— Вот почему у вас на корабле не было никаких гибернационных устройств, — сказал Дэйл.

— Именно. Простого охлаждения достаточно, чтобы спровоцировать погружение в гибернацию. Два столетия сна, в течение которых наш звездолёт летел к вам — это пустяк для нас; наши организмы способны провести в этом сне сотни тысяч лет.

— Всё это хорошо, — сказал Фрэнк, — но вы говорили, что ваша экспедиция имеет отношение к выживанию вида?

Щупальца на голове Хаска возбуждённо заплясали. Он ответил не сразу.

— Наш народ разослал звездолёты ко всем окрестным звёздам, чтобы посмотреть, есть ли там жизнь. Солнце — ближайший наш сосед; мы отправили более быстрые корабли к другим звёздам, включая те, что вы зовёте Эпсилон Индейца и Эпсилон Эридана, с которых мы уже зарегистрировали радиосигналы. Как многие уже отметили, мы используем гораздо меньше металлов, чем вы; опять же, в отсутствие приливного воздействия значительно бо́льшая часть металлов погрузилась глубоко под кору нашей планеты. У нас попросту не хватало ресурсов для того, чтобы отправить одинаково хорошо снаряженные экспедиции к каждой из окрестных звёзд. Когда двести ваших лет назад мы покинули Альфу Центавра, вы ещё не изобрели радио, так что ваша звезда не была приоритетной целью.

— И всё же мы не просто искали разумную жизнь — мы также искали потенциально разумную жизнь. В конце концов, четыреста тысяч лет назад вашего вида ещё не существовало — но существовали его предки. Экспедиции должны были установить, имеется ли в данный момент на окрестных мирах разумная жизнь, а если нет, то может ли она там появиться до тех пор, пока не закончится следующий период долгого сна. В течение эпох жизнь на нашей планете мирно переживала один период сна за другим — в конце концов, когда отключается вся экосистема, нечего бояться местных хищников. Но что если хищники явятся со звёзд? Что если враждебные миры затеят вторжение? Инопланетяне пока что не посещали наш мир, так что мы полагали себя наиболее продвинутой формой жизни в ближайших звёздных окрестностях. Но если мы прекратим развитие на четыреста тысяч лет, то кто знает, какие ныне примитивные формы жизни на других мирах смогут — как вы это говорили, Фрэнк? — обскакать нас за это время. Кто знает, какую они будут представлять угрозу, когда мы проснёмся? Кто знает, дадут ли они нам вообще проснуться, или перебьют нас во сне?

— Боже, — сказал Дэйл. — Вы явились сюда, чтобы уничтожить всю жизнь на Земле.

— Не всю, Дэйл — я сомневаюсь, что это возможно. Но мы намеревались по крайней мере уничтожить всех позвоночных — для пущей надёжности.

Фрэнк почувствовал, как у него отвисает челюсть. Всех позвоночных. Боже милостивый. Катастрофа была так огромна, так непредставимо велика — и вдруг, внезапно, у неё оказалось человеческое лицо. Мария. Они убьют её вместе со всеми остальными.

— Это… это чудовищно, — сказал Фрэнк срывающимся от ярости голосом. — Это уму непостижимо. Кто дал вам право летать по галактике и уничтожать целые планеты?

— Очень хороший вопрос, — сказал Хаск. Он переглянулся с Селтар, затем продолжил: — Мы привыкли думать о себе как о божественно сотворённых детях Бога — и этого, разумеется, было бы достаточно, чтобы дать нам право делать всё, что мы посчитаем нужным; в конце концов, если Бог не хочет, чтобы мы это делали, она не даст нам это сделать. Но когда мы обнаружили, что это не так, что мы просто продукт эволюции, то вопрос о праве вообще перестал нас волновать. Выживает сильнейший, разве нет? Борьба за существование? Конкуренция? Если в наших силах дать своему виду преимущество, то наше право и обязанность сделать это.

— Иисусе, — сказал Дэйл.

— Полностью согласен, — ответил Хаск.

— Что?

— Я неправильно вас понял? Произнося имя вашего предполагаемого спасителя таким тоном, разве вы не высказываете отвращение?

— Э-э… да.

— И мы с этим согласны. Я разделяю ваше отвращение, и Селтар тоже. Мы надеялись, что когда остальные познакомятся с вами поближе, то поймут, что истреблять всю жизнь на вашей планете — это неправильно. Но они остались непоколебимы в своих планах. На самом деле, если бы не происшествие в поясе Койпера, они бы уже осуществили план: наш звездолёт оснащён мощными широкоугольными излучателями пучков частиц, которые могут быть нацелены на вашу планету с орбиты. За короткое время мы можем облучить всю поверхность планеты. Другие тосоки по-прежнему планируют сделать это, как только ремонтные работы будут завершены

— Другие тосоки знают, что вы — э-э… — замялся Дэйл.

— Предатель? — Хаск пожал передним и задним плечом, имитируя человеческий жест. — Можете не стесняться; этот термин меня не оскорбляет. Нет, не знают. У нас были две потенциальные возможности. Первая — доказать, что ваш вид является результатом божественного творения. Если бы было доказано, что вы — подлинные дети Бога, наш народ не причинил бы вам вреда. Но ваше строение так же несовершенно, как и наше.

— А вторая?

— Селтар. Когда ремонт звездолёта будет завершён и атака на Землю неминуема, она сможет устроить на диверсию — но только в том случае, если никто не будет подозревать о её существовании. Тогда мы ввосьмером навечно застрянем здесь, но это, как у вас говорится, не слишком большая жертва.

— Вы проснулись первым; почему вы ещё тогда не повредили корабль? — спросил Дэйл.

— Я хотел вернуться домой.

— Вы могли убить остальных тосоков, пока они спали, — сказал Фрэнк.

— Бог не вдохновил меня на это; несмотря на то, что случилось с Клитом, я не убийца.

Голос Фрэнка отвердел.

— А что, собственно, на самом деле случилось с Клитом?

— Он обнаружил, что Селтар жива. Я был беспечен. Когда остальные ушли на лекцию того палеонтолога, я воспользовался возможностью, чтобы связаться с Селтар по радио; я так по ней скучал, что не мог больше терпеть. Хотя мой транслятор был отключён, Клит меня услышал: я не знал, что он не пошёл на лекцию, чтобы поработать над сценарием, а у него была привычка бродить по коридору, обдумывая то, что он собирается написать. Клит догадался, что я говорю не с одним из тосоков, ушедших на лекцию, и что мне отвечают в реальном времени. Я загнал его обратно в его комнату и попытался объяснить необходимость держать всё это в секрете. Он сказал, что никому не скажет — но я видел, что он лжёт; у него лицо стало ярче.

— Что? — спросил Дэйл.

— Его лицо стало ярче — у вас у всех так происходит, когда вы говорите неправду. Я это заметил ещё в самые первые дня на Земле.

— Вы хотите сказать, что замечаете, как лицо краснеет? — спросил Дэйл.

— Нет, лицо не меняет цвет. Просто становится ярче.

— О чёрт, — сказал Фрэнк. — Мы подозревали, что вы, ребята, видите инфракрасный свет…

— Что? — спросил Дэйл.

Фрэнк посмотрел на адвоката.

— Они видят инфракрасные лучи — видят тепло. Пусть лицо и не покраснело, но капилляры в ткани щёк расширились, и щёки стали немного теплее. Хаск — ходячий детектор лжи.

— Как скажете, — продолжил Хаск. — У меня не было сомнений относительно намерений Клита. Как только бы я ушёл, он сразу побежал бы в лекционный зал, чтобы рассказать всё вам, доктор Нобилио. Я не мог этого позволить — я не мог пойти на риск того, чтобы Келкад обо всём узнал от вас или от кого-нибудь, с кем поделились вы. Помните — ведь другие тосоки тоже знают, когда вы лжёте. — Он помолчал. — Я… я просто хотел задержать Клита до тех пор, пока не предоставлю ему доказательства того, что тосоки собираются сделать, в надежде получить от него искреннее обещание молчать… так что я просто обмотал его ногу мономолекулярной нитью. Я сказал ему, что если он двинется, то нить отрежет ему в ногу, но… но он двинулся. — Хаск замолк снова; его щупальца шевелились в знаке печали. — Мне так жаль его. Я хотел лишь его задержать. Но кровь текла и текла. Я в жизни не видел столько крови.

— И когда он умер, вы решили исследовать его тело, — сказал Фрэнк.