Добравшись до Ильмень-озера, мы позвали Ильм Озерного и попросили у него рыбу-золотое перо. Но Ильм, водный старец с батогом увитым водорослями, не захотел дать нам рыбу-золотое перо. Тогда ДажьБог взял свои золотые гусли и заиграл на них, а Ильм Озерный пустился в пляс, да такой, что волны, да ветры расходились, рыба из озера стала на берег выскакивать, да выскачила и сама рыба-золотое перо, небольшая с ладонь рыбка, а вместо хвоста у нее длинное, золотое перо. Да, такая она была юркая и быстрая, лишь в последний миг, перед самой водой удалось мне ее схватить. ДажьБог как увидел, что рыба у меня в руках, прекратил играть, дунул на рыбку, и она оказалась в прозрачном шаре, наполненном водой. Поклонился я Ильму Озерному, который стоял посередине озера тяжело дышал и нам с отцом батогом грозил, и пошли мы с ДажьБогом в обратный путь. Отдали рыбу-золотое перо Богу Каме, а тот подарил мне волшебное кольцо, — Святозар замолчал, расстегнул на куртики все застежки, расстегнул застежки на кафтане, словно, ему не хватало воздуха и тяжело вздохнув, добавил, — Да, только ДажьБог оказался прав, любимая моя меня не дождалась, и колечко мне не пригодилось…

— Значит, сын, не стоила она тебя, — тихо заметил правитель.

— Нет, отец, это я был недостоин ее… Потому, что она была Богиня, а я простой смертный человек.

— Что ж, мальчик мой, — сказал правитель, когда сын и отец доехали до дворца и спешились с ко-ней, — Пойдем тогда в столовую и выпьем чашу медовухи за прекрасных восурских дев, которые любят нас такими, какие мы есть… простыми, смертными людьми.

Наутро у Святозара болела голова, видно вчера вечером с отцом они выпили не просто по одной чаше медовухи. Наследника разбудил Борщ, принеся воды в тазу. После случая с обручом, он совсем изменился, и стал прежним работящим и славным юношей, только иногда тяжко вздыхал. Святозар поднялся с ложа, и даже не одевая онучей и сапог, подошел к тазу и опустил в него голову.

— Ах, ваша милость, видно у вас голова болит? — беспокойно спросил слуга.

— Болит Борщ, очень болит, наверно, я вчера с отцом лишнюю чашу пригубил, — ответил наследник и вновь нырнул в таз головой.

— А, что если, ваша милость, я вам отвара принесу. Сенич, уже его сварил, да правителю нашему отнес, я видел, — предложил слуга.

— И, ты, думаешь, Борщ, что отвар поможет? — морщась от боли, и пытаясь вспомнить какой-либо заговор от головной боли, спросил Святозар.

— Да-к, конечно поможет, ведь не зря Сенич его для нашего правителя, вашего отца готовит, когда тот после пира хандрит.

— Ну, ты тогда принеси и я тоже выпью. А то голова так болит, что я ни одного заговора не вспомню никак, — попросил Святозар, и вновь нырнул головой в таз.

Борщ тут же вышел из опочивальни, даже не закрыв двери, а мгновение спустя вернулся, неся большую чашу, укутанную в утиральник.

— Борщ, да, ты уже здесь? — вынув голову из таза, радостно сказал наследник.

Слуга развернул чашу, и, подавая Святозару, ответил:

— Да, я же, сегодня пришел на кухню, ваша милость. Гляжу, Сенич правителю отвар готовит, а я сразу о вас и подумал. Наверно, думаю, и вам надо прихватить. Я же видел, что вы вчера допоздна с правителем в столовой сидели, — улыбаясь, заметил Борщ.

Святозар взял чашу с отваром, сел на ложе и стал не торопясь пить потому, что отвар был очень горячий. А когда он его допил, почувствовал, как по телу разлилась живительная влага, которая выгнала боль из головы.

— Вот же Борщ, посмотри какой ты добрый, да хороший юноша, светлый мой помошник, — сказал Святозар, отдавая чашу слуге и вытирая голову поданным утиральником.

— Да, ваша милость, это все она скверная эта любовь, совсем меня измучила. Вот если бы вы, ваша милость, были бы так добры и дали мне какое-нибудь снадобье, чтобы я свою Злату тем снадобьем напоил, да она меня полюбила, — тяжело вздохнув, добавил Борщ и подал наследнику рубаху и онучи.

— Ну, ты даешь, Борщ, — оборачивая ногу онучем и натягивая сапоги, заметил Святозар, — Я тебе, что знахарь, что ли, чтобы снадобья готовить. Нет, моя магия другая, она не может принуждать любить кого-либо. Да, и знаешь ты ее хоть снадобьем напои, хоть дарами осыпь, но коли ты ей не мил, ничего не поможет.

Святозар поднялся с ложа надел рубаху. Борщ подал ему синий, долгополый с косым воротом кафтан, а когда наследник его надел, чуть не плача сказал:

— Вчера вы для друга, я видел, такое чудо прекрасное создали, неужели мне никак не можете помочь.

— Послушай, Борщ, — начал наследник и положил слуге руку на плечо, — Нельзя принудить любить, нельзя насильно стать дорогим ему человеком, поверь мне. Придет время и тебя Борщ полюбит дева, и ты поймешь тогда, что только с ней ты будешь счастлив.

— Охо-хо, — тяжко застонал Борщ, и, отер рукавом слезы текущие по его щекам, — А, покуда, что так вот и мучится.

— Ну, а покуда, — сказал Святозар, — Покуда, прикуси нижнюю губу и терпи. Она, мой отец правильно сказал, она тебя не стоит.

— Это все потому, что я сирота, безродный, — обидчиво выпучив губы заметил Борщ, — Нет у меня матери, отца, божатых, родни… Один я на белом свете. Мои же родители не здешние, приехали откуда-то, да в дороге наверно позаболели, а доехав до Славграда и поумирали. Утром нашу повозку деревенские нашли… Родители мертвые, а я ели дышу, мне годика три — четыре было, они меня взяли, принесли к знахарке, что в деревне жила раньше, а та говорит, нет, не выживет мальчонка, помрет, надо к правителю нести. Ну, и понесли к правителю… Его светлость вылечил меня и оставил во дворце, и всегда он был ко мне добр, всегда заступался, жалел и как своих детей лечил… Наверно, думал он, что может кто-то и вас вот также любит, да заступается, — Борщ немного помолчал, и добавил, — А, Злата говорит, мне, что я так голь перекатная, а она дочь самого лавочника.

Святозар сжал крепко рукой плечо слуги и сказал:

— Знаешь, я тебя понимаю… Как бы меня не любили тетя и дядя, а мне всегда так хотелось иметь отца и мать… И я очень рад, что мне в жизни так свезло, что у меня такой чудесный и добрый отец… Отец, который меня так любит, который тревожится и помогает мне… Знал бы ты Борщ, как у меня сейчас плохо на душе, а отец, отец… Уж я бы и не знаю, как бы без него был бы сейчас. И мне очень жаль, что тебе не дано такого испытать, но ты все, же не должен падать духом, ни в коем случае. Если твоя Злата так про тебя говорит, то явно не любит тебя, ну а раз не любит, ты с ней счастлив не будешь никогда. Так, что прекращай о ней думать и начинай ждать ту, единственную свою частичку, с которой сможешь прожить всю жизнь, да оглянись, может она уже где-то рядом ходит, — добавил Святозар и заулыбался.

Борщ тоже заулыбался, а когда наследник снял руку с плеча, спросил:

— Вы, ваша милость, трапезничить пойдете в столовую или вам принести сюда?

— Нет, — ответил наследник, — Я пока есть не хочу. Я пойду в гридницу, а ты, сделай вот, что Борщ. Сбегай на дворцовую площадь, там должны были мои други приехать, и проводи их в гридницу ко мне.

Святозар вместе с Борщем вышел из покоев, спустился по лестнице, и, пройдя по коридорам, вошел в гридницу, слуга же пошел звать другов. Войдя в гридницу, наследник огляделся, а потом приблизился к большому камину, в котором уже начал затухать огонь, и, взяв с пола дрова, аккуратно сложенные возле стены, подкинул в камин, да кочергой пошурудил угли и когда языки пламени стали лизать дрова услышал, как позади открылась дверь и в зал вошли негромко переговаривающиеся други. Святозар оглянулся и застыл на месте так, как впереди всех другов стоял и широко улыбался Стоян. От неожиданности наследник выронил кочергу, и прерывающимся голосом спросил:

— Стоян? А ты чего тут делаешь?

— Как чего? Ты же сказал, чтобы мы пришли сегодня, — ответил Стоян, и пошел навстречу к Святозару.

— Да, тебя это не касалось… Я тебя не звал… У тебя же это, медовые дни. Ты, какого шута явился, молодую жену бросил. Да и вообще, кто тебе сказал, что я тебя звал, какой дурень? — повысив голос спросил Святозар и гневно оглядел другов, которые двинувшись за Стояном, внезапно увидели лицо наследника и остановились.