— Вот именно, — стукнул по колену король. — Вот то-то и оно!

Лес наполненный ароматом цветущих трав, песней птиц и жужжанием мохнатых шмелей, казался ему воплощением счастья и радости. Хотелось вдохнуть как можно глубже и не отпускать эти прекрасные ощущения, пропитаться ими полностью, наслаждаться вечно, покоем и праздником, наконец-то, поселившимся в измученной душе. Он ехал медленно, отпустив поводья, предоставив своей игреневой кобыле двигаться свободно.

Старая просека с каждым годом становилась все уже, зарастая подлеском и кустарником. В одном месте малинник и вовсе преграждал дорогу. Кобыла остановилась. Всадник спешился и достав из-за спины меч принялся расчищать дорогу.

— Давай Малышка, не отставай! — крикнул он кобыле.

Лошадь послушно поплелась за ним. Закончив, он не спешил снова садиться в седло, а весело насвистывая пошел дальше по просеке, поглаживая рукой спрятанное за пазухой письмо.

Письмо было от Трисс. Она писала, что очень хочет его увидеть и ждет к началу Велена в местечке Польята, что недалеко от Монтекальво. Трисс! Милая Трисс! Сердце в груди плясало от радости, готовое вырваться наружу.

«Дорогой мой Эскель… любимый…» — слова из письма не покидали его мысли ни на минуту. И конечно, он не мог ждать ни дня, поэтому сразу же отправился в путь. Лучше медленно двигаться вперед, чем умирать от ожидания сидя на месте! Вот если бы письмо пришло на три дня раньше, он мог бы выехать вместе с Рутой и Цири. В компании все-таки веселее, да и есть с кем поделиться своим счастьем. Хотя Рута вряд ли разделила бы его радость, она приехала в Каэр Морхен разбитой и подавленной, а уезжала еще больше расстроенной и растерянной.

Он вспомнил, как по приезду Рута просила у Весимира зелье для Геральта, способное победить паралич, но старик только качал головой и повторял, что он бессилен что-либо сделать. Она закрылась в своей комнате в башне и несколько дней не выходила оттуда, ночью он слышал как она всхлипывает там. Не известно сколько бы это продолжалось, но мальчишки все свое свободное время проводили у ее дверей, успокаивая и уговаривая выйти.

И вот на четвертый день она вышла к обеду. Никогда еще Эскель не видел ее такой. С потухшим взглядом, черными кругами вокруг глаз и серым лицом. Мальчишки старались ее развлечь, как могли и она толи действительно успокоилась, толи взяла себя в руки, но начала улыбаться, а позже приступила к тренировкам.

Прошло несколько дней и в крепость приехала Цири. Рута почему-то выглядела виноватой. Они заперлись в библиотеке и долго оживленно о чем-то спорили, а вечером напились «Белой чайки» и обнимаясь горько плакали за столом, как будто прощались. На следующее утро, расцеловав пацанов, обняв его и Весимира, отправились в дорогу, так и не сказав, куда направляются.

— Прощай, Эскель, — сказала она ему перед отъездом, — и прости. Я была не права…просто не знала какая это боль…теперь знаю…прости.

Эскель остановился. Прислушался. Его тонкий слух уловил треск веток и храп лошади. Всадник, один, в пятидесяти шагах с правой стороны леса. Ведьмак вскочил в седло и медленно поехал дальше, пытаясь разглядеть что-нибудь между деревьев. Вскоре он увидел, черного всадника на белом коне. Человек был одет во все черное, длинные черные волосы спадали ниже плеч, черная шляпа с большими полями была украшена пером черного аиста и только синие, как море глаза смотрели на него недоверчивым взглядом. Эскель почувствовал покалывание в области виска, медальон дернулся.

— Добрый день, господин чародей, — усмехнулся он. — Нашли что-нибудь интересное в моей голове?

— Ведьмак? — толи удивился, толи спросил чародей.

— А кого вы еще ожидали здесь встретить? Ледяного Марата? — расхохотался Эскель.

Всадник насмешливо глянул на него, и тронув коня пятками направился дальше по просеке.

— Подождите уважаемый! — ведьмак поторопил кобылу. — Раз уж нам выпала одна дорога. Будем знакомы…Эскель.

— Вадилим.

— Очень приятно. Куда путь держите?

Чародей еще раз оценивающе взглянул на ведьмака, и видимо решив, что его можно не опасаться, ответил:

— Я еду в сторону моря и очень…очень медленно.

— Какая удача! — обрадовался Эскель. — Нам не только по пути, но по времени.

Он снова провел рукой по заветному письму. Это движение не ускользнуло от внимания чародея. Заметив это ведьмак улыбнулся.

— Долгожданное письмо от любимой женщины, — объяснил он, его так и распирало от счастья. — Наконец-то она позвала меня!

— Вот как!? — удивился Вадилим. — Количество совпадений перестает быть реальным. Надеюсь вашу возлюбленную зовут не Маргарита.

— Нет, — успокоил его ведьмак. — У нее совершенно другое имя.

Море, словно живое существо медленно и лениво находило волнами на песчаный пляж и снова отступало, шурша и плескаясь. И хоть Ламмас подходил уже к концу, здесь на побережье погода стояла еще солнечная и теплая. С пляжа хорошо был виден королевский замок с недавних пор ставший постоянной резиденцией короля Фольтеста, отказавшегося от трона Темерии. С противоположной стороны от замка, можно было различить среди деревьев белые стены Горе Велена, а в море виднелся остров Танедд с воздушными арками Аретузы.

Король задумчиво прогуливался вдоль полосы прибоя и размышлял над найденным сегодня в кухне письмом. Отдав трон своему внуку, Фольтест полностью отошел от дел. Он решил остаток жизни провести вдали от государственных проблем и интриг, в обществе своей молодой красавицы любовницы Альбины. Он хотел, что бы все его помыслы отныне были заняты только ей и их совместными скромными радостями и поэтому строго настрого запретил всей прислуге, даже малейшее упоминание о происходящих в стране и за ее пределами событиях. Но, как не старался он оградить себя от слухов извне, они все равно, так или иначе просачивались сквозь толстые стены замка, каждый раз приводя его в не лучшее расположение духа.

Вот и сейчас, случайно обнаруженное письмо племянника повара своему дядюшке, повергло его в уныние и тревогу. Молодой человек живущий в Вызиме и служивший конюхом в королевской конюшне, описывал ужасные события, породившие волну недовольства среди народа и осуждение знати.

Новый король Троян Адский, так его теперь величали в народе, видимо сперва взяв за основу этого прозвища имя его матери королевы Адды, но потом придав уже совсем иной смысл, гораздо более подходящий его натуре, поражал своей жестокостью даже видавших виды старых ветеранов войны с Нильфгаардом. За недолгий срок его правления государство наполнилось кровью и стонами людей, обвиненных в заговорах против королевской власти. Глядя на не прерывно и повсеместно проводимые показательные казни, отличающиеся особой жестокостью и изощренностью, создавалось впечатление будто все население страны только и делало, что вынашивало крамольные планы.

Королевский двор, как писал молодой человек, превратился в сборище отъявленных негодяев, словно мухи на мед слетевшихся со всех городов и весей, в то время как порядочные и честные вельможи спешили покинуть не только пределы Вызимы, но границы Темерии. Здесь становилось опасно для любого жителя любого сословия.

Если новый король более-менее уважительно относился к знатному происхождению, то его особо приближенные и пользующиеся безграничным доверием и поощрением, начальник тайной службы граф Гинваэл и главный советник граф Дилон, хватали и пытали в подземельях всех не зависимо от чинов и титулов по любому обвинению, даже если оно исходило от умалишенных или явных завистников. Земли и имущество казненных дворян переходили в собственность короля, но что-то конечно оседало и в карманах обоих графов. Благодаря этому казна не истощалась полностью, не смотря на то, что постоянно устраиваемые королевой Инептиной балы, маскарады и прочие торжества вытягивали из нее огромные суммы.

По поводу своей невестки, Фольтест давно уже начал проявлять беспокойство. Еще на свадьбе она произвела на него не лучшее впечатление и дело было вовсе не в ее отталкивающей внешности. Ему много пришлось повидать на своем веку завистливых, льстивых, подлых, властолюбивых, алчных, сварливых и жестоких женщин, поэтому он без труда распознал в новой королеве всю эту смесь, причем в самой сильной концентрации. И теперь доходившие до него слухи, каждый раз подтверждали его правоту. Случай описанный в письме был прекрасной этому иллюстрацией.