— А что насчёт временного помешательства?

— Такое тоже возможно, — сказал Дэйл. — Какой-то аспект земной окружающей среды — загрязнение воздуха, цветочная пыльца, «твинки»[56] — на некоторое-то время свёл его с ума. Проблема здесь в том, что сначала Хаску придётся признать себя виновным — а он отказывается это делать.

— Ну, мы точно не можем позволить им упечь Хаска в психушку, — сказал Фрэнк.

— Нет, конечно, нет. Из чего следует, что если мы не докажем временное помешательство, то нам нужно будет доказать не только то, что Хаск — умалишённый, но и то, что человеческая психиатрия не способна ему помочь, что он умалишённый, с которым мы не можем ничего поделать, и в то же время не такая угроза обществу, чтобы его надо бы было держать под замком до конца жизни.

— А мы это сможем сделать?

— Это нам и нужно узнать. Стандартный тест на помешательство состоят в том, что испытуемый должен отличить правильное от неправильного. Стандартная же проблема в том, что если испытуемый пытался уклониться от наказания — скажем, спрятал тело, то это означает, что он понимал, что сделал что-то неправильное и, следовательно, он умственно здоров. — Дэйл задумался. — Конечно, в нашем случае тело осталось лежать на самом виду, так что возможно здесь есть, с чем поработать…

Дэйл и Фрэнк вошли в комнату Хаска в Валкур-Холле; с ними был доктор Ллойд Пенни, психиатр, к услугам которого Дэйл иногда прибегал.

Хаск сидел на краю своей кровати, опираясь о стену задней рукой. В передней руке он держал половинку диска, расколовшегося в вечер его ареста.

— Привет, Хаск, — сказал Фрэнк. — Это доктор Пенни. Он хочет задать вам несколько вопросов.

Пенни был мужчиной под сорок с кудрявыми светло-каштановыми волосами. Он был одет в гавайскую рубашку.

— Здравствуйте, Хаск, — сказал он.

— Здравствуйте, доктор Пенни.

Дэйл тоже присел на край кровати. Кровать подверглась модификации: вдоль неё проходил глубокий жёлоб, в который помещалась задняя рука. Фрэнк прислонился к стене, а Пенни сел перед Хаском на имевшийся в комнате человеческий стул.

Хаск всё ещё держал в руке сломанный диск.

— Что это? — спросил Пенни.

Хаск не смотрел на него.

— Лостартд — форма искусства.

— Вы сами это сделали? — спросил Пенни.

Щупальца на голове Хаска сложились в знак отрицания.

— Нет. Нет, его сделала Селтар — та, что погибла во время полёта к Земле. Я хранил его в память о ней; мы были друзьями.

Пенни протянул к Хаску руку.

— Можно посмотреть?

Хаск протянул ему предмет. Пенни осмотрел его. Нанесённый на диск рисунок был стилизован, но, по-видимому, изображал инопланетный пейзаж. Вторая половинка лежала у Хаска на столе.

Пенни жестом попросил Фрэнка передать её ему, что Фрэнк и сделал. Пенни сложил две половинки вместе. На картинке был мир с большим жёлтым солнцем и меньшим оранжевым.

— Чистый разлом, — сказал Пенни. — Можно склеить.

Фрэнк улыбнулся про себя. Хранение разбитого предмета искусства наверняка было наполнено массой психологических смыслов.

— Конечно, можно, — ответил Хаск. — Но за нужным мне клейким веществом надо лететь на звездолёт, а по условиям залога мне это запрещено.

— У нас тоже есть хорошие клеящие средства, — сказал Фрэнк. — Капли-другой «суперклея» вполне хватило бы.

— «Суперклея»? — повторил Хаск. Его собственный голос без перевода звучал медленно и печально.

— Цианоакрилат, — сказал Фрэнк. — Склеивает почти всё. Я сегодня схожу куплю для вас тюбик.

— Спасибо, — сказал Хаск.

Доктор Пенни положил обе половинки лостартда на стол.

— Дэйл и Фрэнк привели меня, чтобы я задал несколько вопросов, Хаск.

— Если необходимо, — ответила пришелец.

— Хаск, — сказал психиатр, — вы осознаете разницу между правильным и неправильным?

— Это противоположности, — сказал Хаск.

— Что есть правильно? — спросил Пенни.

— То, что соответствует действительности.

— То есть, к примеру, два плюс два равно четыре — это правильно? спросил Пенни.

— Да, во всех системах счисления, кроме троичной и четверичной.

— И — действуя в рамках десятичной системы — два плюс два равно пять — это неправильно, не так ли?

— Да.

— Имеют ли слова «правильный» и «неправильный» иные значения?

— Краткая форма «правый» может обозначать направление на юг, когда вы стоите лицом на восток.

— Да, да. Слово «правый» действительно имеет такое значение, но концепции «правильности» и «неправильности» — могут ли они применяться к чему-то, кроме установления истинности?

— Мне о таких не известно.

Пенни коротко взглянул на Дэйла, затем снова обратился к Хаску:

— Как насчёт терминов «хороший» и «плохой»?

— Про пищевой продукт, имеющий приятный вкус, можно сказать, что он хорош; продукт, который сгнил или иным образом испортился, становится плохим.

— А что можно сказать о понятиях «моральный» и «аморальный»?

— Они, по-видимому, как-то связаны с человеческой религией.

— То есть в религии тосоков они не находят применения?

— Тосоки верят в предопределение — мы исполняем волю Бога.

— Вы верите в единого Бога?

— Мы верим в единственное существо, которое было праматерью нашей расы.

— И этот Бог — она хорошая?

— Ну, она не начинала гнить.

— Вы не делаете ничего, что не было бы по воле вашего Бога?

— Просто Бога.

— Простите? — не понял Пенни.

— Говорить о Боге как о принадлежащем кому-либо неприемлемо.

— Прошу прощения. Вы не делаете ничего, что не является волей Бога?

— Такое по определению невозможно.

— В вашей религии есть дьявол?

Транслятор Хаска пискнул.

— Дьявол? Мне это слово незнакомо.

— Во многих земных религиях, — сказал Фрэнк, снова облокачиваясь на стену, — имеется доброе высшее существо, именуемое Богом, и его противник, пытающийся воспрепятствовать исполнению Божьей воли. Этот противник называется дьяволом.

— Бог всемогущ, — заявил Хаск, коротко взглянув на Фрэнка, и снова оборачиваясь к Пенни. — Ничто не может ей воспрепятствовать.

— То есть не существует континуума поведения? — спросил психиатр.

— Я встречал эту концепцию в работах человеческих мыслителей, — сказал Хаск. — Идея о том, что всё движется от крайней левой точки к крайней правой, или что у любой проблемы есть две равноправные «стороны» — причём слово «сторона» в таком смысле тосоки никогда не употребляют. — Щупальца на голове зашевелились. — Для меня это чуждый образ мышления; я подозреваю, он как-то связан с двусторонней симметрией ваших тел. У вас есть левая рука и есть правая, и хотя каждый из вас отдаёт предпочтение одной из них — Фрэнк, я заметил, предпочитает правую руку, а вы, Дэйл — левую — но в целом вы, по-видимому, считаете их равноправными. Однако у тосоков передняя рука гораздо сильнее задней; у нас нет концепции — если воспользоваться вашим термином, который невозможно точно перевести на наш язык — равно-правия. Одна сторона всегда имеет преимущество перед остальными; переднее всегда имеет преимущество перед задним. Аспект, обладающий перевесом в весе или силе — это сторона Бога, так что она всегда побеждает.

Фрэнк улыбнулся. Клит пришёл бы в восторг от такого рода биологической философии.

— Позвольте задать вам гипотетический вопрос, — сказал Пенни. — Правильно ли будет украсть?

— Бог, несомненно, видела, как я это делаю, и раз она меня не остановила, значит, это было приемлемо.

— Правильно ли будет убить?

— Очевидно, что Бог предотвратила бы убийство, если бы желала его предотвратить; то, что она этого не сделала, однозначно указывает на то, что убийца действовал как орудие её воли.

Брови Пенни поползли вверх.

— Существуют ли хоть какие-то неприемлемые деяния?

— Дайте определение неприемлемого.

— Неприемлемые: деяние, которые невозможно одобрить. Которые нельзя допускать.