Белое снежное покрывало укрывающие серые обшарпанные здания, грязь и редко убираемые помойные кучи, прихваченные морозом, а посему не источающие зловония — делает Венгерберг зимой гораздо привлекательнее, чем в другое время года. Всегда разбитые и ухабистые дороги города, в зимнее время выравниваются и становятся гладкими, укатанные полозьями саней. Город, в эту пору как будто преображается, неизменной остается только его рыночная площадь. Здесь всегда, не зависимо от времени года, шумно, грязно и смердит. Запах копченостей и выпечки, смешивается с вонью клозета и протухших овощей и рыбы, сваливаемых здесь же и никогда ни кем не убираемых. Поэтому первые несколько минут, люди, пришедшие на рынок, старательно прячут носы в рукавицы и меховые воротники, но потом привыкают и уже не обращают на ужасный запах никакого внимания.

Лютик терпеть не мог этого места и конечно, никогда бы не стал ходить сюда ежедневно, если бы вдовушка, у которой он остановился на зимовку, не была так увлечена стряпней. Каждый день в ее голове рождался новый кулинарный шедевр, для которого требовались всегда новые ингредиенты, и поскольку сама она с утра сразу же бежала в кухню, и начинала подготовку к стряпне, то в обязанности Лютика входило доставлять необходимые продукты.

Сперва поэту все это очень нравилось, за исключением походов на рынок, но сильно прибавив в весе за небольшой срок, он серьезно начал опасаться за свою фигуру. Просьбы умерить свой кулинарный пыл, не возымели на вдовушку никакого воздействия, а отказ от ужина или обеда она воспринимала, как самое страшное оскорбление. Бороться с ней было совершенно бесполезно, оставалось либо искать себе другое прибежище, либо терпеть. Лютик выбрал второе, потому что хоть и опасался за свою комплекцию, и частенько от переедания у него случалось несварение, на душе появилось давно не посещавшее его спокойствие и умиротворение.

За последнее время он перепробовал все, что только мог, но хандра и тоска никак не хотели от него отвязаться. В борделе, почему-то, становилось еще хуже: остро чувствовалось меркантильное отношение проституток. Вино только все усугубляло, особенно утром с похмелья. Пробовал серьезно влюбиться, но тянуло все время к юным девам, которые считали его стариком и без всякого уважения сообщали ему об этом. И когда поэт уже совсем отчаялся и измучился, вдруг избавление пришло в таком примитивном виде: наелся, как клоп и сидишь не двигаешься, полностью занятый пищеварительным процессом. Не хочется ни писать, ни страдать, ни любить, ни творить, только спать и больше ничего. Конечно, он не собирался потратить на это свою жизнь, только до весны, а там опять на большак. Бродяжничество самый лучший способ похудения, только бы Пегас смог его поднять, когда сойдет снег!

Лютик шел по маленькой улочке, разглядывая окна и, думая о том, что каждый прожитый в этом городе день, как две капли воды похож на предыдущий. Можно совершенно точно предсказать, что произойдет в следующую минуту. Вот сейчас он свернет на площадь и тут же стоящий с краю здоровенный детина с бритой головой, в заляпанном кровью фартуке улыбнется, завидя его, своей лошадиной улыбкой и спросит: «Какой кусок мяса сегодня желает господин?»

Дальше торговка овощами пообещает выбрать самые лучшие корнеплоды и сделать хорошую скидку, а сама обязательно засунет в корзину пару испорченных картофелин. Потом пекарь…

С тоски можно умереть! Поэт представил себя почтенным горожанином, который изо дня в день проходит по одному и тому же маршруту пятьдесят-сто шагов до своей лавки, где выполняет монотонную однообразную работу, называя все это стабильностью. И так дни, года, десятилетия! Потом становится старым, и дети подхватывают упавшее знамя, а он сидит в кресле перед камином и вспоминает свою жизнь, состоящую из постоянно повторяющегося с небольшими изменениями, одного дня и пересчитывает свои скромные накопления. Это в лучшем случае! А порой почтенный старец, дабы разнообразить свою жизнь хотя бы на старости лет, с удовольствием попивает кровь своих родственников, зная, что те будут терпеть лишь бы оказаться в числе наследников.

Нет уж, лучше до старости болтаться в седле, постанывая от болячек, не зная, что тебя ждет за следующим поворотом, чем монотонно перелистывать страницы своей бесцветной жизни!

Размышляя и поглаживая живот, Лютик свернул с маленькой улочки на рыночную площадь, привычно прикрыв нос надушенным платочком. Здесь все было, так как он предполагал, то есть так же как всегда. Вот мясник со своей лошадиной улыбкой, вот торговка, вот пекарь, а вот сапожник большой любитель рассказывать неприличные истории, пестреющие интимными подробностями личной жизни родственников, соседей и знакомых. Даже много чего повидавшего Лютика всякий раз начинало коробить от этих безобразных анекдотов, так же как многих других. Но рассказчика это ни сколько не останавливало, ему достаточно было положительной реакции нескольких юнцов из торговой братии.

— Опять травит! — развел руками бакалейщик, улыбаясь подошедшему к его лавке поэту. — Спасу от него нету! Слушая, его я начинаю верить, что в нашем городе живут одни проститутки и извращенцы!

— Думается мне, что именно этого он и добивается, — усмехнулся Лютик. — Тяжело осознавать себя белой вороной, гораздо проще взять всех и выкрасить под себя. Дай-ка мне вон ту…

Следующая произнесенная сапожником фраза, заставила его резко развернуться.

— А помните ведьму Йеннифэр, так вот не далее, как вчера видел я эту шлюху в компании какого-то эльфа. — Растянув в улыбке свою широкую физиономию, тараторил рассказчик. — Похоже, опять загуляла эта кошка, мало, что раньше переспала почти со всем городом, теперь опять взялась за старое! А этот эльф не иначе, как…

— Где ты ее видел? — подбежал к нему с вопросом Лютик.

— Возле ее старого дома и видел! Только зря ты господин поэт так разволновался, говорю ж, уже нашла себе мужичка на утеху, не чета тебе — молодой, красивый, богатый. Уж не знаю, чего он на нее позарился, может, приворожила? — почесывая гениталии и омерзительно улыбаясь, проговорил сапожник. — Шел бы ты лучше к своей толстозадой вдове, а эта штучка тебе не по зубам!

— Теперь понятно где ты оставил свои! — усмехнулся поэт, глядя в почти беззубый рот хама.

Не тратя больше не минуты, Лютик побежал к старому дому Йеннифэр.

«Может быть, она скажет мне, где сейчас Геральт? — думал он, начиная потихоньку задыхаться, сбавляя темп. — Мне так его не хватает, что я готов идти искать на край света!»

Дверь открыла пожилая служанка, оценивающе осмотрев поэта с головы до ног, сообщила, что хозяйки сейчас дома нет. Вдруг со второго этажа дома раздался заливистый смех чародейки.

— Скажи ей, что пришел Лютик!

— Не велено беспокоить! — попыталась закрыть дверь служанка. — Уберите ногу, иначе я сейчас закричу!

— Кричи! Я хочу ее видеть, и увижу! — повысил голос поэт.

— Госпожа Йеннифэр! — заголосила служанка.

— Успокойся Хильта! — произнесла появившаяся на лестнице чародейка. — Пусти его!

Как всегда прекрасная, закутанная в голубой шелковый халат, с гривой непослушных черных волос, спадающих кольцами на узкие плечи, чародейка спустилась вниз и протянула ему руку.

— Здравствуй Лютик! — улыбнулась она. — Только избавь меня от своих вопросов, которые сейчас роятся в твоей голове. Я не знаю где ведьмак!

— Может, ты попробуешь…

— И не подумаю! Пускай пока отдыхает! Осенью, я преподнесу ему шикарный подарок, а пока мы оба можем расслабиться!

— А что за тип…

— У тебя невероятная особенность, всегда оказываться там, где не надо! — глаза Йеннифэр опасно сверкнули. — Есть вещи, которые тебя не касаются, и не смей даже мысленно к ним приближаться!

Она взяла его под руку и подвела к двери.

— Прощай Лютик! И постарайся сделать, так что бы я тебя до следующей осени не видела!

Геральт сидел возле большого створчатого окна и с непонятной ему самому грустью, наблюдал, как дети резвятся и кричат в вишневом заснеженном саду. Только, что они построили снежную бабу, затем превратили ее в крепость, разделились на две группы и началась битва снежками. Один забавный мальчишка, пытаясь изобразить напавшего на крепость дракона, высоко подпрыгивал, и старался страшно рычать, но тут же был подбит снежным залпом, открытым защитниками крепости. Тут началась веселая свалка, и сад наполнился детским звонким смехом и визгом.