— Чего ты добиваешься? Разве тебе не стыдно, что за четыре года ты не сможешь закончить университета? Каждый прилежный студент…

— Каждый прилежный студент, — цинично прервал ее Панкрац, — это может сделать! Но я не прилежный студент, а хорошее мнение о всех вас зависит только от меня, так что я могу себе позволить учиться и пять, и шесть лет! Кроме того, — не обращая внимания на Мицу, которая ему прямо в ухо крикнула: «Сто!», он рассудительно добавил, — за эти четыре года я могу заболеть, университет могут закрыть, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, и ты должна знать, что Мица, такая, какая она есть, — он приблизился к бабке, — может оставить меня ни с чем!

— Иди ты к черту! — попыталась было отделаться от него бабка, но в конце концов приняла благоразумное решение: — Выбросим мы из завещания эти четыре года, а ты раз и навсегда прикуси язык!

Панкрац, заметив Йошко, входившего в комнату с лампой в руках, опять вернулся к дверям и столкнулся здесь с Мицей. Та обрушилась на мать:

— Как, как ты сказала?

Панкрац, желая услышать ответ, задержался.

— Хорошо, я согласен, чтобы вы это убрали из завещания, — произнес он, снова ухмыляясь. — Кроме того, я требую, ты об этом, бабуся, уже знаешь, — он повысил голос, а звучал он у него вкрадчиво и от этого казался еще более вызывающим, — вместо квартиры, которую я не могу получить в доме, поскольку Йошко его скорее всего продаст, я требую повысить мне месячное содержание.

Какое-то мгновение Мица стояла, словно окаменев, затем налетела на него и, сложив пальцы кукишем, сунула ему под нос.

— Вот тебе, пиявка! Вот! Видел это! — и разошлась вовсю, обращаясь то к нему, то к матери, то ко всем остальным. — Он будет вечно учиться, а ты ему плати больше! Ты, наверное, и с этим согласишься! Тогда все на него запиши! Все! В таком случае, будете иметь дело со мной! Я сама Блуменфельду обо всем расскажу! Натравлю Краля, и он по всему селу растрезвонит: Ценека убили здесь, здесь его убили!

Продолжать она не смогла — Йошко, поставив на столик лампу, закрыл ей рот ладонью.

— Проклятая бабища, с ума, что ли, сошла?

Короткой паузой, прерванной бабкиным внезапным приступом кашля, воспользовался Панкрац, чтобы сказать:

— Тебе, Мица, не придется этого делать. Ибо на меня все равно все не запишут! Но если не будет сделано то, о чем я прошу… — он остановился и обвел всех выразительным взглядом.

— Убили! — снова завопила Мица, освободившись от ладони Йошко.

— Успокойся! — к госпоже Резике сразу вернулся голос, и она крикнула, обращаясь одновременно и к Мице, и к Панкрацу. Тело ее напряглось от попытки встать, сойти с кровати, броситься к ним и разнять. Ей показалось даже, будто что-то в парализованной стороне тела отпустило, но затем снова сковало, онемело; так ошеломляюще подействовали на нее слова Панкраца, брошенные им в другую комнату:

— Что с вами, Краль? Куда вы?

— Гм! — сначала все услышали, а потом и увидели Краля. Пошатываясь, он дошел до дверей и заглянул сюда, пиджак, брюки и даже ботинки — все было заблевано. В той, другой комнате икнула Пепа, словно ее стошнило. А Васо, до сих пор молча ухмылявшийся, теперь помрачнел и отшатнулся, отпрянул и Панкрац. Краль же, опершись плечом на дверной косяк, скаля зубы в мерзкой и страшной улыбке и пуская слюну, вместе с пей выплевывал и слова, такие же скользкие и мокрые.

— Убили его, это мы знаем! Гм! — И попытался войти в комнату.

— Выкиньте его вон! Он испортит нам воздух, — закричала госпожа Резика и замахала руками, будто сама его выталкивала.

Не успела она это произнести, как Краль, повернувшись и упершись лбом в дверной косяк, рыгнул, и изо рта его брызнула желтоватая струя. Панкрац отпрянул еще дальше, но в это время подлетел Йошко. Не приближаясь к нему, а только протянув руки, он схватил Краля сзади за сюртук и оттащил от двери, а затем стал выталкивать на улицу через другую комнату.

— Так дело не пойдет, Краль! Это не двор! Идите на улицу и там делайте что хотите! Сережа, Сережа! — Притворившись, будто и впрямь направлялся сюда, в то время как до этой минуты подслушивал в коридоре, Сережа не торопясь вошел в комнату. Йошко ему тут же спихнул Краля. — Пусть на улице отблюется, и отведите его на сеновал!

До сих пор Краль безвольно повиновался, не оказывая Йошко никакого сопротивления, только время от времени у него подгибались колени, словно были резиновыми. Теперь же он уперся. Его больше не рвало, но подбородок был мокрым, и он, насколько мог достать, облизнул его языком, затем вытянул шею и пробормотал:

— А в ту ночь меня не отправляли на сеновал!

— В какую ночь? Что ты опять болтаешь? — Низенький и кругленький Йошко застыл от неожиданности перед высоким и худым Кралем, словно слоненок перед жирафом. — Я сказал: на сеновал отведи! — крикнул он Сереже. — Куда его еще такого пьяного!

— Я пьян, гм! — Краль хоть и сопротивлялся, но все же позволял Сереже тащить себя. — А вы трезвые! — И он еще раз оглянулся на дверь. — Мы еще не готовы, я не иду в сарай!

Сережа, ухмыляясь и подталкивая Краля, вывел его в коридор, Йошко быстро закрыл за ними дверь. В комнате снова собрались все, кроме госпожи Резики, все были бледны и молчали. Красным и по-своему довольным был только Васо; в Мице, напротив, чувствовалась злость и испуг, на лице старого Смуджа ничего, кроме страха, нельзя было прочесть. Собираясь последовать сразу же за Йошко, он пришел сюда последним, ибо сначала достал из-под кровати смятое завещание, затем выслушал жену, наконец, должен был взять лампу, чтобы посветить Йошко. Теперь он стоял с лампой в руках, и руки у него так дрожали, что в наступившей вдруг тишине, в которой слышалось только учащенное дыхание госпожи Резики, печально позвякивал, ударяясь о железный обод, зеленый стеклянный абажур.

Посмотрев на свои руки и понюхав их, Йошко подошел к нему, взял лампу, поставил ее на стол, и тут его взгляд столкнулся со взглядом Мицы, он тихо ее упрекнул:

— Могла бы и попридержать свой язык! Как бы ни был пьян Краль, он все слышал и все понял!

— Это ты ему скажи! — едва успокоившись, Мица снова пришла в возбуждение и показала рукой на Панкраца. — От этой дряни Краль все и узнал!

Это было самое тяжкое обвинение, которое она, — не веря и сама в него, — могла выдвинуть против Панкраца и когда-то за это уже заработала от него оплеуху. Сейчас же Панкрац, стоя у дверей, только презрительно посмотрел на нее и бросил еще более презрительно:

— Дура!

— Сам дурак! И даже хуже…

— И все же виновата ты! — прервал ее Васо, неожиданно напомнив о себе. — Все слышали, как ты кричала!

— Конечно! — быстро согласился с ним Панкрац и, пройдя мимо комнаты бабки, сказал преднамеренно громко: — Мне сегодня и в голову бы не пришло угрожать Кралю!

— Никак снова начинается? — отозвалась бабка, а Мицу уже понесло.

— Ты-то что лезешь? Какое тебе до всего этого дело? — напустилась она на Васо.

— Да ты совсем спятила! — усмехнулся Васо и, продолжая улыбаться, как бы по-дружески и с пониманием посмотрел на Панкраца. Но, направившись к Мице, сразу помрачнел. — Мне не безразлично, когда об этой женщине, — он указал на Пепу, все еще сидевшую на кровати, только теперь более внимательно следящую за происходящим, — когда о той, чьим мужем я являюсь, открыто говорят, что ее родители убийцы! Вот так! А ты грозилась раструбить об этом всему миру.

— Так и сделаю! — снова в запальчивости выкрикнула Мица. — Допустить, чтобы этот бездельник до конца дней моих меня мучил!

— Мица, перестань! — Йошко стукнул кулаком по столу. — И ты, Васо, оставь ее в покое!

— Что ты мне рот затыкаешь? — подбоченилась Мица. — Не перестану до тех пор, пока здесь не перестанут выполнять любую прихоть этой пиявки! Сто лет, что ли, я должна его содержать, да еще, наверное, на тысячу динаров в месяц больше платить на всякие его городские развлечения! Никогда! Никогда этому не бывать!