Однако неторопливый голос Клита был слышен ясно и отчётливо на всём протяжении отснятого материала. Видео начиналось с его разговора с плавающим в невесомости Хаском, снятым крупным планом; Дэйл уже и забыл, какой синей была его старая кожа.

— Но вы, ребята, — говорил Клит со своим густым теннессийским акцентом, — способны отключаться на целые столетия, способны к этому от природы. Конечно, в космосе можно создать суррогат гравитации — летя с постоянным ускорением или раскрутив корабль вокруг оси. Но вот с продолжительностью космических путешествий ничего поделать нельзя. Вы же, с вашей естественной способностью к гибернации — вы даёте нам сто очков вперёд. Возможно, нам на роду написан ближний космос, но вы — вам назначено судьбой летать меж звёзд.

— Многие наши философы согласились бы с этим, — сказал Хаск. Через секунду: — Но, разумеется, не все. — Какое-то время они оба молчали. — Я голоден, — сказал Хаск. — Возврат к жизни потребует нескольких часов. Вы нуждаетесь в пище?

— Я взял кое-что с собой, — сказал Клит. — Флотские пайки. Не разносолы, конечно, но сойдёт.

— Идите за мной, — сказал Хаск. Пришелец согнул свои трёхсоставные ноги и оттолкнулся от стены. Клит отталкивался рукой — она на мгновение появилась в кадре, но, по-видимому, помогал себе и ногами. Они проплыли по ещё одному коридору; крупные жёлтые светильники на потолке перемежались с меньшими оранжевыми.

Вскоре показалась дверь, которая при приближении Хаска скользнула в сторону. Они вплыли в помещение. Как только они оказались внутри, на потолке зажглись дополнительные лампы.

Со стороны Клита послышался звук судорожного вздоха. Дэйл не имел возможности узнать, что он тогда почувствовал, но его самого в этом месте всегда начинало тошнить. В приглушённом свете зала суда он отметил, как содрогнулись некоторые присяжные.

В середине кадра была обширная окровавленная масса. Понадобилось несколько секунд, чтобы осознать её форму по мере того, как Клит обходил с камерой вокруг неё.

Это выглядело как длинный толстый канат из сырого мяса, поверхность которого поблескивала розовато-красной кровью. Канат складывался и извивался, образуя нечто, похожее на груду вынутых внутренностей. В диаметре он был около пяти дюймов, а в длину, если его размотать, достигал бы пятидесяти футов: огромная окровавленная анаконда с содранной кожей. Один его конец уходил в стену помещения; другой, заканчивавшийся круглым ровным срезом, был закреплён на керамической подставке в форме буквы Y.

— Боже праведный! — воскликнул голос Клита. — Что это?

— Это еда, — ответил Хаск.

— Это мясо?

— Да. Хотите попробовать?

— Э-э… нет. Нет, спасибо.

Хаск подплыл к свободному концу каната. Потом залез в один из карманов своей коричневой жилетки достал оттуда маленький синий цилиндр примерно десяти дюймов длиной и двух в диаметре. Он взял один его конец пальцами передней руки, другой — задней, и затем начал его сгибать. Цилиндр распался на две половинки пятидюймовой длины. Хаск задвигал руками так, словно оборачивал вокруг мясного жгута невидимую нить, соединяющую две половинки цилиндра. Потом он потянул их в разные стороны, и, к изумлению присяжных, крайние четыре дюйма мясной макаронины отделились от остальной ей части. Отрезанный кусок остался на месте, паря в невесомости, но на экране была ясно видна прикреплённая к Y-образной подставке посудина, в которую, вероятно, падает отрезанный кусок, когда звездолёт движется с ускорением.

— Как вы это сделали? — спросил голос Клита за кадром.

Хаск удивлённо на него посмотрел. Потом, по-видимому, сообразил.

— Вы про режущий инструмент? Это две рукоятки, соединённые длинной гибкой мономолекулярной нитью. Нить невозможно порвать, она же, по причине своей очень малой толщины, свободно проходит практически через что угодно.

Голос Клита:

— Нарезает! Измельчает!

— Что? — не понял Хаск.

— Это из старой рекламы кухонного комбайна. «Нарезает! Измельчает!» — В голосе Клита слышалось уважение. — Остроумная конструкция. Но если вы не видите нить — это не опасно?

Хаск ухватился обеими руками за рукоятки инструмента и развёл его так далеко, насколько смог. Через каждые пятнадцать дюймов или около того на невидимую нить были нанизаны крупные синие бусины.

— Бусины позволяют вам видеть нить, — пояснил Хаск, — и обращаться с ней осторожно. Изнутри они выложены мономолекулярным плетением, которое нить не способна разрезать, так что если бусина мешает, её можно отодвинуть в сторону. — Щупальца на голове Хаска сложились в эквивалент пожатия плечами. — Это многоцелевой инструмент, не только для нарезания мяса. К моноволокну ничто не пристаёт, так что не надо заботиться об очистке.

Взгляд Дэйла прикипел к лицам присяжных. Вот дошло до одного, вот до второго, и скоро уже все догадались — кто-то широко раскрыв глаза, кто-то кивнув — что им только что показали возможное орудие убийства.

Хаск свёл рукоятки инструмента вместе — мономолекулярная нить и украшающие её бусины втянулись внутрь — и спрятал его в карман. После этого он передней рукой взял висящий в воздухе ломоть мяса. Крови почти не пролилось — несколько шарообразных капель образовалось в месте, где молекулярная нить врезалась в плоть, но что-то — по-видимому, нечто вроде пылесоса — втянуло их куда-то в Y-образную подставку.

— Что это за животное? — спросил Клит. Снова появилась его рука, указывающая на освежёванную змею.

— Это не животное, — сказал Хаск. — Это мясо. — Изображение дёрнулось — Клит оттолкнулся от стены, чтобы дать крупный план того, что Хаск держал в руках. Клит, вероятно, не слишком уверенно передвигался в невесомости: Хаску пришлось протянуть ногу — которая изогнулась так, что у человека бы уже сломалась — чтобы остановить Клита. Клит поблагодарил его и сделал крупный план куска мяса. Теперь стало ясно видно, что кожа нём всё же была, и состояла она из таких же ромбовидных чешуек, что и кожа самого Хаска. Однако на мясе кожа была очень тонка и совершенно прозрачна.

— Мясо, но не животное? — голос Клита. Он звучал озадаченно.

— Просто мясо, — сказал Хаск. — Это не животное. Скорее, продукт генной инженерии. Нервной системы в нём лишь столько, чтобы обеспечить работу кровеносной системы, а кровеносная система проще некуда. Оно не живёт; оно не чувствует боли. Это просто химическая фабрика, превращающая исходные вещества, которые скармливаются ему через приёмное отверстие, в съедобную плоть, идеально сбалансированную под наши питательные нужды. Конечно, мы едим не только его — мы всеядны, как и вы.

— Ах, — сказал Клит. — Вы не могли взять в такое долгое путешествие животных, но таким образом взяли с собой их вкус.

Хаск несколько раз моргнул глазами.

— Мы не едим животных в нашем мире, — сказал он. — По крайней мере, больше не едим.

— О, — сказал Клит. — Ну, мы пока не умеем делать мясо. Чтобы его добыть, мы убиваем животных.

Щупальца на голове Хаска заволновались в раздумье.

— Поскольку нам нет необходимости убивать животных ради еды, мы больше этого не делаем. Некоторые считают, что тем самым мы многого себя лишили, что убийство собственной еды — это клапан, предусмотренный природой для сброса агрессии.

— Э-э… ну, я-то вырос в деревне, — сказал Клит. — Охотился в своё время. Но большинство людей сейчас покупают мясо в магазинах, уже упакованное. Они даже не видят этих животных, не говоря уж о том, чтобы их убивать.

— Но вам приходилось убивать? — спросил Хаск.

— Да.

— Каково это — убивать ради еды?

Камера подпрыгнула; похоже, Клит пожал плечами, не выпуская её из рук.

— Это может доставлять немалое удовольствие. Нет ничего вкуснее еды, которую выследил и добыл сам.

— Интересно, — сказал Хаск. Он посмотрел на свой мясной диск, словно он вдруг стал не таким аппетитным. Тем не менее, он поднёс его к своему фронтальному рту; внешняя горизонтальная щель и внутренняя вертикальная образовали квадратное отверстие. Его ржавого цвета дентальные пластины срезали кусочек с края мясного диска, а потом, к очевидному изумлению жюри, два длинных плоских языка высунулись изо рта, чтобы слизнуть попавшие на лицо капельки крови.