Солнце уже почти село. Дорога шла вдоль леса. Кругом стрекотали кузнечики, щебетали птицы, но в воздухе чувствовалось приближение осени. Лето было жарким и каким-то не очень удачным для Лютика. Вообще, последнее время с ним творилось, что-то неладное.

Пять лет прошло со свадьбы Геральта и Йеннифэр. С тех самых пор он их не видел и мало что слышал. В основном все говорили, что живут они счастливо и непременно умрут в один день.

За это время он много путешествовал или лучше сказать скитался, пел, слагал баллады, волочился за девицами, в общем, все было, как всегда, но чего-то не хватало. Чего-то такого, сперва еле заметного, а со временем ставшего очень важным, но до сих пор неопределенным. Это «что-то» щемило, скулило и скребло когтями по сердцу, то доводило до бешенства, то превращалось в хандру. Какое-то, не проходящее чувство тоски и сожаления о чем-то не сделанном и не достигнутом.

Пегас плелся, низко опустив голову. Он и раньше был не слишком резвым, а теперь стал совсем медлительным, да еще и упрямым, как осел. Но Лютик не за что на свете не хотел менять его на другую лошадь, все что так или иначе было связано с прошлым, поэт считал самым дорогим и неприкосновенным.

Он довольно долго, как ему казалось, провел в Мариборе в обществе прелестной Мариетты, даже слишком долго, и когда герцог Флокс пригласил его выступать на свадьбе своей дочери в Хагге, поэт собрался и отбыл с такой поспешностью, что забыл даже попрощаться с милой.

«Наверное, я старею, — думал Лютик, пытаясь пятками разбудить, почти задремавшего на ходу мерина, — или это, действительно, кризис среднего возраста, про который мне все уши прожужжала Мариетта. Конечно, я и раньше слышал о нем, но был уверен, что это чушь собачья, придуманная брошенными женами, а если и правда такое бывает, то лучше всего справляться с этой бедой в борделе. Бордель!!! Ну, конечно! Как доберусь до Хагги и отыграв на свадьбе, получу гонорар сразу же навещу „Веселых козочек“. Интересно, работает ли там Лепуся?».

Воспоминания захватили его полностью, лицо расплылось в блаженной улыбке, но долго наслаждаться грезами не удалось. Мимо, галопом промчались двое всадников, оставив его глотать пыль. Откашлявшись и прочихавшись, он заметил вдалеке крыши халуп. Почуяв стойло, Пегас припустил таким быстрым шагом, на какой только был способен.

Селение оказалось довольно большим, но постоялый двор долго искать не пришлось. Во дворе трактира копошились в грязной луже свиньи, дремала здоровенная серая собака, не обратившая ни какого внимания на вновь прибывшего посетителя. Страшно несло навозом, сортиром и чем-то подгорелым, амбре ударило в нос и отозвалось в желудке. Лютик поспешно слез с коня, привязал его к коновязи, к которой уже были привязаны две лошади, и вошел внутрь.

В трактире было мрачно, в углу за столом сидели двое, явно те, которые обогнали поэта на тракте. Лютик сел за стол в противоположном углу и, заказав у подбежавшего трактирщика обед, украдкой принялся рассматривать посетителей.

Лицом к нему сидел высокий мужчина с черной остроконечной бородкой, крупный нос с горбинкой и маленькие черные, как угли глазки, делали его похожим на большую хищную птицу. Он, что-то оживленно рассказывал своему собеседнику, барабаня при этом пальцами по столу. Второй был маленький и щуплый, сидел неподвижно, как изваяние и слушал. Лютик уже покончил с луковым супом и принялся за бифштекс, как сидящий к нему спиной человек обернулся, желая что-то сказать трактирщику и их глаза встретись.

Среди тысячи глаз он узнал бы эти! Да что там — среди миллиона! Лютик чуть не подавился. На него смотрели фиолетовые глаза Йеннифэр, но лицо было совершенно не знакомым. И хотя лицо незнакомки оставалось не подвижным, было ясно, что он тоже узнан.

Он готов был уже высказать вопрос вслух, как женщина глазами показала, что этого делать не надо. Чернобородый пристально наблюдал за ней. Женщина повернулась опять лицом к нему, и он, явно с нажимом начал ее расспрашивать, сверля при этом своими острыми, как буравчики глазами. Что она ему отвечала, Лютик не слышал, но было ясно, что не оправдывалась.

Вскоре мужчина приказал хозяину трактира указать им комнаты. Когда они удалились в сопровождение дочери трактирщика, долговязой и рябой девки в засаленном и покрытом пятнами фартуке, Лютика, наконец, покинуло оцепенение. В голову полезли неприятные мысли.

Вернувшаяся через несколько минут девка, сразу же направилась к столу за которым сидел поэт. Наклонившись к его лицу, подмигнув белесыми глазами и дыхнув чесноком, она сообщила заговорческим тоном:

— Милсдарыня, что сидела вон тама, просили передать, что завтрева утром, хотят с вами говорить.

Всю ночь Лютик провел без сна. Он ворочался с боку на бок на жесткой не свежей постели, и в голове рождались версии одна нелепее другой. Под утро утомленный он все же задремал и проснулся уже, когда солнце высоко стояло над крышей. Чертыхаясь и с трудом попав ногами в штанины, накинув рубашку, он стремглав спустился вниз. Дочь трактирщика ждала его с нетерпением, похоже было, что даже вымылась и причесалась по этому случаю.

— Где, она? — закричал Лютик, беспомощно крутя головой.

— Чаво вы так блажите, милсдарь? Уехала ваша мазелька, тю-тю… — нагло заявила девка, обиженно выпятив нижнюю губу.

— А ну, отдай ему письмо Капка, а не то пройдуся вожжами по голой жопе! Стерва-баба, вся в мать! — пригрозил ей кулаком трактирщик.

Бросив письмо на стол, девка фыркнула и убежала в кухню. Через секунду Лютик уже сидел в своей комнате и читал пахнущее сиренью и крыжовником письмо.

Лютик несколько раз перечитал письмо, но новость о том, что чародейка и ведьмак расстались, все ни как не могла уложиться у него в голове. Но долго ломать голову ему было некогда, его ждали более важные дела. Он вспомнил о свадьбе в Хагге, о кризисе среднего возраста и о том, как с ним бороться. Собрался, позавтракал или лучше сказать пообедал и отправился в путь.

До дуба объявлений или, как его еще называли «Древа познания добра и зла», оставалось чуть больше мили. Погода стояла чудесная. Повсюду кружили бабочки, пахло свежескошенной травой, все вокруг казалось совершенным, даже петляющая и уходящая за горизонт пыльная дорога. Именно дорога наполняла душу ведьмака несказанной радостью. Он соскучился по ней, истосковался за пять лет. Хотя в пути он пребывал с начала лета, щемящее чувство дороги не покидало его.