания формы. Кровь в излишних количествах иногда толстит, не говоря уж о моих пристрастиях к фастфуду.
